Аник и Вовк переносили вместе с санитарами обессилевших военнопленных к машинам и саням, укутывали их полушубками и шинелями. Яков Наумович Кацнельсон с лихорадочной энергией руководил работой, торопил врачей, санитаров.
Время потеряло для Люсик протяженность. Сколько пробыла она в этом ужасном мире, в скольких ямах побывала, чтобы отделить живых от мертвых, сколько увидела обезумевших от страдания лиц, живых мертвецов с заострившимися белыми носами, с глубоко запавшими, угасшими глазами! Живые покойники едва заметно шевелились, чуть слышно стонали.
Но вот Люсик осмотрела последнюю яму, там лежало два тела, оба бездыханных.
— Люсик, Люся,— крикнула Алла Сергеевна и обняла ее.— Боже мой, Люся, что происходит на земле, что происходит?
Почти все машины и сани уже уехали.
— Пошли, Люся,— тихо проговорила Алла Сергеевна.
Они направились к последней машине, которая, видимо, дожидалась их. Алла Сергеевна и Люсик поднялись по склону оврага. Ветер выл и свистел над огромным страшным кладбищем, позванивала, скрежетала колючая проволока.
Последняя машина вдруг тронулась с места, укатила, оставив обеих женщин среди снежной степи. Поодаль они заметили сани, запряженные парой лошадей.
— Чьи это сани? — спросила Алла Сергеевна у ездового.
— Подполковника Козакова.
— А где он?
— А зачем он вам нужен?
— С тобой офицер разговаривает, понимаешь ты?.. Где сейчас подполковник Козаков? — рассердилась Алла Сергеевна.
— А вот он идет.
К саням подошел Козаков.
— Что, товарищ Козаков, не узнаете нас? — спросила Алла Сергеевна.
Козаков печально улыбнулся.
— Люся Сергеевна! — проговорил он,— Вот где мы с вами встречаемся!
Люсик казалось, что в эти ужасные минуты она встретила родного, очень близкого ей человека.
— Александр Алексеевич,— чуть слышно сказала она.
— В моем полку сейчас ваш муж,— сказал Козаков,— я недавно видел его, а меня вот генерал зовет.
«Ничего плохого не случится с Тиграном, если он рядом с этим человеком»,— подумала Люсик.
— Как хорошо, что вы целы-невредимы, Александр Алексеевич,— произнесла Люсик,— я так рада!
— Прихватите и нас с собой, нам нужно в медсанбат,— попросила Алла Сергеевна,— в суматохе нас здесь позабыли.
Козаков помог женщинам поудобней устроиться в санях, прикрыл им ноги овчиной.
Сидя в санях возле Люсик, Козаков долго молчал.
— Мой полк освободил этот лагерь,— наконец сказал он.— Место это страшнее ада. Здесь я встретил своего шурина, считавшегося пропавшим без вести... Я едва узнал его, а он меня так и не узнал. «Валерий, это я,— говорю я ему,— Валерий, Валерий!» — а он смотрит безумным взглядом и не узнает меня. В санчасти полка влили ему в рот глоток водки, и он прошептал мое имя. Не надо было сразу нести его в теплое помещение и давать водки... сердце не выдержало...
— Он считался пропавшим без вести? — спросила Люсик.
— Да, так считалось — без вести пропавший,— повторил Козаков и вздохнул.
Вдали стал виден город, над домами стлался дым, прорывались светлые языки пламени.
— Это Сталинград? — спросила Алла Сергеевна. Козаков отрицательно покачал головой.
— Нет, станция Гумрак. Там всего лишь два здания уцелело. Все остальное — это самолеты, автомашины, двухэтажные автобусы, тягачи, танки. Колоссальное нагромождение техники кажется издали городом. Вот он, Гумрак, последняя опорная точка фашистов на Волге, последняя их крепость.
Сани остановились возле зарытых в снег молчаливых орудий и нескольких маленьких белых палаток. Козаков, Люсик и Алла Сергеевна сошли с саней. Козаков словно забыл о женщинах в эту минуту. Вытянувшись во весь свой исполинский рост, он стоял перед невысоким военным с тонкими дугообразными бровями и красным лицом. «Генерал»,— решила Люсик и остановилась поодаль.
Генерал указал рукой в сторону горящего Гумрака, оглянулся на Люсик, громко проговорил:
— На тебя, Козаков, возложена самая ответственная, а значит, и почетная задача. Я уверен, ты ее выполнишь. Твои бойцы видели лагерь наших пленных, сейчас ты их и силой не удержишь на месте, у них перед глазами это ужасное зрелище.
Генерал посмотрел на Аллу Сергеевну, потом на Люсик.
— А что тут делают военврачи? — спросил он.
— Они были в лагере военнопленных, я их подвез на своих санях.
— Идите, выполняйте задачу, Козаков. Действуйте! — Геладзе положил Козакову руку на плечо.— Всем бойцам Краснознаменного Лорийского полка передайте мой привет, скажите, что генерал возлагает на них большие надежды. Итак, на Сталинград!
Связист протянул генералу телефонную трубку. Геладзе приложил трубку к уху.
— Жди у телефона,— сказал он,— жди, подумаем минуту.
И, оглядевшись, он позвал:
— Дементьев, Федосов, пожалуйте сюда!
Из палатки вышли Дементьев и Федосов. Лицо начальника политотдела казалось утомленным, он шел, хромая, опираясь на палку.
Геладзе сказал озабоченным голосом:
— Друзья, давайте вместе обсудим одно важное дело. В станционном здании в Гумраке укрепилось несколько сот немецких солдат и бешено сопротивляются. Два раза Баланко посылал парламентеров, и оба раза негодяи их убили. Погибли капитан Волков и старший лейтенант Мухатов. Из-за этой, казалось бы, ерунды приостанавливается вся операция. Я решил приказать начальнику артиллерии бить по этому зданию зажигательными снарядами, бить так, чтобы от этого хозяйства остался один пепел. Прошу вас высказать свое мнение.
Дементьев, Федосов и Козаков молча переглянулись.
— Что же вы молчите, я ведь вас спрашиваю? — повышая голос, сказал генерал. Голос его прозвучал раздраженно, требовательно.
Гром артиллерии все усиливался. Казалось, что это пушечные удары заставляют подпрыгивать «виллис». Адъютант генерала велел водителю остановить машину. Он указал Алле Сергеевне и Люсик на огромное зловещее облако дыма.
— Это Гумрак,— проговорил адъютант,— Тариэль Отарович буйствует.
Несмотря на усталость, Люся не заснула до утра. Всю ночь перед ее глазами стояли страшные картины. Вот, шатаясь, валится на землю безумный немецкий солдат... Вот лагерные ямы — живые и мертвые красноармейцы лежат рядом в мерзлой земле. Козаков с печальным лицом говорит ей: «Пропал без вести»... Кричит генерал Геладзе, грохочут орудия, поднимается густой темный дым, пламя рвется к небу. Люсик слышит мерный голос Козакова: «Горит Гумрак — это их последняя крепость...»
X
Шел четырнадцатый день наступления. Мороз стал еще злей. Не было в степи ни хат, ни землянок, чтобы укрыться от жестокой стужи. И все же солдаты говорили: «Хорошо, что зима, хорошо, что мороз». По ночам зажигали железные и чугунные печки в кузовах брошенных немецких автомашин и самолетов, жгли каучуковые шины, которые часами горели жирным зловонным пламенем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210