Можно зайти поговорить, узнать, кто получил письма из Армении; может, и ему есть письмецо, ведь Седа всегда лично передает ему письма.
Седа и хозяйки не спали. Шура вслух читала книгу матери и Седе.
Женщины радушно встретили Меликяна.
— А для вас радость,— сказала Седа, протягивая Меликяну конверт,— вам письмо от Акопа, сегодня пришло.
Минас стал жадно читать письмо и уже не слышал, о чем говорили женщины. В эти минуты он забыл о всех своих волнениях, забыл о стычке с Сархошевым, да и вообще забыл, что существуют на свете Сархошев, Фрося с матерью.
Дочитав, он торжественно сказал Седе:
— Акопа наградили орденом Красной Звезды! Он шлет тебе и Аргаму привет.
Седа радостно вскрикнула:
— Завтра напишу ему письмо, поздравлю. И вас, отца, поздравляю!
— Видишь, Шура, война от Армении далеко, а отец и сын оба на фронте, как и в нашей семье,— сказала Вера Тарасовна.
— А как же иначе? — ответила Шура.
Вера Тарасовна, желая сказать гостю приятное, проговорила:
Сидя у печки, обхватив руками колени, Ираклий и Аргам негромко беседовали. Гамидов, полузакрыв глаза, прислушивался к их словам. Ираклий и Аргам говорили о девушках. И, слушая их, Гамидов вспоминал, как он поцеловал черные глаза Мирвари, и Мирвари закрыла лицо руками, убежала домой, а он долго, долго ходил по саду...
Он снова зарядил дровами печку и улегся, примостив под голову плоский бок котелка, положенного в вещевой мешок. Вдруг мечты ушли, утихла тоска. Ему показалось, что не было на свете места приятнее этой землянки, нет в мире подушки мягче его вещевого мешка. Сон одолевал его.
— Присмотрите немножко за печкой, я подремлю с полчаса, — попросил он Микаберидзе и Вардуни.
— Спи, спи, присмотрим,— сказал Аргам. Блаженно потягиваясь и зевая, Гамидов пробормотал:
— Саг ол, азиз кардашым... — и заснул крепким солдатским сном.
А Ираклий и Аргам продолжали беседу.
— Знаешь, мне кажется,— сказал Ираклий,— что в тот день мы пошли на разведку еще и затем, чтобы я нашел ее... И как хорошо, что твоя Седа живет у них! И представляешь, война окончена, враг разбит. Я живу в Кутаиси, женился на Шуре. А ты в Ереване, женат на Седе. Постареем мы, война, походы, вещевые мешки стали далеким воспоминанием, и на каком-нибудь курорте у моря вдруг встретимся. Представляешь? Шура и Седа вскрикнут, обнимутся, представляешь себе? А мы с тобой начнем вспоминать кочубеевские леса, танковые атаки, город Вовчу и вот эту землянку...
— Мечты, мечты, тяжела была бы жизнь без вашего очарования,— патетически продекламировал Аргам.
Дверь открылась, ворвался морозный ветер.
— Ну и темно! — проговорил Бурденко.— Я, бра-точки, зараз засвичу лампу в двести двадцать свечей с настоящим стеклом, та ще с повным запасом керосина.
И в самом деле, новая лампа необычно ярко осветила землянку. Гамидов проснулся и подложил в печку сухих дров, которые приберегал к рассвету. Стало по-настоящему уютно — светло и тепло.
— Где ты раздобыл эту лампу? — спросил Ираклий.
— Умного хозяина не спрашивают о таких вещах,— пошутил Бурденко,— а ось матери твоей спасибо, что подарила нам рукавицы. На дворе мороз билыпе як тридцать градусов, а в ее рукавицах тепло.
Он показал рукавицы из белой козьей шерсти. Бурденко повернулся в сторону Гамидова.
— А ты молодец, Гамидов, добре накалил бидон. Тебя, браток, треба назначить бессменным истопником. Треба выдвигать людей по их способностям.
— Ты лучше меня сумеешь печь разжечь, ты тоже парень способный. Можешь теперь каждый день этим заниматься, вижу, завидуешь.
— Эге, вин за словом в кишеню не лизе! Ни, кардаш, давай краще колгоспом це дило робыты! Завтра мне печку топить.
— А ты ждешь не дождешься? Товарищи засмеялись.
В поле воет злой предутренний ветер, проникает в землянку сквозь щели в дверях. Печка раскалена. Бойцы проснулись, подсели к печке. Аргам начал тихо петь песню, недавно услышанную им.
Солдаты негромко подпевали.
После пения долго молчали, потом Аргам сказал:
— Когда сознаешь, что смерть в четырех шагах, ты все время думаешь о ней, чувствуешь ее, хочешь отогнать. И ведь правда, счастье у многих теперь заплуталось. Хорошая песня, хорошие слова...
— Верные слова,— сказал Бурденко,— хороший поэт их писал. А хиба ж мы плохие поэты? Тильки не пишемо ничого. А вот вам вирш.
Он похлопал ладонью по одному из бревен в потолке землянки.
— Что это? — спросил Эюб Гамидов.
— Невже не бачишь? Эх, не выйдет из тебя поэта, Гамидов.
Он показал на крошечный желтый росток, выглянувший из сырого бревна: от печного тепла бревно набухло, выпустило росток. Смешивая украинские и русские слова, Бурденко произнес:
— Ось про що вирши писать треба! Срубили дерево, оторвали от корня, разрубили на части, а жизнь в нем убить не смогли... Люта зима зараз, а это бревно, раненное тысячу раз, немножко отогрелось, и снова в нем жизнь — сок играет. А я дывлюсь на бревно и кумекаю своим простым умом, що главная сила — это жизнь и никакая смерть ее не победит. Не в четырех шагах была смерть для этого дерева, а прямо топором в него врубилась. Ось нехай напишет об этом вирши цей поэт!
Бурденко нежно провел рукой по шершавому стволу.
— Вот ты какой, черниговский монтер Микола Бурденко,— проговорил Ираклий Микаберидзе.
Светало. Бойцы принесли в котелках снегу, поставили котелки на печку, чтобы растопить снег и умыться. Аргам вышел из землянки. Луна холодно смотрела на снежные поля, на недвижимый седой лес, на овражки по ту сторону Северного Донца, где окопался враг. И Аргам смотрел на эту суровую картину и думал: какая будет весна в этих могучих просторах, что принесет она людям?
Какова она, украинская весна?..
Взошло солнце. Начался военный день.
Ираклия и Аргама вызвали в штаб — Ираклия на совещание батальонных и ротных парторгов, а Аргам должен был явиться к начальнику разведотдела майору Романову.
Почему его вдруг вызвали в разведотдел, откуда его знает Романов?
Эти вопросы занимали Аргама, пока он вместе с Микаберидзе добирался до окраины города. И в то же время он радовался, зная, что увидит Седу.
Они условились с Микаберидзе, освободившись, встретиться в политотделе и вместе пойти на полевую почту, к Седе.
Аргам отыскал хату, где разместился разведотдел, и, волнуясь, постучал в дверь. Зачем его вызвали?
Начальник разведотдела Романов спросил Аргама, где он учился, хорошо ли знает немецкий язык. Он вызвал переводчика и предложил ему поговорить с Аргамом по-немецки, протянул Аргаму немецкую книжонку.
— Прочтите и переведите мне.
Потом Романов, улыбнувшись, положил Аргаму руку на плечо и сказал:
— Ну, идите в свой полк.
— Можно спросить, почему вы меня вызвали, товарищ майор?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
Седа и хозяйки не спали. Шура вслух читала книгу матери и Седе.
Женщины радушно встретили Меликяна.
— А для вас радость,— сказала Седа, протягивая Меликяну конверт,— вам письмо от Акопа, сегодня пришло.
Минас стал жадно читать письмо и уже не слышал, о чем говорили женщины. В эти минуты он забыл о всех своих волнениях, забыл о стычке с Сархошевым, да и вообще забыл, что существуют на свете Сархошев, Фрося с матерью.
Дочитав, он торжественно сказал Седе:
— Акопа наградили орденом Красной Звезды! Он шлет тебе и Аргаму привет.
Седа радостно вскрикнула:
— Завтра напишу ему письмо, поздравлю. И вас, отца, поздравляю!
— Видишь, Шура, война от Армении далеко, а отец и сын оба на фронте, как и в нашей семье,— сказала Вера Тарасовна.
— А как же иначе? — ответила Шура.
Вера Тарасовна, желая сказать гостю приятное, проговорила:
Сидя у печки, обхватив руками колени, Ираклий и Аргам негромко беседовали. Гамидов, полузакрыв глаза, прислушивался к их словам. Ираклий и Аргам говорили о девушках. И, слушая их, Гамидов вспоминал, как он поцеловал черные глаза Мирвари, и Мирвари закрыла лицо руками, убежала домой, а он долго, долго ходил по саду...
Он снова зарядил дровами печку и улегся, примостив под голову плоский бок котелка, положенного в вещевой мешок. Вдруг мечты ушли, утихла тоска. Ему показалось, что не было на свете места приятнее этой землянки, нет в мире подушки мягче его вещевого мешка. Сон одолевал его.
— Присмотрите немножко за печкой, я подремлю с полчаса, — попросил он Микаберидзе и Вардуни.
— Спи, спи, присмотрим,— сказал Аргам. Блаженно потягиваясь и зевая, Гамидов пробормотал:
— Саг ол, азиз кардашым... — и заснул крепким солдатским сном.
А Ираклий и Аргам продолжали беседу.
— Знаешь, мне кажется,— сказал Ираклий,— что в тот день мы пошли на разведку еще и затем, чтобы я нашел ее... И как хорошо, что твоя Седа живет у них! И представляешь, война окончена, враг разбит. Я живу в Кутаиси, женился на Шуре. А ты в Ереване, женат на Седе. Постареем мы, война, походы, вещевые мешки стали далеким воспоминанием, и на каком-нибудь курорте у моря вдруг встретимся. Представляешь? Шура и Седа вскрикнут, обнимутся, представляешь себе? А мы с тобой начнем вспоминать кочубеевские леса, танковые атаки, город Вовчу и вот эту землянку...
— Мечты, мечты, тяжела была бы жизнь без вашего очарования,— патетически продекламировал Аргам.
Дверь открылась, ворвался морозный ветер.
— Ну и темно! — проговорил Бурденко.— Я, бра-точки, зараз засвичу лампу в двести двадцать свечей с настоящим стеклом, та ще с повным запасом керосина.
И в самом деле, новая лампа необычно ярко осветила землянку. Гамидов проснулся и подложил в печку сухих дров, которые приберегал к рассвету. Стало по-настоящему уютно — светло и тепло.
— Где ты раздобыл эту лампу? — спросил Ираклий.
— Умного хозяина не спрашивают о таких вещах,— пошутил Бурденко,— а ось матери твоей спасибо, что подарила нам рукавицы. На дворе мороз билыпе як тридцать градусов, а в ее рукавицах тепло.
Он показал рукавицы из белой козьей шерсти. Бурденко повернулся в сторону Гамидова.
— А ты молодец, Гамидов, добре накалил бидон. Тебя, браток, треба назначить бессменным истопником. Треба выдвигать людей по их способностям.
— Ты лучше меня сумеешь печь разжечь, ты тоже парень способный. Можешь теперь каждый день этим заниматься, вижу, завидуешь.
— Эге, вин за словом в кишеню не лизе! Ни, кардаш, давай краще колгоспом це дило робыты! Завтра мне печку топить.
— А ты ждешь не дождешься? Товарищи засмеялись.
В поле воет злой предутренний ветер, проникает в землянку сквозь щели в дверях. Печка раскалена. Бойцы проснулись, подсели к печке. Аргам начал тихо петь песню, недавно услышанную им.
Солдаты негромко подпевали.
После пения долго молчали, потом Аргам сказал:
— Когда сознаешь, что смерть в четырех шагах, ты все время думаешь о ней, чувствуешь ее, хочешь отогнать. И ведь правда, счастье у многих теперь заплуталось. Хорошая песня, хорошие слова...
— Верные слова,— сказал Бурденко,— хороший поэт их писал. А хиба ж мы плохие поэты? Тильки не пишемо ничого. А вот вам вирш.
Он похлопал ладонью по одному из бревен в потолке землянки.
— Что это? — спросил Эюб Гамидов.
— Невже не бачишь? Эх, не выйдет из тебя поэта, Гамидов.
Он показал на крошечный желтый росток, выглянувший из сырого бревна: от печного тепла бревно набухло, выпустило росток. Смешивая украинские и русские слова, Бурденко произнес:
— Ось про що вирши писать треба! Срубили дерево, оторвали от корня, разрубили на части, а жизнь в нем убить не смогли... Люта зима зараз, а это бревно, раненное тысячу раз, немножко отогрелось, и снова в нем жизнь — сок играет. А я дывлюсь на бревно и кумекаю своим простым умом, що главная сила — это жизнь и никакая смерть ее не победит. Не в четырех шагах была смерть для этого дерева, а прямо топором в него врубилась. Ось нехай напишет об этом вирши цей поэт!
Бурденко нежно провел рукой по шершавому стволу.
— Вот ты какой, черниговский монтер Микола Бурденко,— проговорил Ираклий Микаберидзе.
Светало. Бойцы принесли в котелках снегу, поставили котелки на печку, чтобы растопить снег и умыться. Аргам вышел из землянки. Луна холодно смотрела на снежные поля, на недвижимый седой лес, на овражки по ту сторону Северного Донца, где окопался враг. И Аргам смотрел на эту суровую картину и думал: какая будет весна в этих могучих просторах, что принесет она людям?
Какова она, украинская весна?..
Взошло солнце. Начался военный день.
Ираклия и Аргама вызвали в штаб — Ираклия на совещание батальонных и ротных парторгов, а Аргам должен был явиться к начальнику разведотдела майору Романову.
Почему его вдруг вызвали в разведотдел, откуда его знает Романов?
Эти вопросы занимали Аргама, пока он вместе с Микаберидзе добирался до окраины города. И в то же время он радовался, зная, что увидит Седу.
Они условились с Микаберидзе, освободившись, встретиться в политотделе и вместе пойти на полевую почту, к Седе.
Аргам отыскал хату, где разместился разведотдел, и, волнуясь, постучал в дверь. Зачем его вызвали?
Начальник разведотдела Романов спросил Аргама, где он учился, хорошо ли знает немецкий язык. Он вызвал переводчика и предложил ему поговорить с Аргамом по-немецки, протянул Аргаму немецкую книжонку.
— Прочтите и переведите мне.
Потом Романов, улыбнувшись, положил Аргаму руку на плечо и сказал:
— Ну, идите в свой полк.
— Можно спросить, почему вы меня вызвали, товарищ майор?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210