Меликян подробно рассказал о том, как он попал в плен.
— А сейчас я не боюсь смерти, если уж когда-то родился, значит, когда-нибудь и умру.
Андрей Билик вздохнул.
— А мне страшно умирать.
На дворе раздались шаги, картавый немецкий разговор, собачий лай. Дверь отворилась, вошли комендант, солдаты, Макавейчук, Сархошев, за которым тенью встал Бено Шароян.
— Встать! — по-немецки приказал комендант, и Сархошев повторил, как эхо, по-русски:
— Встать!
Андрей Билик и Минас продолжали сидеть на полу. Солдаты схватили их, подняли на ноги, поставили у стены. Подвал осветился, и пленные ясно увидели друг друга. Покалеченные ноги Андрея Билика подкосились, он грузно стал на колени, вскрикнул от боли.
Комендант улыбнулся и что-то сказал Сархошеву. Сархошев перевел.
— Господин комендант говорит, что германское военное командование решило выпустить вас обоих на свободу. Можете радоваться.
— Слышали, поняли? — повторил Сархошев.— Благодарите господина коменданта, радуйтесь, ваши жизни спасены.
Меликян недоумевающе произнес:
— Тут что-то не так, меня вы не обманете.
И вдруг вспыхнул белый огонь. Минас увидел, как один из солдат направляет на них фотоаппарат. Меликян прикрыл лицо руками, отвернулся от аппарата. Андрей Билик, истерзанный, с широкими пятнами запекшейся крови на лице, в разорванной одежде, неподвижно стоял на коленях у стены.
Минаса с силой повернули лицом к фотоаппарату. Он скривил рожу, приплюснул пальцем нос, разинул рот, хохотал, бранился.
— Ну, снимайте, сукины дети, чего ж вы не снимаете! — кричал он.
Комендант и солдаты, глядя на него, смеялись. Фотограф щелкнул фотоаппаратом. Шароян выбежал из подвала.
По приказу коменданта Билика выволокли во двор комендатуры.
Во дворе Сархошев увидел Бено Шарояна.
— Где ты был? — спросил он.
— Вышел,— ответил Бено. Сархошев засмеялся.
— Эх ты, трус!
IX
Немецкая комендатура известила население, что директор завода Билик был схвачен при спуске с парашютом и сегодня будет повешен на площади. По улицам с утра шагали усиленные комендантские патрули. Говорили, что на холмах вокруг города расставлены пушки, что дула их направлены на центральную площадь. С утра полицаи ходили из дома в дом, созывали жителей на площадь.
Билика должны были вести на казнь мимо дома Бабенко. Утром, выходя из дому, немец-офицер, Бабенко, спросил у старика:
— Олес Григорич, Билик карош шелофек?
— Хороший он человек, всю свою жизнь работал для народа. И поэтому сегодня должен умереть.
Немец помрачнел.
— Астарошно, Олес Григорич, астарошно. Скаши Митья астарошно.
И вот сейчас, стоя у своих ворот, старик Бабенко, обняв одной рукой Митю, другой Колю Чегренова, ждал.
— Дед, неужели его одного сбросили с парашютом? Наверно, и другие тоже были, которых не поймали?
— Ты верно говоришь, Дмитрий. Но лучше молчи. Коля не вмешивался в разговор. Рука митиного
деда с силой давила ему на плечо, и ему хотелось освободиться от тяжести костлявой стариковской руки. В конце улицы показалась страшная процессия. Послышался лай Оккупанта. Процессия медленно двигалась по мостовой; солдаты шагали, прижимая к животам автоматы, а зрители, в большинстве дети и женщины, шли по тротуарам.
Митя чувствовал, как дрожала рука деда.
— Ведут!
Двое рослых, сильных солдат, держа Андрея Павловича Билика за руки, волочили его по земле.
— Неужели это он? — спрашивал старик, его рука еще сильнее задрожала на плече внука.
— Дедушка, что они с ним сделали? — испуганно шептал Митя.
— Молчи! — прошептал дед. Коля Чегренов заплакал.
Страшно было смотреть на бледное, запачканное кровью лицо Билика, на его страдающие, широко открытые глаза. А немецкие кованые сапоги тяжело, мерно били по булыжнику мостовой.
Процессия повернула к площади.
Олесь Григорьевич, опираясь на мальчиков, медленно шел за толпой.
На городской площади возле старой березы с обрубленными ветвями стоял грузовик. Несколько солдат подняли на руках бессильное, грузное тело Андрея Билика; солдаты, стоявшие в кузове машины, подхватили его. На грузовик поднялись приехавший из Белгорода немецкий полковник, комендант, Макавейчук и Сархошев. Легким прыжком вскочил в кузов грузовика Оккупант, навострив уши, уставился на толпу. На углах площади стояли броневики. Злые маленькие глаза пулеметов смотрели на людей.
Полковник поднял руку. Над площадью стояла мертвая тишина.
Говорил полковник негромким, картавым голосом. Сархошев стал переводить его слова.
— Вы видите перед собой безумца, противопоставившего себя мощи германских вооруженных сил. Безумие есть безумие. Наши войска уже в Сталинграде и на вершинах Кавказских гор. Остались считанные недели, может быть, даже дни, и сопротивление Советов будет окончательно и навеки сломлено. Мы казним этого безумца, чтобы другие научились ценить свою жизнь. Кто пойдет его путем, закончит свою жизнь так же, как ее сейчас закончит он.
Два солдата поддерживали Билика под руки, он не мог стоять на искалеченных ногах.
— Посмотрите, в каком жалком состоянии человек, которого некоторые считали героем! — крикнул Сархошев.
При этих словах Андрей Билик с усилием приподнял голову. Люди увидели улыбку на его лице.
— Ложь! — крикнул он. Толпа зашумела, всколыхнулась.
— Друзья... братья! — крикнул Билик.
Пока солдаты поспешно завязывали ему рот, он рванулся, оттолкнул их, сорвал с головы шапку-ушанку и бросил ее в толпу. Толпа, как волна, отхлынула и вновь приблизилась к грузовику.
Митя кинулся вперед, схватил шапку Билика, мгновенно засунул ее себе за пазуху.
Автоматчики бросились в толпу, стали искать шапку. Начался переполох. Раздались женские крики, плач детей. Полковник приказал прекратить поиски шапки.
Когда Митя, помятый, испачканный в пыли, встал, большое, тяжелое тело Андрея Павловича Билика уже качалось на виселице. Грузовик отъехал от березы...
Женщины закрывали лица руками и истошно кричали. Слышны были проклятия, угрозы, брань.
Широко открытыми мертвыми глазами смотрел Андрей Билик на гудевшую толпу. Ужасен был этот взгляд.
Вскоре толпа разошлась. Люди шли молча, опустив головы. Митя шел в толпе, судорожно прижимая к груди шапку Билика.
X
Площадь опустела. Возле виселицы продолжала стоять немецкая охрана.
В дальнем углу площади Бено Шароян поджидал Сархошева. Но тот, позабыв о Бено, поглядывал на качающееся тело партизана; когда смеялись немцы, Сархошев тоже смеялся.
«Как отвратительно смеется Сархошев»,— сказала однажды Аник Зулалян, когда они ехали в эшелоне на фронт. «В самом деле, противно смеется»,— подумал Бено.
Каждое слово, каждый поступок Сархошева сейчас вызывали в Бено злобу и раздражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210