А Меликян все ждал, что его поведут на расстрел. В течение трех дней он почти не прикасался к еде. Он стал бледен, еще больше ссутулился. Когда Тигран и майор Дарбинян вошли к нему в трибунальскую землянку, он не имел силы встать.
— Приговор изменен, Меликян, пойдешь в полк воевать рядовым,— проговорил Дарбинян,— это решение Военного совета армии. Меликян медленно встал.
— Понял, что сказал товарищ Дарбинян, Минас Авакович? Ты будешь жить.
Это был дружеский голос Тиграна.
— Товарищи, товарищи...— прошептал Меликян. Вечером подполковник Дементьев вызвал к себе
рядового Меликяна.
— Не ожидал я от вас такого,— сказал он,— некрасиво вышло. Вы старше всех нас и должны были быть нам примером.
— Виноват, товарищ подполковник,— ответил Меликян,— был я плохим начальником, хочу стать хорошим солдатом.
— Начальником вы были не плохим, но раз уж случилось ЧП, повоюйте рядовым, поучите уму-разуму молодых и сами поучитесь.
Меликян пошел в батальон Малышева. Капитан отправил его в первую роту во взвод Сархошева. Приятель принял Меликяна сурово.
— Иди и честно воюй, Меликян, вот мой совет,— грозным голосом сказал Сархошев.
Эти слова сказал в день бомбежки Вовчи Минас Сархошеву.
— Разрешите идти? — спросил Меликян, вытянувшись перед Сархошевым, как подобает рядовому.
— Идите.
С полупустым вещевым мешком на плече, с куском черного хлеба и банкой американских консервов рядовой Меликян пошел на передовую искать свое отделение.
Он не сердился на Сархошева — все были правы, казалось в эти минуты Меликяну, один он, Меликян, был кругом неправ.
XXVII
Однажды вечером, еще до дня суда над Меликяном, Аргама и Ивчука вызвали в партбюро полка. В партбюро находились командир полка и комиссар. Если бы не выстрел Меликяна, можно было говорить с начальством весело, глядя ему прямо в глаза. Ведь разведчики прошли сквозь вражеский огонь, доставили «языка» почти до штаба, а от старого дурака не смогли уберечь немца.
Что скажут на партбюро?
Перед землянкой столпились красноармейцы. Одни казались беспечно веселыми, другие были взволнованы перед совершением важнейшего события в их жизни. Всех их должны были принять в ряды партии.
Большей частью тут были молодые бойцы, но попадались и пожилые. Усатые дяди молчали, задумчиво курили. Они волновались больше, чем молодые.
Выходящих из землянки окружали, расспрашивали. Лица у них были бодрые, радостные. О чем комиссия спрашивает? В первую очередь — как воюешь, потом задают вопросы по истории партии, про съезды.
Подвижный боец маленького роста оживленно рассказывал:
— Спрашивают: «Какой был последний съезд партии?» Говорю: восемнадцатый, а девятнадцатый, говорю, будет после победы, когда установим всюду мир и освободим земной шар от фашистской нечисти... А они смеются, и батальонный комиссар Микаберидзе говорит: «Ты говоришь о той истории, которая еще будет». Я говорю: «Конечно, за это мы и воюем»,— а он мне: «Правильно говоришь, Качалов, надо смотреть вперед». Петрова спросили, как он считает, нужно ли уничтожить всех немцев. А у сержанта Петрова в Ростове фашисты убили его родителей. Он молчал, молчал, а потом и говорит: «Тех, кто пришел к нам в страну как захватчики». Подполковник ему сказал: «Хорошо ответил, мы врага ненавидим, но эта ненависть нас не ослепляет».
Из землянки вышел рослый боец — казах.
— Ну, Копбаев, хорошо прошло? Казах спокойно ответил:
— На пять с плюсом.
— На все ответил?
— Как снайпер.
При лунном свете видно было его широкое, цвета меди, лицо.
Этот боец показался Аргаму знакомым. Казах подошел к Аргаму.
— Здравствуй, приятель. Помнишь, как мы ночью задержали вас в Вовче с девушками? Красивые были девушки, жаль мне тогда вас было.
Казах добродушно улыбнулся.
...В землянку, где заседала парткомиссия, вызвали Ивчука и Аргама. Лица секретаря партбюро, командира полка и комиссара торжественны и доброжелательны. Секретарь вслух читает заявление Аргама Вардуни. Вот эти слова написал Аргам: «Если погибну в бою, прошу считать меня коммунистом». И он вновь переживает те чувства, что испытывал, когда писал свое заявление. О, это не простые слова, это жизнь его! Он не погиб во время рейда в тыл противника, он существует, он должен сегодня стать сильнее, чем был,— ведь партия его сейчас примет в свои ряды. Он не мог скрыть своего волнения.
Секретарь партбюро говорит:
— Свои заявления бойцы написали перед тем, как идти в разведку.
Командир полка добавляет:
— Привели «языка» и так неразумно потеряли.
Потом Аргаму задают вопросы. Аргам отвечает медленно, негромко. Потом секретарь зачитывает заявление Ивчука. Ивчуку задают вопросы, и Аргам слушает ответы товарища.
Единогласным решением партбюро полка Вардуни и Ивчук приняты в ряды партии.
Первой мыслью и первым желанием Аргама было увидеть Седу, сказать ей: «Поздравь меня, Седа, я принят в партию!» Больше он ничего не скажет ей, она все поймет. Она будет гордиться Аргамом.
В эти минуты суровый мир, полный военного огня и железа, казался Аргаму светлым, прекрасным. Сколько раз они с Седой могли умереть, но ведь они остались живы...
Ивчук с Аргамом подошли к санчасти полка. В высоком весеннем небе светила луна, светили ракеты. Казалось, что ракеты так же вечны, как и звезды, как и луна.
Из землянки вышла девушка.
— Аник! — весело, громко окликнул ее Аргам. Она молча смотрела на него.
— Аник!
Она продолжала молчать.
«С Каро что-то случилось»,— подумал Аргам.
Аник вдруг обняла его и зарыдала.
— Аргам джан, Аргам...
Аргам не задавал вопросов. Ясно было — стряслась беда с Каро.
— Седы нет, нашей Седы нет,— сквозь слезы проговорила Аник.
Земля вдруг ушла из-под ног Аргама, колени ослабли, в глазах потемнело.
...Страшное известие потрясло Аргама.
Он не смог совладать со своим горем,— то его охватывали бурные приступы отчаяния, то он впадал в глубокое уныние, не в силах шевельнуться, произнести слово.
Бурденко тихо говорил Аргаму:
— Колы уж так, братик ты мой, скажи: а мни що робыты? Маты, сестры, братья —там, в Чернигове. И знать, кто из них живой? Мабуть я все время должен лежать на земли и плакать, и руки у мене ослабнуть, я не зумию стрелять, и нимцы придут и потопчут мени.
Гамидов приберег Аргаму свою порцию водки. Мусраилов принес ему банку мясных консервов, которую несколько месяцев хранил в вещевом мешке.
— Ей, а кардаш, ачсан! — сказал Гамидов. Аргам покачал головой — вид еды вызывал у него
тошноту.
— Если не кушаешь, то поспи, отдохни, вот тут ложись, здесь мягкие ветки.
Аргама вызвали в военный трибунал свидетелем по делу Меликяна.
Тяжело было Аргаму смотреть на подсудимого, тяжело было давать против него показания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210