Старики Бабенко ждали Шварца. Он опаздывал. Митя силился не заснуть, чтобы слышать разговор деда и бабушки. Но сегодня они молчали. Дед сидел на диване, курил трубку, выпуская клубы дыма из ноздрей. Митя крепился, крепился, но в конце концов заснул.
— Что-то очень запоздал Вилли Августович. Ты бы поспал, Олесь, а я его накормлю ужином.
— Не спится. Я еще посижу немного. А ты поставь ему на стол ужин и иди спать; я на несколько минут выйду, подышу свежим воздухом — голова разболелась.
— И вчера всю ночь не спал. Нельзя так, ты ведь не молодой.
— А ты не кори меня старостью. Как будто бы сама молодайка... иди-ка ложись спать.
Старик вышел на крыльцо. Опираясь на деревянные перильца, он вглядывался в темноту ночи, прислушивался к шороху деревьев, всей грудью вдыхал холодный воздух.
Кто-то три раза постучал в калитку. Это был Шварц. Он отпустил сопровождавшего его солдата и вошел в дом. Шварц отказался от ужина, прошел в свою комнату. Старик Бабенко пошел за ним.
— Куда? — остановила его жена.— Он устал, пусть отдохнет.
Олесь Григорьевич сердито сказал ей: —- Не вмешивайся, старая, нам надо кое о чем поговорить.
Шварц и Бабенко сели за стол. Свеча тускло освещала их лица. Светловолосый Шварц смотрел на старика ясным, прямым взглядом. Бабенко подумал, что мог бы иметь внука такого возраста, как Шварц. Бабенко темным, закопченным пальцем примял махорку в трубке, зажег о свечу кусок газеты и прикурил. Втягивая дым, он ладонью левой руки расправил усы.
— Мне надо сообщить вам три вещи, Вилли. Первое: они согласны освободить Гришу Макавейчука, второе — они хотят, чтобы вы отправили к ним обитателя подвала, и, если сможете, этой же ночью, и третье — они просили передать, что хорошо вас знают и доверяют вам полностью, посылают приветы от вашего имени товарищу «Б»... Кто он такой, я не знаю, но он рекомендовал вас. Вот и все.
Капитана Шварца взволновали эти слова. Он поднялся, принялся шагалъ по комнате.
— Я благотарю, Jujiec Григорич, очин благотарю.
— За что, Вилли?
— Что тебя знаком, что тебя знаю.
Он крепко стиснул руки старика. Потом Шварц приложил руку к своей груди и проговорил:
— Спокойно, здесь спокойно.
«Ты тоже, стало быть, совестью мучаешься, дорогой человек»,— подумал Бабенко.
Шварц сказал, что поручение партизан он исполнит этой же ночью.
Условились, что Олесь Григорьевич будет дожидаться Шварца — сейчас капитан должен срочно уйти и вернется не позже, чем через час. В темном коридоре Шварц взглянул на фосфоресцирующие стрелки часов.
— Час один.
«Нет, есть на свете честные люди, есть», - бормотал про себя старый летописец города Вовчи.
Через час Вилли вернулся. С ним пришел незнакомый Бабенко капитан. Старик внимательно разглядывал незнакомца. Олесь Григорьевич не встречал этого капитана на улицах Вовчи. Капитан был не молод, лет за сорок, со спокойными движениями, с поседевшими висками, с большими и грубыми руками рабочего. Чувствуя, что старик смотрит на него вопросительно, незнакомец улыбнулся ему, но ничего не сказал. Затем он о чем-то спросил у Шварца по-немецки. Он разговаривал с Вилли, как старший брат с младшим.
Вдруг скрипнула дверь, и в комнату вошел лейтенант немецкой армии. Улыбаясь, он протянул руку Бабенко. Старик оторопело смотрел на него: какие знакомые глаза и улыбка!
Лейтенант спросил по-русски:
— Не узнаете, Олесь Григорьевич? Старик растерянно, едва слышно прошептал:
— Аргам? Неужели это ты?
— Я, Олесь Григорьевич. Идет мне форма немецкого лейтенанта?
Вилли познакомил Аргама с капитаном.
Они быстро о чем-то заговорили по-немецки. Аргам то и дело поглядывал на Олеся Григорьевича и ласково улыбался. Взгляд его словно хотел сказать: «Видишь, выздоровел. Узнаешь потом, какие мы дела совершаем».
Раздался негромкий стук в калитку. Вилли, Аргам и капитан поднялись.
— Ну, до свидания, дорогой Олесь Григорьевич,— сказал Аргам.— Не прощайте, а до свидания, привет Улите Дмитриевне и Галине Чегреновой. Берегите Митю и Колю, Олесь Григорьевич, и Зину берегите.
Олесь Григорьевич крепко обнял Аргама, они поцеловались.
— И ты береги себя, дорогой.
Митя, стоя в трусах у дверной щели, затаив дыхание, смотрел и слушал этот разговор. Когда ночные посетители собрались уходить, он отошел от двери, юркнул в постель. Высунувшись из-под одеяла, он увидел, как вышли из дома Шварц и Аргам в форме фашистского лейтенанта. Спустя несколько мгновений вслед за ними вышли незнакомый капитан и дед. Шагали они осторожно, чтобы Митя и бабушка не проснулись. Даже на скрипучих ступеньках крыльца не было слышно их шагов. Наспех надев рубашку и штаны, Митя выбежал во двор. Он не надел ботинок, чтобы не шуметь. Прижимаясь к стене дома, он дошел до ворот. На улице, возле ворот, стояла пролетка. В нее сели Аргам и незнакомый капитан, и пролетка быстро покатила, скрылась в темноте.
Митя подумал: «Поехали к партизанам... Этот капитан, видимо, тоже партизан, переодевшийся в фашистскую форму».
Он стоял, плотно прижавшись к стене дома и, затаив дыхание, следил за происходящим. Дед запер ворота, огляделся по сторонам; затем он и Шварц молча пошли к крыльцу.
Дед и капитан вошли в дом. Митя поднялся вслед за ними на крыльцо, стал ждать. Заметят ли они, что его постель пуста? Может быть, не заметят. Капитан пройдет к себе, дед ляжет спать, и тогда Митя осторожно проберется в комнату. Но вдруг наружная дверь раскрылась, и на крыльцо вышел Шварц. Вслед за ним показался дед. Они оба с крыльца внимательно оглядывали двор. Если бы дед сделал шаг в сторону, он бы коснулся прижавшегося к стене Мити.
Митя боялся дышать, чтобы его не услышали. Тихонько проскользнув за спиной деда, он протиснулся в дверь. Дверь скрипнула. Митя стремглав вбежал в дом. Едва он успел лечь в постель, как в комнату вошли капитан и дедушка.
Митя понимал, что его видели, что он пойман, но притаился под одеялом. Дед потряс его за плечо. Митя не издал ни одного звука. Дед потряс его сильней, и тогда Митя откинул одеяло. Шварц сделал рукой знак, чтобы Митя шел за ним, и они вместе с дедом прошли в комнату немца. Митя, как осужденный, стоял перед капитаном и дедушкой. Долго капитан и дедушка молчали. Митя молча стоял перед ними.
— Эх, Митро, Митро,— наконец сказал дед. Плохо ведешь себя, Митро. И когда-нибудь погубишь ты нас всех.
Дед замолчал. Капитан Шварц посмотрел Мите в глаза.
— Куда пошель, Митья, правду говори?
— Вышел во двор.
— Зачем во двор?
— В уборную.
— Митья, скажи правду, неправда не скажи. Шварц махнул рукой в сторону табурета, велел
Мите сесть.
— Митья, я тибе что скажи?
С трудом подыскивая русские слова, Шварц, нахмурив лоб, сказал, что если Митя хоть кому нибудь скажет о том, что он видел в эту ночь, то он, Шварц, убьет и его, и дедушку, и бабушку, а дом их подожжет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210