И что будет с землей без солнца?»
Арсен пытался предетавить себе жизнь при фашистах, и все покрывалось угрюмой мглой: люди разобщены, поля не возделаны, с карканьем опускается на трупы замученных советских людей черное воронье.
«Не бывать этому, кто бы ни сказал, что так будет, не верь!»
А воздух в хатке, где спят десятки людей, становится невыносимо душным, тяжелым.
На рассвете в полусне Арсену стала мерещиться Араратская долина. Под весенним солнцем цветут абрикосы и сливы, раскрылись пунцовые и светло-розовые бутоны персиковых деревьев. Как чист и прозрачен воздух! Суетятся, поют скворцы. Вода журчит, растекается по виноградникам и хлопковым полям. Пшатени склонили седины над бегущей водой. Сегодня праздник, большой праздник. На фасаде колхозного клуба, построенного из розового туфа, развеваются флаги, слышится радио, во дворе клуба делают гимнастические упражнения пионеры. Среди пионеров и его Артуш. Как он вырос! Весело смеются его глаза, он смотрит на отца. А возле Арсена стоит Манушак.
— Ведь три года как ты ушел, конечно, он вырос,— говорит она и шепчет Арсену на ухо: — Очень стосковалась по тебе, солнце мое ясное, Арсен джан.
Тоноян проснулся от громкого командирского голоса. Бойцы, спавшие рядом с ним, повскакали с мест.
Рассвело. Пора было в поход. День стоял облачный, серый, но теплее вчерашнего. Землю окутал туман.
В батальонном строю шел Арсен Тоноян, и в душе его все еще стояло видение родного дома.
Поздно вечером, после двухдневного марша, батальон Юрченко прошел город Люботин и, не останавливаясь на отдых, продолжал движение.
Из штаба полка прибыл лейтенант Иваниди и, сообщив новое направление движения, присоединился к батальонной колонне. Информация, принесенная Иваниди, была невеселой. Фронт был прорван. Обстановка менялась с часу на час. Говорили о танковых десантах противника, о быстром продвижении и глубоких вклинениях вражеских мотоциклистов. Связи между советскими частями не было, целостность линии фронта порвалась.
Ночь всегда удобна для движения войск. Но если положение неопределенно, ночь становится тяжелой, тревожной, гнетущей. Окружные села и города, поля и леса словно оцепенели, замерли не дыша в непроглядной тьме.
Впереди, на далеком горизонте алело зарево пожаров, зажженных немецкой авиацией.
Бойцы не знали, что и над Харьковом стоит зловещее зарево. Они шли прямо на восток, и так же, по соседству, двигались другие части и подразделения их армии. Но к вечеру не стало видно параллельно двигавшихся воинских частей. Все они словно бы внезапно исчезли куда-то. Не стало слышно ни шага солдатских сапог, ни шума моторов, ни ржания обозных лошадей. Батальон остался один, медленно двигался среди ночных молчащих просторов.
— Такой страшной ночь в жизни не видал,— говорил Мусраилов.
— Дуже молод, много чего еще побачишь,— ответил Бурденко.
— Отставить разговоры,— сказал сержант Микаберидзе.
— Це труднее всего — не балакать,— не унимался Бурденко,— со страху размовлять хочется, прямо як воды напытыся!
Аргама раздражало это, казавшееся ему беспечным, поведение товарищей. Не время шутить! Он молча шагал и не чувствовал тяжести вещевого мешка и винтовки; и ноги уж не болели, как прежде. Он многое видел за эти дни, видел тяжелые бои, массированные налеты немецкой авиации и самое страшное — видел раненых, умиравших в медсанбате. Эта смерть на госпитальной койке страшнее, чем смерть в бою. Аргам по нескольку раз на день вспоминал радиста Сухина, его запавшие глаза, слабый голос.
В первые фронтовые дни Аргам находился в каком-то душевном оцепенении, от сознания обреченности сделался ко всему равнодушным, вялым. В последнее время с ним происходило обратное: нервы дрожали от напряжения, все восприятие обострилось, воспаленная мысль не знала отдыха. Каждый звук, движение, слово товарища, отсвет далекого пожара и отсвет зари — все это потрясало, волновало, будоражило. В нем словно был заключен тончайший звукоулавливатель, его глаза, как сильный бинокль, приближали, увеличивали опасность.
Сознание, что в эту темную ночь где-то рядом с ним шагает Каро и хорошо знакомый ему лейтенант Иваниди, приносило облегчение Аргаму. Каро ни разу не напомнил Аргаму о его бегстве, ни словом не намекнул об этом Аник и Седе. Аргам помнил слова Каро: «Если еще раз случится такое, ты мне не товарищ...» Ах, Каро, верный друг, милый Каро.
Аргам тряхнул головой, зашагал бодрее. Вдруг вдалеке, в темноте мелькнула красная искорка. Он всмотрелся. Да, движутся огоньки, огоньки. Значит, идут люди и курят на ходу. Мираж, бред? Но нет, в самом деле видны движущиеся искорки. Он тронул за рукав Ираклия, указал ему на неясный огонек.
— Доложи на всякий случай старшему политруку,— сказал Ираклий.
Аргам разыскал шедшего в арьергарде Тиграна и сообщил ему, что справа от них движется какое-то подразделение и солдаты вопреки правилам курят.
— Беги в головную часть колонны,— быстрым шепотом сказал Тигран,— передай Юрченко, пусть остановятся; только без шума.
Аргам побежал. Вещевой мешок бил его по спине, ноги скользили и спотыкались. Но странно, страха он не испытывал. Задыхаясь, он настиг комиссара полка и капитана Юрченко. Предупрежденные солдаты хранили молчание, слились с чернотой ночи.
Юрченко посоветовался с подоспевшим Аршакяном, было решено отправить на разведку лейтенанта с двумя бойцами.
— Пойдет Аргам Вардуни,— вдруг сказал Тигран,— он знает по-немецки.
И снова, странное дело, сердце Аргама не дрогнуло, он не почувствовал страха.
Было приказано хранить полную тишину. Движение замедлилось. Вскоре разведчики вернулись, и лейтенант доложил, что параллельно с их колонной на расстоянии четырехсот шагов движется немецкое пехотное подразделение больше роты, пожалуй, батальон. Аргам рассказал командиру, что ему удалось расслышать разговор немецких солдат. Один сказал: «Отвратительная страна: все грязь и холод, грязь и холод. Дай хоть глоток шнапса». Другой ответил: «Шнапс весь вылакали. Придем в Харьков, отогреешься в постели русской Маруськи».
— Неужели удалось так ясно все услышать? — спросил комиссар Микаберидзе.
— Мы подошли к ним почти вплотную,— ответил лейтенант,— я тоже слышал, только не понимал слов.
— А за ними не двигалось другого подразделения? — спросил Юрченко.
— Я подумал об этом,— ответил лейтенант,— мы прошли для проверки с километр на запад. Никого не было.
— Ну, капитан,— сказал Аршакян,— по-моему, ясно, что делать. Надо ударить по ним с фронта и с тыла.
Юрченко заколебался. Если вокруг находятся вражеские воинские части, можно выдать себя и погибнуть. Но комиссар Микаберидзе решительно поддержал Аршакяна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
Арсен пытался предетавить себе жизнь при фашистах, и все покрывалось угрюмой мглой: люди разобщены, поля не возделаны, с карканьем опускается на трупы замученных советских людей черное воронье.
«Не бывать этому, кто бы ни сказал, что так будет, не верь!»
А воздух в хатке, где спят десятки людей, становится невыносимо душным, тяжелым.
На рассвете в полусне Арсену стала мерещиться Араратская долина. Под весенним солнцем цветут абрикосы и сливы, раскрылись пунцовые и светло-розовые бутоны персиковых деревьев. Как чист и прозрачен воздух! Суетятся, поют скворцы. Вода журчит, растекается по виноградникам и хлопковым полям. Пшатени склонили седины над бегущей водой. Сегодня праздник, большой праздник. На фасаде колхозного клуба, построенного из розового туфа, развеваются флаги, слышится радио, во дворе клуба делают гимнастические упражнения пионеры. Среди пионеров и его Артуш. Как он вырос! Весело смеются его глаза, он смотрит на отца. А возле Арсена стоит Манушак.
— Ведь три года как ты ушел, конечно, он вырос,— говорит она и шепчет Арсену на ухо: — Очень стосковалась по тебе, солнце мое ясное, Арсен джан.
Тоноян проснулся от громкого командирского голоса. Бойцы, спавшие рядом с ним, повскакали с мест.
Рассвело. Пора было в поход. День стоял облачный, серый, но теплее вчерашнего. Землю окутал туман.
В батальонном строю шел Арсен Тоноян, и в душе его все еще стояло видение родного дома.
Поздно вечером, после двухдневного марша, батальон Юрченко прошел город Люботин и, не останавливаясь на отдых, продолжал движение.
Из штаба полка прибыл лейтенант Иваниди и, сообщив новое направление движения, присоединился к батальонной колонне. Информация, принесенная Иваниди, была невеселой. Фронт был прорван. Обстановка менялась с часу на час. Говорили о танковых десантах противника, о быстром продвижении и глубоких вклинениях вражеских мотоциклистов. Связи между советскими частями не было, целостность линии фронта порвалась.
Ночь всегда удобна для движения войск. Но если положение неопределенно, ночь становится тяжелой, тревожной, гнетущей. Окружные села и города, поля и леса словно оцепенели, замерли не дыша в непроглядной тьме.
Впереди, на далеком горизонте алело зарево пожаров, зажженных немецкой авиацией.
Бойцы не знали, что и над Харьковом стоит зловещее зарево. Они шли прямо на восток, и так же, по соседству, двигались другие части и подразделения их армии. Но к вечеру не стало видно параллельно двигавшихся воинских частей. Все они словно бы внезапно исчезли куда-то. Не стало слышно ни шага солдатских сапог, ни шума моторов, ни ржания обозных лошадей. Батальон остался один, медленно двигался среди ночных молчащих просторов.
— Такой страшной ночь в жизни не видал,— говорил Мусраилов.
— Дуже молод, много чего еще побачишь,— ответил Бурденко.
— Отставить разговоры,— сказал сержант Микаберидзе.
— Це труднее всего — не балакать,— не унимался Бурденко,— со страху размовлять хочется, прямо як воды напытыся!
Аргама раздражало это, казавшееся ему беспечным, поведение товарищей. Не время шутить! Он молча шагал и не чувствовал тяжести вещевого мешка и винтовки; и ноги уж не болели, как прежде. Он многое видел за эти дни, видел тяжелые бои, массированные налеты немецкой авиации и самое страшное — видел раненых, умиравших в медсанбате. Эта смерть на госпитальной койке страшнее, чем смерть в бою. Аргам по нескольку раз на день вспоминал радиста Сухина, его запавшие глаза, слабый голос.
В первые фронтовые дни Аргам находился в каком-то душевном оцепенении, от сознания обреченности сделался ко всему равнодушным, вялым. В последнее время с ним происходило обратное: нервы дрожали от напряжения, все восприятие обострилось, воспаленная мысль не знала отдыха. Каждый звук, движение, слово товарища, отсвет далекого пожара и отсвет зари — все это потрясало, волновало, будоражило. В нем словно был заключен тончайший звукоулавливатель, его глаза, как сильный бинокль, приближали, увеличивали опасность.
Сознание, что в эту темную ночь где-то рядом с ним шагает Каро и хорошо знакомый ему лейтенант Иваниди, приносило облегчение Аргаму. Каро ни разу не напомнил Аргаму о его бегстве, ни словом не намекнул об этом Аник и Седе. Аргам помнил слова Каро: «Если еще раз случится такое, ты мне не товарищ...» Ах, Каро, верный друг, милый Каро.
Аргам тряхнул головой, зашагал бодрее. Вдруг вдалеке, в темноте мелькнула красная искорка. Он всмотрелся. Да, движутся огоньки, огоньки. Значит, идут люди и курят на ходу. Мираж, бред? Но нет, в самом деле видны движущиеся искорки. Он тронул за рукав Ираклия, указал ему на неясный огонек.
— Доложи на всякий случай старшему политруку,— сказал Ираклий.
Аргам разыскал шедшего в арьергарде Тиграна и сообщил ему, что справа от них движется какое-то подразделение и солдаты вопреки правилам курят.
— Беги в головную часть колонны,— быстрым шепотом сказал Тигран,— передай Юрченко, пусть остановятся; только без шума.
Аргам побежал. Вещевой мешок бил его по спине, ноги скользили и спотыкались. Но странно, страха он не испытывал. Задыхаясь, он настиг комиссара полка и капитана Юрченко. Предупрежденные солдаты хранили молчание, слились с чернотой ночи.
Юрченко посоветовался с подоспевшим Аршакяном, было решено отправить на разведку лейтенанта с двумя бойцами.
— Пойдет Аргам Вардуни,— вдруг сказал Тигран,— он знает по-немецки.
И снова, странное дело, сердце Аргама не дрогнуло, он не почувствовал страха.
Было приказано хранить полную тишину. Движение замедлилось. Вскоре разведчики вернулись, и лейтенант доложил, что параллельно с их колонной на расстоянии четырехсот шагов движется немецкое пехотное подразделение больше роты, пожалуй, батальон. Аргам рассказал командиру, что ему удалось расслышать разговор немецких солдат. Один сказал: «Отвратительная страна: все грязь и холод, грязь и холод. Дай хоть глоток шнапса». Другой ответил: «Шнапс весь вылакали. Придем в Харьков, отогреешься в постели русской Маруськи».
— Неужели удалось так ясно все услышать? — спросил комиссар Микаберидзе.
— Мы подошли к ним почти вплотную,— ответил лейтенант,— я тоже слышал, только не понимал слов.
— А за ними не двигалось другого подразделения? — спросил Юрченко.
— Я подумал об этом,— ответил лейтенант,— мы прошли для проверки с километр на запад. Никого не было.
— Ну, капитан,— сказал Аршакян,— по-моему, ясно, что делать. Надо ударить по ним с фронта и с тыла.
Юрченко заколебался. Если вокруг находятся вражеские воинские части, можно выдать себя и погибнуть. Но комиссар Микаберидзе решительно поддержал Аршакяна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210