Когда об этой находке стало известно, у других воинов явилась
мысль, что вся эта местность полна кладов, спрятанных карфаге-
нянами в пору их бедствий. Много дней Помпей не мог совла-
дать со своими воинами, которые искали клады. Он ходил вок-
руг и со смехом наблюдал, как тысячи людей копают и перевора-
чивают пласты земли на равнине. Наконец воины утомились от
этой работы и предложили Помпею вести их, куда ему угодно, так
как они достаточно наказаны за свою глупость>.
Кроме таких непреодолимо влекущих кладов есть сокровища,
которые собираются вполне открыто, как своего рода добро-
вольный налог, в ожидании, что затем они выпадут одному или
нескольким людям. Сюда относятся разные формы лотерей: это
быстрая форма образования сокровища, причем известно, что сразу
после розыгрыша оно будет вручено одному или нескольким
счастливцам. Чем меньше число тех, кому оно выпадет, тем боль-
ше само сокровище, тем оно притягательнее.
Страсть, с которой люди тянутся к таким возможностям, пред-
полагает абсолютную веру в составляющие сокровище единицы.
О силе этого доверия трудно составить преувеличенное впечат-<
ление. Человек сам отождествляет себя со своей денежной еди-j
ницей. Сомнение в ее ценности для него оскорбительно, ее неус-1
тойчивость подрывает его веру в самого себя. Падение денежнойЧ
единицы затрагивает человека вплотную, он чувствует собствен-1
ное унижение. Когда этот процесс ускоряется и наступает инф^
ляция, обесценившиеся люди образуют массовые структуры таю)" 1
го рода, которые можно прямо и непосредственно отождествить ''
с массами бегства. Чем больше люди теряют, тем более сходные
их судьбы. То, что отдельным избранным, которые сумели что-то1
для себя спасти, кажется паникой, для всех остальных, лишивших- ]
ся денег и в этом равных, является массовым бегством. Послед-;
ствия этого феномена, имеющего, особенно в нашем столетии, оче-J
видную историческую инерцию, будут рассмотрены в специальной
"лаве.
С. Московичи*
НАУКА О МАССАХ
Глава первая
ИНДИВИД И МАССА
Если бы вы попросили меня назвать наиболее значительное
изобретение нашего времени, я бы, не колеблясь, ответил: инди-
вид. И по причине совершенно очевидной. С момента появления
человеческого рода и до Возрождения горизонтом человека все-
гда было мы: его группа или его семья, с которыми его связыва-
ли жесткие обязательства. Но, начиная с того момента, когда
великие путешествия, торговля и наука выделили этот независи-
мый атом человечества, эту монаду, наделенную собственными
мыслями и чувствами, обладающую правами и свободами, чело-
век разместился в перспективе я или я сам. Его ситуация вовсе
не легка. Индивид, достойный этого имени, должен вести себя
согласно своему разуму, надо полагать, судить бесстрастно о лю-
дях и вещах и действовать с полным сознанием дела. Он должен
принимать чужое мнение только с достаточным на то основанием,
оценив его, взвесив все за и против с беспристрастностью учено-
го, не подчиняясь суждению авторитета или большинства людей.
Итак, мы от каждого ожидаем, что он будет действовать рассуди-
тельно, руководствуясь сознанием и своими интересами будь он
один или в обществе себе подобных.
Между тем наблюдение показывает, что это вовсе не так.
Любой человек в какой-то момент пассивно подчиняется решениям
своих начальников, вышестоящих лиц. Он без размышления при-
нимает мнения своих друзей, соседей или своей партии. Он при-
нимает установки, манеру говорить и вкусы своего окружения.
Даже еще серьезнее, с того момента, как человек примыкает к
группе, поглощается массой, он становится способным на крайние
формы насилия или паники, энтузиазма или жестокости. Он со-
' С. Московичи. Век толп. М. 1996.
397
вершает действия, которые осуждает его совесть и которые про-
тиворечат его интересам. В этих условиях все происходит так, ^
как если бы человек совершенно переменился и стал другим. Вот
ведь загадка, с которой мы сталкиваемся постоянно и которая не
перестает нас изумлять. Английский психолог Бартлетт в одной
классической работе очень точно замечает по поводу человека
государства:
<Великая тайна всякого поведения- это общественное поведение. Я-.i
вынужден был им заниматься всю свою жизнь, но я не претендовал бы^
на то, что понимаю его. У меня сложилось впечатление, что я проник^ j
насквозь в глубину человеческого существа, но, однако, ни в малейшей
степени не осмелился бы утверждать ничего о том, как он поведет себя в
группе>'.
Откуда такое сомнение? Почему же невозможно предсказать
поведение друга или близкого человека, когда он будет нахо-
диться на совещании специалистов, на партийном собрании, в суде
присяжных или в толпе? На этот вопрос всегда отвечают следу-
ющим образом: потому, что в социальной ситуации люди ведут
себя недобросовестно, не обнаруживают своих лучших качеств.
Даже напротив! И речи не идет о том, чтобы добавить нечто друг
другу, взаимно усовершенствоваться, нет, их достоинства имеют'.
тенденцию убывать и приходить в упадок. В самом деле, уровень
человеческой общности стремится к низшему уровню ее членов.
Тем самым все могут принимать участие в совместных действиях
и чувствовать себя на равной ноге. Таким образом, нет оснований
говорить, что действия и мысли сводятся к <среднему>, они ско-
рее на нижней отметке. Закон множества мог бы именоваться
законом посредственности: то, что является общим для всех, из-
меряется аршином тех, кто обладает меньшим. Короче говоря, в
сообществе первые становятся последними.
Никакого труда не составило бы выстроить обширную анто-
логию, доказывающую, что эта концепция распространяется на
все народы. Так, Солон утверждал, что один отдельно взятый
афинянин - это хитрая лисица, но когда афиняне собираются на
народные собрания в Пниксе, уже имеешь дело со стадом бара-
нов. Фридрих Великий очень высоко ценил своих генералов, ког-
' Пникс - холм в западной части древних Афин, напротив Акропо-
ля, служивший местом народных собраний (прим. перев.).
да беседовал с каждым из них по отдельности. Но при этом
говорил о них, что собранные на военный совет, они составляют
не более, чем кучку имбецилов. Поэт Гриль-парцер утверждал:
<Один в отдельности взятый человек довольно умен и понятлив;
люди, собранные вместе, превращаются в дураков>.
Немецкие поэты были не единственными, кто констатировал
этот факт. Задолго до них римляне придумали поговорку, кото-
рая имела большой успех: Senatores omnes boni viri, senatus romamis
mala bestia, сенаторы - мужи очень достойные, римский сенат - это
скверное животное. Так они определяли контраст вероятных до-
стоинств каждого сенатора в отдельности и неблагоразумие, нео-
смотрительность и нравственную уязвимость, запятнавшую со-
вместные обсуждения в собрании, от которых зависели тогда
мир или война в античном обществе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204