Нет больше и <полноты времен>, ибо она предполагает ясное,
предопределенное, недвусмысленное будущее, какое видел пород
собою XIX век. Тогда люди были уверены в завтрашнем дне.
Сегодня горизонт непрогляден, за ним скрывается неведомое, ибо
никто не знает, кто будет править завтра, как будет распределена
власть на земле. <Кто>, то есть какой народ или какая группа
народов, тем самым какой этнический тип, тем самым - какая
идеология, какая система ценностей, норм, жизненных импульсов?..
Никто не знает, к какому центру будет тяготеть наша жизнь в
ближайшем будущем; и потому в наши дни она стала до неприли-
чия временной. Все, что происходит сейчас в общественной и
частной жизни, вплоть до самого глубинного, личного (кроме, и то
частично, науки) - несерьезной непостоянно. Сейчас нельзя ве-
рить тому, что говорят, проповедуют, выставляют, расхваливают;
все это так же быстро исчезает, как и появляется; все - начиная
от мании спорта (я имею в виду манию, не самый спорт) до
политического насилия, от <нового искусства> до солнечных ванн
на нелепых модных пляжах. У этих явлений нет корней, это
пустые выдумки в худшем смысле слова, то есть причуды и кап-
ризы. Это не творчество, которое всегда вытекает из глубинной
сущности жизни; это не вызвано внутренним импульсом, под-
линной необходимостью. Одним словом, все это фальшь. Новый
стиль жизни на словах проповедует искренность, на деле лжет.
Правда только в такой жизни, в которой все вызвано подлинной,
неотвратимой необходимостью. Сейчас ни одни из политиков не
ощущает, что его политика необходима. Чем экстравагантнее его
поза, чем легкомысленнее его политика, тем менее она оправдана
исторической необходимостью. Только жизнь, укорененная в глу-
бине, в почве, слагается из неизбежных событий, только она ощу-
щает свои действия, как непреложную необходимость. Все ос-
тальное, все, что мы произвольно можем сделать или не сделать,
или сделать по-иному, лишь фальсификация подлинной жизни.
Наша жизнь - плод междуцарствия, вакуума между двумя
историческими эпохами мирового господства: той, что была, и
той, что придет. Она по самой сути своей временна. Мужчины не
знают, каким идеалам они служат; женщины - каких мужчин они
предпочитают.
Европейцы не умеют жить без великого общего дела. Если
его нет они опускаются, опошляются, душа их расшатана. Сейчас
началось именно это. Государственные образования, которые до
сих пор называются нациями, достигли наивысшего развития сто
лет тому назад. Они дали все, что могли, и теперь им остается
лишь перейти в новую высшую стадию. Они уже только про-
шлое, облепившее Европу; они связывают и обременяют ее. На-
деленные большей свободой, чем когда-либо, мы чувствуем, что
внутри наших наций нечем дышать как в тюрьме. Нации были
раньше широким, открытым простором, стали - душными захолус-
тьями. В будущей европейской <сверхнации>, которая рисуется
нашим глазам, историческое многообразие Запада не может и, не
смеет исчезнуть. Античное государство уничтожало различия
между отдельными пародами, или обезвреживало их, или, в луч-
шем случае, сохраняло их в мумифицированном виде; но нацио-
нальная идея с ее динамикой требует сохранить то многообразие,
которое всегда было характерным для жизни Запада.
Весь мир чувствует, как необходимы новые основы жизни.
Некоторые - как всегда бывает в подобных кризисах - пытаются
спасти положение, искусственно оживляя те самые, изжитые, прин-
ципы, которые привели к кризису. Именно этим объясняются
вспышки <национализма> в последние годы. Повторяю, всегда
так бывало: последняя вспышка - самая яркая, последний вздох -
самый глубокий. Прежде чем исчезнуть, и военные, и экономичес-
кие границы становятся особенно чувствительными.
Но все эти <национализмы> лишь тупики. Все попытки про-
бить с их помощью путь в будущее тщетны, ибо тупик никуда не
ведет. Национализм всегда противоположен тем силам, которые
творят государство: он стремится ограничить, исключить, тогда
как они включают, приемлют. В эпохи укрепления, консолидации
государства национализм несомненно имеет положительную цен-
ность и стоит на высоком уровне. Но сейчас в Европе укреплять
больше нечего, все и так слишком укреплено, и национализм лишь
мания, предлог, чтобы увильнуть от своего долга - от нового
творчества, нового, великого дела. Примитивность методов, кото-
рыми национализм оперирует, и тип людей, которых он вдохнов-
ляет, слишком ясно показывают, что он прямо противоположен
подлинному историческому творчеству.
Только решение создать из народов Европы новую великую
сверхнацию могло бы возродить Европу. Она снова обрела бы
веру в себя, ее пульс оживился бы, она взяла бы себя в руки,
собралась бы.
Но положение гораздо опаснее, чем думают. Годы уходят, и
европеец может привыкнуть к тому сниженному тонусу жизни,
какой сейчас установился, он разучится править, прежде всего -
управлять самим собой. Если это случится, его достоинства и
способности скоро исчезнут. Как и всегда бывает при образова-
нии нации, единству Европы противятся консервативные классы.
Это может кончиться их гибелью; ибо к главной опасности - что
Европа окончательно потеряет свою духовную силу и свою ис-
торическую энергию - присоединяется другая, более конкретная
и грозная. Когда коммунизм победил в России, многие думали,
что красный поток зальет Европу. Я так не думал. Наоборот, я
писал в те годы, что для европейца, который все свои усилия и
всю свою веру поставил на карту индивидуальности, русский ком-
мунизм неприемлем. Прошло время, и те, кто тогда опасался, успо-
коились - успокоились, когда следовало бы обеспокоиться. Имен-
но теперь коммунизм мог бы победно распространиться по Европе.
Я по-прежнему считаю, что коммунизм по-русски не интересу-
ет, не привлекает европейцев, не сулит им завидного будущего - и
вовсе не в силу тех причин, которые обычно приводят его апос-
толы, упорные, твердолобые, глухие и далекие от истины, как все
апостолы на свете. Европейский буржуа и без коммунизма знает,
что дни человека, который живет без труда и забот благодаря
своей ренте и завещает ее сыновьям, сочтены. Ни это, ни тем
более страх предохраняют Европу от <русской веры>. Произ-
вольные предположения, на которых двадцать лет тому назад
Сорель обосновал свою <Тактику насилия>, нам кажутся сейчас
смешными. Буржуа вовсе не трус, как думал Сорель; наоборот,
сейчас он гораздо больше склонен к насилию, чем рабочий. Все
знают, что большевизм победил в России потому, что там не было
буржуа*. Фашизм, движение мелкобуржуазное, оказался гораздо
более воинственным, чем все рабочие движения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204