Михаил моргал сквозь слезы, которые жгли его глаза,
и смотрел на свои человечьи безволосые руки. Из-под ногтей сочилась кровь.
Непривычная напряженность новых мышц пропала. Он языком пощупал
человеческие зубы и ощутил вкус крови.
Совершилось.
- Ты, говнюк, - сказал Франко, но большая часть его злобы уже
испарилась. Из него будто выпустили пар. - Не мог такое сделать, да? - Он
приложил руку к своей процарапанной щеке и посмотрел на испачканную
красным ладонь. - Мне надо бы убить тебя, - сказал он. - Ты поднял на меня
руку. Мне надо бы разорвать тебя на куски, ты, говнюк.
Михаил попытался встать. Ноги у него ослабли и не подчинялись.
- Но ты даже не стоишь того, чтобы тебя убивать, - решил Франко. - Ты
еще слишком человек. Мне надо бы оставить тебя тут, ведь ты никогда не
найдешь дорогу назад, верно? - Он стер кровь с кровоточащих царапин и
опять посмотрел на ладонь. - Говно! - сказал он со злобой.
- За что... вы так меня ненавидите? - удалось спросить Михаилу. - Я
ничего такого вам не сделал.
Какое-то время Франко не отвечал, и Михаил решил, что он и не
собирается. Потом Франко заговорил, голос его был кислым.
- Виктор считает, что ты какой-то особенный. - Он пробурчал слово
"особенный" так, будто оно было ему ненавистно. - Он говорит, что никогда
не видел, чтобы кто-нибудь так боролся за жизнь, как ты. О, у него на тебя
большие виды. - Он горестно фыркнул. - Послушай меня: ты - жалкий щенок,
но должен признать, что тебе повезло. Виктор прежде ни для кого не
охотился. Он делает теперь это для тебя, потому что, как он говорит, ты
еще не готов к превращению. Послушай, ты или станешь одним из стаи, как
все, или мы тебя сожрем. И тогда именно я размозжу твой череп и высосу
твои мозги. Как тебе это нравится?
- Я... думаю... - Михаил опять попытался встать. Пот заливал ему
лицо. Он поднялся только усилием воли, совершая насилие над измученными
мышцами. Ноги его чуть было опять не подкосились, но он все-таки стоял,
тяжело дыша, и смотрел в лицо Франко. - Я думаю... однажды... мне придется
убить вас! - сказал он.
Франко воззрился на него. Молчание затягивалось; вороны вдалеке
перекликались друг с другом. И тут Франко засмеялся - на самом деле,
скорее даже зарычал - и часто заморгал от смеха, прижимая пальцы к
разодранной щеке.
- Ты? Убить меня? - он снова засмеялся, снова заморгал. Глаза у него
были ледяными и грозили жестокостью. - Я думаю, сегодня стоит оставить
тебя в живых, - сказал он, будто бы из милосердия. Михаил догадался, что
на самом деле причина заключается в страхе, который Франко испытывал перед
Виктором. - Как я уже сказал, тебе повезло.
Он огляделся, глаза его сузились, чувства были настороже. Признаков
берсеркера не было, если не считать развороченных могил и переломанных
костей; вскопанная земля и кучи листьев не сохранили никаких следов, не
было и клочьев шерсти, зацепившихся за колючки в траве; берсеркер к тому
же покатался в гниющей плоти, чтобы отбить свой запах. Святотатство против
стаи было совершено вероятно часов шесть-семь назад, подумал Франко.
Берсеркер уже давно исчез. Франко сделал несколько шагов, нагнулся и
согнал мух, подобрал маленькую истерзанную руку, кисть еще держалась на
ней, и поднялся в полный рост. Он нежно трогал пальчики, распрямил их, как
лепестки странного цветка.
- Это от моего, - услышал Михаил его тихие слова.
Франко опять наклонился, разгреб горстью землю, положил истерзанную
ручонку и тщательно засыпал ее землей. Он примял ее и прикрыл опавшими
бурыми листьями. Затем долго сидел на корточках, а мухи жужжали над его
головой в поисках исчезнувшей плоти. Несколько их сели на окровавленную
щеку Франко и пировали там, но он не шевелился. Он неподвижно уставился на
сочетание цветных пятен земли и листьев перед собой.
Затем он резко встал, повернулся спиной к потревоженному саду и
быстро зашагал прочь в лес, не оглянувшись на Михаила.
Михаил дал ему уйти, потому что знал дорогу домой. Да даже если бы он
и потерялся, то смог бы идти по запаху Франко. Силы возвращались к нему,
пульсирующая боль в голове и сердце утихла. Он смотрел на сад с
раскиданными скелетами, думая о том, где будут лежать его собственные
кости и кто зароет их. Он отвернулся, отгоняя эти мысли прочь, и пошел по
следам Франко, чуя их на потревоженной земле.
3
Еще три весны наступили и ушли, и двенадцатое лето жизни Михаила
обжигало леса. В течение этого времени Рената чуть не умерла, заразившись
от больного кабана. Виктор сам выхаживал ее и охотился для нее, доказывая,
что и гранит может размягчиться. Поля родила девочку, которую произвел
Франко; той же ночью дитя умерло, тельце ее было исковеркано и покрыто
светло-бурой шерсткой; ей было всего лишь два месяца от роду. Никита
осеменил чрево Олеси, но росточек вышел наружу кровью и плотью, когда не
прошло еще и четырех месяцев.
Михаил ходил в одежде из оленьей шкуры и в сандалиях, которые сшила
ему Рената, его старая одежда совсем на него не лезла и изорвалась в
клочья. Он рос, становился неуклюжим, на предплечьях и ногах стали расти
густые черные волосы. Разум его тоже рос на пище из книг Виктора:
математике, русской истории, языках, классической литературе - всех тех
яствах, которыми потчевал его Виктор. Иногда учение шло легко, в другое
время Михаил только и делал, что спотыкался на чем-то, но громовой голос
Виктора в большом зале руководил его вниманием. Михаил даже полюбил
Шекспира, в особенности тревоги и волнения Гамлета.
Чувства его тоже развивались. Теперь для него не существовало
абсолютной тьмы; самая черная ночь была как сероватое свечение с
существами из плоти и крови, очерченными чудным светло-голубым светом.
Когда он действительно сосредотачивался, отбрасывая все, что могло
отвлекать, он мог найти в белом дворце любого из стаи, определяя его по
особому ритму сердцебиения: например, у Олеси оно всегда было частым, как
от маленького оркестрового барабана, в то время как у Виктора -
размеренное, с четкостью великолепно настроенного инструмента. Цвета,
звуки, ароматы стали более насыщенными. При дневном свете он мог видеть
бегущего через густую чащу оленя на расстоянии в сотню саженей. Михаил
познал преимущества скорости и ловкости: он с легкостью ловил крыс, белок
и зайцев, чем немного способствовал пищевому снабжению стаи, но дичь
покрупнее от него ускользала. Он часто просыпался и обнаруживал, что его
рука или нога покрылась черной шерстью и приняла волчью форму, но
полноценное превращение его все еще ужасало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185
и смотрел на свои человечьи безволосые руки. Из-под ногтей сочилась кровь.
Непривычная напряженность новых мышц пропала. Он языком пощупал
человеческие зубы и ощутил вкус крови.
Совершилось.
- Ты, говнюк, - сказал Франко, но большая часть его злобы уже
испарилась. Из него будто выпустили пар. - Не мог такое сделать, да? - Он
приложил руку к своей процарапанной щеке и посмотрел на испачканную
красным ладонь. - Мне надо бы убить тебя, - сказал он. - Ты поднял на меня
руку. Мне надо бы разорвать тебя на куски, ты, говнюк.
Михаил попытался встать. Ноги у него ослабли и не подчинялись.
- Но ты даже не стоишь того, чтобы тебя убивать, - решил Франко. - Ты
еще слишком человек. Мне надо бы оставить тебя тут, ведь ты никогда не
найдешь дорогу назад, верно? - Он стер кровь с кровоточащих царапин и
опять посмотрел на ладонь. - Говно! - сказал он со злобой.
- За что... вы так меня ненавидите? - удалось спросить Михаилу. - Я
ничего такого вам не сделал.
Какое-то время Франко не отвечал, и Михаил решил, что он и не
собирается. Потом Франко заговорил, голос его был кислым.
- Виктор считает, что ты какой-то особенный. - Он пробурчал слово
"особенный" так, будто оно было ему ненавистно. - Он говорит, что никогда
не видел, чтобы кто-нибудь так боролся за жизнь, как ты. О, у него на тебя
большие виды. - Он горестно фыркнул. - Послушай меня: ты - жалкий щенок,
но должен признать, что тебе повезло. Виктор прежде ни для кого не
охотился. Он делает теперь это для тебя, потому что, как он говорит, ты
еще не готов к превращению. Послушай, ты или станешь одним из стаи, как
все, или мы тебя сожрем. И тогда именно я размозжу твой череп и высосу
твои мозги. Как тебе это нравится?
- Я... думаю... - Михаил опять попытался встать. Пот заливал ему
лицо. Он поднялся только усилием воли, совершая насилие над измученными
мышцами. Ноги его чуть было опять не подкосились, но он все-таки стоял,
тяжело дыша, и смотрел в лицо Франко. - Я думаю... однажды... мне придется
убить вас! - сказал он.
Франко воззрился на него. Молчание затягивалось; вороны вдалеке
перекликались друг с другом. И тут Франко засмеялся - на самом деле,
скорее даже зарычал - и часто заморгал от смеха, прижимая пальцы к
разодранной щеке.
- Ты? Убить меня? - он снова засмеялся, снова заморгал. Глаза у него
были ледяными и грозили жестокостью. - Я думаю, сегодня стоит оставить
тебя в живых, - сказал он, будто бы из милосердия. Михаил догадался, что
на самом деле причина заключается в страхе, который Франко испытывал перед
Виктором. - Как я уже сказал, тебе повезло.
Он огляделся, глаза его сузились, чувства были настороже. Признаков
берсеркера не было, если не считать развороченных могил и переломанных
костей; вскопанная земля и кучи листьев не сохранили никаких следов, не
было и клочьев шерсти, зацепившихся за колючки в траве; берсеркер к тому
же покатался в гниющей плоти, чтобы отбить свой запах. Святотатство против
стаи было совершено вероятно часов шесть-семь назад, подумал Франко.
Берсеркер уже давно исчез. Франко сделал несколько шагов, нагнулся и
согнал мух, подобрал маленькую истерзанную руку, кисть еще держалась на
ней, и поднялся в полный рост. Он нежно трогал пальчики, распрямил их, как
лепестки странного цветка.
- Это от моего, - услышал Михаил его тихие слова.
Франко опять наклонился, разгреб горстью землю, положил истерзанную
ручонку и тщательно засыпал ее землей. Он примял ее и прикрыл опавшими
бурыми листьями. Затем долго сидел на корточках, а мухи жужжали над его
головой в поисках исчезнувшей плоти. Несколько их сели на окровавленную
щеку Франко и пировали там, но он не шевелился. Он неподвижно уставился на
сочетание цветных пятен земли и листьев перед собой.
Затем он резко встал, повернулся спиной к потревоженному саду и
быстро зашагал прочь в лес, не оглянувшись на Михаила.
Михаил дал ему уйти, потому что знал дорогу домой. Да даже если бы он
и потерялся, то смог бы идти по запаху Франко. Силы возвращались к нему,
пульсирующая боль в голове и сердце утихла. Он смотрел на сад с
раскиданными скелетами, думая о том, где будут лежать его собственные
кости и кто зароет их. Он отвернулся, отгоняя эти мысли прочь, и пошел по
следам Франко, чуя их на потревоженной земле.
3
Еще три весны наступили и ушли, и двенадцатое лето жизни Михаила
обжигало леса. В течение этого времени Рената чуть не умерла, заразившись
от больного кабана. Виктор сам выхаживал ее и охотился для нее, доказывая,
что и гранит может размягчиться. Поля родила девочку, которую произвел
Франко; той же ночью дитя умерло, тельце ее было исковеркано и покрыто
светло-бурой шерсткой; ей было всего лишь два месяца от роду. Никита
осеменил чрево Олеси, но росточек вышел наружу кровью и плотью, когда не
прошло еще и четырех месяцев.
Михаил ходил в одежде из оленьей шкуры и в сандалиях, которые сшила
ему Рената, его старая одежда совсем на него не лезла и изорвалась в
клочья. Он рос, становился неуклюжим, на предплечьях и ногах стали расти
густые черные волосы. Разум его тоже рос на пище из книг Виктора:
математике, русской истории, языках, классической литературе - всех тех
яствах, которыми потчевал его Виктор. Иногда учение шло легко, в другое
время Михаил только и делал, что спотыкался на чем-то, но громовой голос
Виктора в большом зале руководил его вниманием. Михаил даже полюбил
Шекспира, в особенности тревоги и волнения Гамлета.
Чувства его тоже развивались. Теперь для него не существовало
абсолютной тьмы; самая черная ночь была как сероватое свечение с
существами из плоти и крови, очерченными чудным светло-голубым светом.
Когда он действительно сосредотачивался, отбрасывая все, что могло
отвлекать, он мог найти в белом дворце любого из стаи, определяя его по
особому ритму сердцебиения: например, у Олеси оно всегда было частым, как
от маленького оркестрового барабана, в то время как у Виктора -
размеренное, с четкостью великолепно настроенного инструмента. Цвета,
звуки, ароматы стали более насыщенными. При дневном свете он мог видеть
бегущего через густую чащу оленя на расстоянии в сотню саженей. Михаил
познал преимущества скорости и ловкости: он с легкостью ловил крыс, белок
и зайцев, чем немного способствовал пищевому снабжению стаи, но дичь
покрупнее от него ускользала. Он часто просыпался и обнаруживал, что его
рука или нога покрылась черной шерстью и приняла волчью форму, но
полноценное превращение его все еще ужасало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185