Только что он горел, как печь, и тут же его кидало в
холод. До его сознания иногда доходило, что его тело содрогается,
корчится, переплавляется в новый образ. Кости его изгибались и
перекручивались, как будто были содержимым сладких конфет-тянучек. Он ни в
какой степени не влиял на эти изменения, тело его стало странной машиной,
настроенной, казалось бы, на саморазрушение. Ослепший, неспособный
говорить или кричать, едва способный втягивать воздух из-за мучительных
болей в легких и тяжести в сердце, Михаил чувствовал, как его позвоночник
начинает искривляться. Его мускулы обезумели, они выгибали его торс круто
вверх, выворачивали назад руки, сгибали и разгибали шею и сдавили его
лицо, будто оно попало в железные тиски. Тело его просело в спине, когда
мускулы расслабились, потом опять оказалось выгнуто кверху, когда они
сильно напряглись, словно усохшая на солнце шкура. В центре этого смерча
боли сознание Михаила Галатинова сопротивлялось потере воли к жизни. Пока
настоящее тело его уничтожалось и мускулы его растягивались, он думал о
гуттаперчевом человеке и о том, что, когда это закончится, он тоже сможет
поступить в цирк и стать самым знаменитым "гуттаперчевым мальчиком" всех
времен. Но тут боль снова вцепилась в него, пронзила до мозга костей и
потрясла его. Михаил ощутил, что его позвоночник вспух и удлинился под
вопль ошеломленных нервов. Из страны духов до него доносились голоса: -
Держите его! Держите его! Он сломает себе шею...
- ...горит в лихорадке...
- Ни за что не пройдет через это... слишком слаб...
- Откройте ему рот! Он откусит себе язык!
Голоса уплыли в шумном водовороте. Михаил ощущал, но был бессилен
прекратить уродование своего тела, колени его подтянулись к груди, когда
он лег на бок. В позвоночнике было средоточие болей, голова была как
бурлящий котел. Колени подвело к подбородку, и они крепко вдавились в
него. Зубы заскрипели, и в мозгу его послышалось завывание, словно бы
ветра начинающейся бури, сносящей с оснований все, что прежде на них
стояло. Шум штормового ветра поднялся до рева, который заглушил собой все,
и сила его удвоилась и утроилась. Михаил внутренним взором видел себя
бегущим по поляне с желтыми цветами, в то время как черные полотнища туч
устремлялись в сторону дома Галатиновых. Михаил остановился, обернулся и
закричал: "Мама! Папа! Лиза!" Но из дома не доносилось ни звука, а тучи
казались голодными. Михаил опять повернулся и бросился бежать, сердце у
него бешено колотилось; он услышал треск, оглянулся и увидел, что дом под
напором бури разваливается. И тут тучи двинулись за ним, готовые поглотить
его. Он бежал, но бежать быстрее не мог. Скорее. Скорее. Буря ревела за
ним по пятам. Скорее. Его сердце разрывалось. В его ушах возник
предупреждающий о смерти крик пифии. Скорее...
И превращение охватило его. Темная шерсть пробилась на руках и ногах.
Он почувствовал, как позвоночник у него изогнулся, скручивая плечи. Его
ладони - теперь уже вовсе и не ладони - коснулись земли. Он побежал
быстрее, тело его стало слаженно сокращаться-растягиваться, вырываясь из
одежды. Ураганные тучи подхватили ее и зашвырнули в небеса. Михаил скинул
с ног ботинки, из-под носков улетала назад спиралями земля и цветы. Буря
подхватила его, но он теперь мчался на всех четырех, убегая из прошлого в
будущее. Его поливало дождем: холодным, очистительным дождем, он поднял
голову к небесам и - проснулся.
Кромешная тьма. Глаза, заплывшие от слез. Он расклеил веки - и
промелькнуло слабое розовое мерцание. Слабый костер еще горел, в помещении
сильно пахло сосновой золой. Михаил встал на четвереньки, каждое движение
причиняло ему боль. Его мускулы все еще дергались, как будто они были туго
стянуты и изменились в форме. Его мозг, спина и копчик все еще ныли. Он
попытался встать, но позвоночник сильно заломило. Ему захотелось свежего
воздуха, аромата лесного ветра, внутри него был физический голод, и он
повел его вперед. Он пополз, без одежды, по грубым камням, прочь от
костра.
Несколько раз он пытался встать, но кости к этому не были готовы. Он
подполз на локтях и коленях к лестнице и поднялся по ступеням, как
животное. Наверху он прополз по заросшему мхом коридору и бросил на груду
оленьих костей лишь мимолетный взгляд. Вскоре впереди он увидел
красноватый свет, не то восхода, не то заката. Он проходил через окна без
стекол, окрашивая стены и потолок, и там, где он касался стен, мох не рос.
Михаил понюхал свежий воздух, но запах заставил что-то в его мозгу
щелкнуть и повернуться, как колесики в карманных часах. Это уже не был
острый цветочный аромат поздней весны. Это был другой запах, сухой дух с
таящейся прохладой; жар, сопротивляющийся прохладе. Это был запах
умиравшего лета.
Прошло столько времени. Это ему стало ясно. Он сел, оглушенный
ощущениями, и рука его потянулась к левому плечу. Пальцы наткнулись на
края розовой мякоти, и несколько чешуек коросты слетели с его кожи и упали
на пол. Сейчас в коленях ему было больно, и казалось важным встать, прежде
чем двинуться дальше. Он чуть ли не слышал, как поворачиваются его
суставы, вроде скрипа петель на старой двери, долгое время не
открывавшейся. Лицо, плечи и грудь его были в поту, но он не сдавался и не
плакал. Собственный скелет казался ему чужим. Чьими на самом деле костями
были его кости, вставленные, словно деревянные палки, в его плоть? Встань,
приказал он себе. Встань и пойди... как человек.
Он встал.
Первый шаг был такой же, как у ползунка: шатающийся, неуверенный.
Второй был не многим лучше. Но третий и четвертый сказали ему, что он еще
не разучился ходить, и он прошел через коридор в комнату с высоким
потолком, где солнечный свет окрасил стропила в оранжевое и голуби нежно
ворковали над головой.
Справа от Михаила на полу в полумраке что-то шевельнулось. Он услышал
шум шелестевших листьев. Там лежали два тела, сцепившиеся и тяжело
дышащие. Трудно было разобрать, где начиналось одно и заканчивалось
другое. Михаил моргнул, сбрасывая с глаз последние остатки сна. Одна из
фигур на полу застонала - женский стон - и Михаил увидел человеческую
кожу, обрамленную густыми волосами, как у животного, которая появлялась и
исчезала, потом снова появлялась снаружи и снова скрывалась в мокрой
плоти.
Из мрака на него уставились пара льдисто-голубых глаз. Олеся
вцепилась в плечо, на котором, как волны на реке, поднимались и опадали
светло-каштановые волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185
холод. До его сознания иногда доходило, что его тело содрогается,
корчится, переплавляется в новый образ. Кости его изгибались и
перекручивались, как будто были содержимым сладких конфет-тянучек. Он ни в
какой степени не влиял на эти изменения, тело его стало странной машиной,
настроенной, казалось бы, на саморазрушение. Ослепший, неспособный
говорить или кричать, едва способный втягивать воздух из-за мучительных
болей в легких и тяжести в сердце, Михаил чувствовал, как его позвоночник
начинает искривляться. Его мускулы обезумели, они выгибали его торс круто
вверх, выворачивали назад руки, сгибали и разгибали шею и сдавили его
лицо, будто оно попало в железные тиски. Тело его просело в спине, когда
мускулы расслабились, потом опять оказалось выгнуто кверху, когда они
сильно напряглись, словно усохшая на солнце шкура. В центре этого смерча
боли сознание Михаила Галатинова сопротивлялось потере воли к жизни. Пока
настоящее тело его уничтожалось и мускулы его растягивались, он думал о
гуттаперчевом человеке и о том, что, когда это закончится, он тоже сможет
поступить в цирк и стать самым знаменитым "гуттаперчевым мальчиком" всех
времен. Но тут боль снова вцепилась в него, пронзила до мозга костей и
потрясла его. Михаил ощутил, что его позвоночник вспух и удлинился под
вопль ошеломленных нервов. Из страны духов до него доносились голоса: -
Держите его! Держите его! Он сломает себе шею...
- ...горит в лихорадке...
- Ни за что не пройдет через это... слишком слаб...
- Откройте ему рот! Он откусит себе язык!
Голоса уплыли в шумном водовороте. Михаил ощущал, но был бессилен
прекратить уродование своего тела, колени его подтянулись к груди, когда
он лег на бок. В позвоночнике было средоточие болей, голова была как
бурлящий котел. Колени подвело к подбородку, и они крепко вдавились в
него. Зубы заскрипели, и в мозгу его послышалось завывание, словно бы
ветра начинающейся бури, сносящей с оснований все, что прежде на них
стояло. Шум штормового ветра поднялся до рева, который заглушил собой все,
и сила его удвоилась и утроилась. Михаил внутренним взором видел себя
бегущим по поляне с желтыми цветами, в то время как черные полотнища туч
устремлялись в сторону дома Галатиновых. Михаил остановился, обернулся и
закричал: "Мама! Папа! Лиза!" Но из дома не доносилось ни звука, а тучи
казались голодными. Михаил опять повернулся и бросился бежать, сердце у
него бешено колотилось; он услышал треск, оглянулся и увидел, что дом под
напором бури разваливается. И тут тучи двинулись за ним, готовые поглотить
его. Он бежал, но бежать быстрее не мог. Скорее. Скорее. Буря ревела за
ним по пятам. Скорее. Его сердце разрывалось. В его ушах возник
предупреждающий о смерти крик пифии. Скорее...
И превращение охватило его. Темная шерсть пробилась на руках и ногах.
Он почувствовал, как позвоночник у него изогнулся, скручивая плечи. Его
ладони - теперь уже вовсе и не ладони - коснулись земли. Он побежал
быстрее, тело его стало слаженно сокращаться-растягиваться, вырываясь из
одежды. Ураганные тучи подхватили ее и зашвырнули в небеса. Михаил скинул
с ног ботинки, из-под носков улетала назад спиралями земля и цветы. Буря
подхватила его, но он теперь мчался на всех четырех, убегая из прошлого в
будущее. Его поливало дождем: холодным, очистительным дождем, он поднял
голову к небесам и - проснулся.
Кромешная тьма. Глаза, заплывшие от слез. Он расклеил веки - и
промелькнуло слабое розовое мерцание. Слабый костер еще горел, в помещении
сильно пахло сосновой золой. Михаил встал на четвереньки, каждое движение
причиняло ему боль. Его мускулы все еще дергались, как будто они были туго
стянуты и изменились в форме. Его мозг, спина и копчик все еще ныли. Он
попытался встать, но позвоночник сильно заломило. Ему захотелось свежего
воздуха, аромата лесного ветра, внутри него был физический голод, и он
повел его вперед. Он пополз, без одежды, по грубым камням, прочь от
костра.
Несколько раз он пытался встать, но кости к этому не были готовы. Он
подполз на локтях и коленях к лестнице и поднялся по ступеням, как
животное. Наверху он прополз по заросшему мхом коридору и бросил на груду
оленьих костей лишь мимолетный взгляд. Вскоре впереди он увидел
красноватый свет, не то восхода, не то заката. Он проходил через окна без
стекол, окрашивая стены и потолок, и там, где он касался стен, мох не рос.
Михаил понюхал свежий воздух, но запах заставил что-то в его мозгу
щелкнуть и повернуться, как колесики в карманных часах. Это уже не был
острый цветочный аромат поздней весны. Это был другой запах, сухой дух с
таящейся прохладой; жар, сопротивляющийся прохладе. Это был запах
умиравшего лета.
Прошло столько времени. Это ему стало ясно. Он сел, оглушенный
ощущениями, и рука его потянулась к левому плечу. Пальцы наткнулись на
края розовой мякоти, и несколько чешуек коросты слетели с его кожи и упали
на пол. Сейчас в коленях ему было больно, и казалось важным встать, прежде
чем двинуться дальше. Он чуть ли не слышал, как поворачиваются его
суставы, вроде скрипа петель на старой двери, долгое время не
открывавшейся. Лицо, плечи и грудь его были в поту, но он не сдавался и не
плакал. Собственный скелет казался ему чужим. Чьими на самом деле костями
были его кости, вставленные, словно деревянные палки, в его плоть? Встань,
приказал он себе. Встань и пойди... как человек.
Он встал.
Первый шаг был такой же, как у ползунка: шатающийся, неуверенный.
Второй был не многим лучше. Но третий и четвертый сказали ему, что он еще
не разучился ходить, и он прошел через коридор в комнату с высоким
потолком, где солнечный свет окрасил стропила в оранжевое и голуби нежно
ворковали над головой.
Справа от Михаила на полу в полумраке что-то шевельнулось. Он услышал
шум шелестевших листьев. Там лежали два тела, сцепившиеся и тяжело
дышащие. Трудно было разобрать, где начиналось одно и заканчивалось
другое. Михаил моргнул, сбрасывая с глаз последние остатки сна. Одна из
фигур на полу застонала - женский стон - и Михаил увидел человеческую
кожу, обрамленную густыми волосами, как у животного, которая появлялась и
исчезала, потом снова появлялась снаружи и снова скрывалась в мокрой
плоти.
Из мрака на него уставились пара льдисто-голубых глаз. Олеся
вцепилась в плечо, на котором, как волны на реке, поднимались и опадали
светло-каштановые волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185