Никита был при смерти, и он всего лишь просил избавить его от
муки. Все произошло так быстро: ливень, поезд, дымившиеся рельсы... так
быстро, так быстро...
Руки Михаила сжались крепче. Его трясло, так же, как Никиту. Ему
приходилось оказывать такую услугу первый раз в жизни. Темная пелена
застилала ему взор, глаза его наполнялись дождем. Это нужно сделать, это
милосердно. Михаил взял себя в руки. Одна из передних ног Никиты
поднялась, лапа легла на руку Михаила.
- Прости, - прошептал Михаил и, затаив дыхание, как можно резче
повернул. Он услышал хруст, и тело Никиты дернулось. Потом Михаил, ничего
не осознавая, пополз по дождю и грязи. Он зарылся в высокую траву и
свернулся в ней калачиком, и дождь продолжал лить на него. Когда он
собрался с силами снова посмотреть на Никиту, он увидел неподвижный
обезноженный торс волка, с одной человечьей рукой и кистью. Михаил сел на
землю, обнял колени, уткнулся в них подбородком, пытаясь успокоить себя.
Он уставился на труп с одной рукой, покрытой белой кожей. Его нужно было
убрать с путей прежде, чем утром его обнаружат стервятники. Его нужно
похоронить поглубже.
Никита ушел. Куда? - думал Михаил. И пришел к нему на ум вопрос
Виктора: что есть ликантроп в глазах Божьих?
Он почувствовал, как что-то от него отпало. Наверное, это был
последний цвет юности. То, что осталось, что ранее лежало, скрытое под
ним, ощущалось сырым, с жесткими краями, словно кровоточащая рана. Чтобы
прожить полноценную жизнь, подумал он, человеку нужно иметь такое сердце,
которое обложено листами стали и извергает горячий пепел. И оно будет у
него таким, если ему суждено выжить.
Он оставался возле тела Никиты, пока не перестал дождь. Ветер стих,
лес присмирел. Лишь тогда Михаил побежал домой сквозь сгущавшуюся тьму,
чтобы сообщить Виктору эту новость.
3
Петр зашелся плачем. Была самая суровая пора зимы; за стенами белого
дворца завывал ветер, Виктор сгорбился над ребенком, лежавшим на подстилке
из сена, которому было уже семь месяцев и он. Рядом поблескивал маленький
костер, ребенок был укутан в оленью шкуру и в одеяло, которое Рената сшила
из одежды путешественников. Петр не просто плакал, он пронзительно ревел,
но не холод был тому причиной. Виктор, в бороде которого появились белые
прядки, щупал лоб у Петра. Лоб горел. Виктор посмотрел на остальных.
- Началось, - сказал он. Голос у него был мрачен. Олеся тоже
заплакала. Виктор рявкнул: - Замолкни! - И Олеся отползла, чтобы
успокоиться.
- Что мы сможем поделать? - спросил Михаил, но он уже знал ответ:
ничего.
Петр вот-вот должен был ступить на путь мучительных испытаний, и
никто не мог помочь ребенку преодолеть этот путь. Михаил нагнулся над
Петром; пальцами поправил одеяло, подтыкая его плотнее, просто потому, что
испытывал потребность хоть что-то для него сделать. Лицо Петра горело, его
льдисто-голубые глазки были окаймлены красным. На голове ребенка местами
пробивались темные волоски. Глаза Олеси, подумал Михаил. Волосы мои. А
внутри этого хрупкого тельца начиналась первая битва долгой войны.
- Он крепкий, - сказал Франко. - Он справится. - Но в голосе его не
было уверенности. Как может дитя выжить после таких мук?
Франко поднялся на свою единственную ногу и с помощью соснового
костыля доковылял до своей подстилки.
Виктор, Рената и Михаил спали кружком около ребенка. Олеся,
свернувшись, спала, держась за Михаила. Плач Петра то усиливался, то
сникал, становился хриплым, но не прекращался. Так же, как и вой ветра за
стенами.
С каждым днем мучения Петра усиливались. Это было видно по тому, как
он дрожал и корчился, как сжимал кулачки и, казалось, пытался бить ими по
воздуху. Стая часто собиралась вокруг него; Петр горел огнем. Иногда он
беззвучно кричал, разевая рот и крепко зажмуриваясь. Иногда плач наполнял
помещение, и сердце у Михаила от него обливалось кровью, а Олеся плакала.
Иногда, когда боли, казалось, стихали, Олеся пыталась накормить Петра
сырым мясом, разжеванным ею в мягкую пасту; он большей частью поглощал ее,
но становился все слабее, ссыхаясь у них на глазах, как старик. И все же
Петр цеплялся за жизнь. Иногда плач ребенка становился столь ужасным, что
Михаил думал о том, почему Бог вообще продолжает эти страдания. Иногда
боль прекращалась на три-четыре часа, но потом она снова возвращалась, и
плач возобновлялся. Михаил чувствовал, что и сама Олеся тоже была близка к
кризису; глаза ее ввалились, а руки тряслись так, что она сама едва могла
класть еду себе в рот. Она тоже старилась с каждым днем.
Как-то после долгой и изнурительной охоты ночью Михаила разбудили
страшные хрипящие звуки. Он сел, потом было потянулся к Петру, но Виктор
отстранил его, сам поспешил к ребенку. Рената сказала:
- Что это? Что случилось?
Франко проковылял на свет со своим костылем. Олеся только просто
смотрела, глаза у нее были пустыми. Виктор сел на колени рядом с ребенком,
лицо его было серым. Ребенок молчал.
- Он проглотил язык, - сказал Виктор. - Михаил, подержи его, чтобы он
не бился.
Михаил сжал тельце Петра, и было похоже, что он держал раскаленный
уголь.
- Держи его так, чтобы он не дернулся! - крикнул Виктор, пытаясь
раскрыть рот ребенка и вынуть пальцами ему язык.
Это не удавалось. Лицо Петра посинело, он явно задыхался. Маленькие
ручонки били по воздуху. Палец Виктора раскрыл рот ребенка, нашел язык и с
помощью второго пальца подцепил его. Он выправил его; язык снова запал
Петру в горло.
- Вытащи его! - завопила Рената. - Виктор, вытащи его!
Виктор потянул опять. Послышался хлюпающий звук, когда язык
высвободился, но лицо Петра по-прежнему оставалось синим. Легкие
трепетали, не в силах сделать вдох. На лице Виктора заблестел пот, хотя
дыхание его в холодном воздухе выходило клубами пара. Он поднял Петра,
держа ребенка за ножки, и шлепнул его ладонью по спинке. Михаил от звука
шлепка слегка вздрогнул. Петр по-прежнему молчал. Виктор еще раз шлепнул
его по спинке, посильнее. И в третий раз. Послышался шум выходящего
воздуха, и изо рта ребенка вырвался клуб пара. За этим последовал вой боли
и ярости, после которого шум бури показался слабее. Олеся протянула руки,
чтобы взять ребенка. Виктор отдал его ей. Она баюкала малыша, слезы
благодарности текли у нее по щекам; она подняла маленькую ручонку и
прижала ее к своим губам.
И вдруг резко отстранила голову, глаза ее были широко раскрыты.
На белой коже ребенка появилась темная шерсть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185
муки. Все произошло так быстро: ливень, поезд, дымившиеся рельсы... так
быстро, так быстро...
Руки Михаила сжались крепче. Его трясло, так же, как Никиту. Ему
приходилось оказывать такую услугу первый раз в жизни. Темная пелена
застилала ему взор, глаза его наполнялись дождем. Это нужно сделать, это
милосердно. Михаил взял себя в руки. Одна из передних ног Никиты
поднялась, лапа легла на руку Михаила.
- Прости, - прошептал Михаил и, затаив дыхание, как можно резче
повернул. Он услышал хруст, и тело Никиты дернулось. Потом Михаил, ничего
не осознавая, пополз по дождю и грязи. Он зарылся в высокую траву и
свернулся в ней калачиком, и дождь продолжал лить на него. Когда он
собрался с силами снова посмотреть на Никиту, он увидел неподвижный
обезноженный торс волка, с одной человечьей рукой и кистью. Михаил сел на
землю, обнял колени, уткнулся в них подбородком, пытаясь успокоить себя.
Он уставился на труп с одной рукой, покрытой белой кожей. Его нужно было
убрать с путей прежде, чем утром его обнаружат стервятники. Его нужно
похоронить поглубже.
Никита ушел. Куда? - думал Михаил. И пришел к нему на ум вопрос
Виктора: что есть ликантроп в глазах Божьих?
Он почувствовал, как что-то от него отпало. Наверное, это был
последний цвет юности. То, что осталось, что ранее лежало, скрытое под
ним, ощущалось сырым, с жесткими краями, словно кровоточащая рана. Чтобы
прожить полноценную жизнь, подумал он, человеку нужно иметь такое сердце,
которое обложено листами стали и извергает горячий пепел. И оно будет у
него таким, если ему суждено выжить.
Он оставался возле тела Никиты, пока не перестал дождь. Ветер стих,
лес присмирел. Лишь тогда Михаил побежал домой сквозь сгущавшуюся тьму,
чтобы сообщить Виктору эту новость.
3
Петр зашелся плачем. Была самая суровая пора зимы; за стенами белого
дворца завывал ветер, Виктор сгорбился над ребенком, лежавшим на подстилке
из сена, которому было уже семь месяцев и он. Рядом поблескивал маленький
костер, ребенок был укутан в оленью шкуру и в одеяло, которое Рената сшила
из одежды путешественников. Петр не просто плакал, он пронзительно ревел,
но не холод был тому причиной. Виктор, в бороде которого появились белые
прядки, щупал лоб у Петра. Лоб горел. Виктор посмотрел на остальных.
- Началось, - сказал он. Голос у него был мрачен. Олеся тоже
заплакала. Виктор рявкнул: - Замолкни! - И Олеся отползла, чтобы
успокоиться.
- Что мы сможем поделать? - спросил Михаил, но он уже знал ответ:
ничего.
Петр вот-вот должен был ступить на путь мучительных испытаний, и
никто не мог помочь ребенку преодолеть этот путь. Михаил нагнулся над
Петром; пальцами поправил одеяло, подтыкая его плотнее, просто потому, что
испытывал потребность хоть что-то для него сделать. Лицо Петра горело, его
льдисто-голубые глазки были окаймлены красным. На голове ребенка местами
пробивались темные волоски. Глаза Олеси, подумал Михаил. Волосы мои. А
внутри этого хрупкого тельца начиналась первая битва долгой войны.
- Он крепкий, - сказал Франко. - Он справится. - Но в голосе его не
было уверенности. Как может дитя выжить после таких мук?
Франко поднялся на свою единственную ногу и с помощью соснового
костыля доковылял до своей подстилки.
Виктор, Рената и Михаил спали кружком около ребенка. Олеся,
свернувшись, спала, держась за Михаила. Плач Петра то усиливался, то
сникал, становился хриплым, но не прекращался. Так же, как и вой ветра за
стенами.
С каждым днем мучения Петра усиливались. Это было видно по тому, как
он дрожал и корчился, как сжимал кулачки и, казалось, пытался бить ими по
воздуху. Стая часто собиралась вокруг него; Петр горел огнем. Иногда он
беззвучно кричал, разевая рот и крепко зажмуриваясь. Иногда плач наполнял
помещение, и сердце у Михаила от него обливалось кровью, а Олеся плакала.
Иногда, когда боли, казалось, стихали, Олеся пыталась накормить Петра
сырым мясом, разжеванным ею в мягкую пасту; он большей частью поглощал ее,
но становился все слабее, ссыхаясь у них на глазах, как старик. И все же
Петр цеплялся за жизнь. Иногда плач ребенка становился столь ужасным, что
Михаил думал о том, почему Бог вообще продолжает эти страдания. Иногда
боль прекращалась на три-четыре часа, но потом она снова возвращалась, и
плач возобновлялся. Михаил чувствовал, что и сама Олеся тоже была близка к
кризису; глаза ее ввалились, а руки тряслись так, что она сама едва могла
класть еду себе в рот. Она тоже старилась с каждым днем.
Как-то после долгой и изнурительной охоты ночью Михаила разбудили
страшные хрипящие звуки. Он сел, потом было потянулся к Петру, но Виктор
отстранил его, сам поспешил к ребенку. Рената сказала:
- Что это? Что случилось?
Франко проковылял на свет со своим костылем. Олеся только просто
смотрела, глаза у нее были пустыми. Виктор сел на колени рядом с ребенком,
лицо его было серым. Ребенок молчал.
- Он проглотил язык, - сказал Виктор. - Михаил, подержи его, чтобы он
не бился.
Михаил сжал тельце Петра, и было похоже, что он держал раскаленный
уголь.
- Держи его так, чтобы он не дернулся! - крикнул Виктор, пытаясь
раскрыть рот ребенка и вынуть пальцами ему язык.
Это не удавалось. Лицо Петра посинело, он явно задыхался. Маленькие
ручонки били по воздуху. Палец Виктора раскрыл рот ребенка, нашел язык и с
помощью второго пальца подцепил его. Он выправил его; язык снова запал
Петру в горло.
- Вытащи его! - завопила Рената. - Виктор, вытащи его!
Виктор потянул опять. Послышался хлюпающий звук, когда язык
высвободился, но лицо Петра по-прежнему оставалось синим. Легкие
трепетали, не в силах сделать вдох. На лице Виктора заблестел пот, хотя
дыхание его в холодном воздухе выходило клубами пара. Он поднял Петра,
держа ребенка за ножки, и шлепнул его ладонью по спинке. Михаил от звука
шлепка слегка вздрогнул. Петр по-прежнему молчал. Виктор еще раз шлепнул
его по спинке, посильнее. И в третий раз. Послышался шум выходящего
воздуха, и изо рта ребенка вырвался клуб пара. За этим последовал вой боли
и ярости, после которого шум бури показался слабее. Олеся протянула руки,
чтобы взять ребенка. Виктор отдал его ей. Она баюкала малыша, слезы
благодарности текли у нее по щекам; она подняла маленькую ручонку и
прижала ее к своим губам.
И вдруг резко отстранила голову, глаза ее были широко раскрыты.
На белой коже ребенка появилась темная шерсть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185