Майкл на пальцах
рук и ног удерживался над ней и глубоко проникал внутрь, его бедра
двигались плавно, медленно, отчего Габи раскрыла рот и застонала. Их тела
обвивали и стискивали друг друга, расходились и опять прижимались.
Волнообразные сильные движения Майкла воздействовали на Габи как на свежую
глину, и она поддавалась его усилиям. Его нервы, его плоть, его кровь
исполняли танец ощущений, запахов и прикосновений. Запах гвоздики,
исходящий от смятой простыни, тело Габи, источавшее густой резкий дух
страсти. Волосы у нее увлажнились, между грудями сверкали бисеринки пота.
Глаза подернулись дымкой, сосредоточившись на чем-то внутреннем, а ноги ее
сомкнулись на его бедрах, чтобы удерживать его глубоко внутри себя, в то
время как он плавно покачивал ее. Потом он лег на спину, а она была над
ним, тело насажено на его твердую плоть, глаза закрыты, черные волосы
каскадом рассыпались по плечам. Он оторвал от кровати бедра, а с ними ее
тело, и она наклонилась вперед ему на грудь и прошептала три нежных слова,
которые не несли никакого смысла, а были просто выражением экстаза.
Майкл прильнул к ее телу, обвил ее руками, а она отвела руки назад,
чтобы ухватиться за железную раму кровати, пока они сначала прилаживались
друг к другу, потом стали двигаться в нежном унисоне. Это стало танцем
страсти, балетом нежности, и в его апогее Габи вскрикнула, уже не думая о
том, что ее услышат, а Майкл дал волю своим чувствам. Его позвоночник
выгнулся, тело было обхвачено ее пульсирующей хваткой, то крепкой, то
ослабевавшей, в соответствии с их движениями, и напряженность его
разрядилась несколькими выплесками, после которых он словно бы обессилел.
Габи плыла белым кораблем с полными ветра парусами и твердой рукой на
рулевом колесе. Она расслабилась в его объятии, и они улеглись рядом, дыша
единым дыханием, в то время как в далеком соборе отзвонили полночный звон.
Незадолго перед рассветом Майкл отвел волосы с ее лица и поцеловал ее
в лоб. Он встал, стараясь ее не разбудить, и прошел к окну, оглядел
открывавшийся вид на Париж, освещенный едва показавшимся розовым краем
солнца, чуть видимым на темно-синем фоне ночи. Над землей Сталина уже
рассвело, и горящий солнечный глаз поднялся над территорией Гитлера. Это
было начало дня, ради которого он прибыл сюда из Уэльса; в течение
ближайших суток он или добудет информацию, или погибнет. Он наполнил
легкие утренним воздухом и почуял на себе запах плоти Габи.
"Живи свободным", подумал он. Последний приказ мертвого короля.
Резкая прохлада воздуха напомнила ему про лес и белый дворец,
оставшиеся в давнем прошлом. Воспоминания эти всколыхнули ту горячность,
которой не суждено когда-либо быть охлажденной, ни женщиной, ни любовью,
ни чем-то иным, созданным руками человека.
Кожу у него закололо будто бы сотнями иголок. Он внезапно начал
переходить в звериное обличье, быстро и мощно. Черная шерсть пошла по
тыльной стороне рук, побежала по задней части бедер и пробилась на ляжках.
От него стал исходить волчий дух, источаемый плотью. Полоски черной
шерсти, некоторые с седыми прожилками, покрыли его руки, пробились на
кистях и стали шевелиться, гладкие и живые. Он поднял правую руку и
смотрел, как она меняется, палец за пальцем, по ней побежала черная
шерсть, охватывая запястье. Шерстяной покров побежал по предплечью, рука
меняла форму, пальцы втягивались внутрь с легким потрескиванием костей и
хрящей, которые пронизывали болью нервы и вызвали пот на лице. Два пальца
почти исчезли, а на их месте показались крючковатые темные когти.
Позвоночник у него стал выгибаться, как лук, издавая легкие трескучие
звуки от стиснутости.
- Что это?
Майкл опустил руку и прижал ее к боку, вцепившись в него пальцами.
Сердце у него екнуло. Он обернулся к ней. Габи сидела на постели, глаза
опухли от сна и следов страсти. - Что случилось? - спросила она, голос у
нее со сна охрип, но в нем была нотка напряженности.
- Ничего, - сказал он. Его голос был хриплым шепотом. - Все в
порядке. Спи. - Она заморгала и улеглась опять, обернув ноги простыней.
Полосы черной шерсти уползли со спины и бедер Майкла, обратившись в мягкую
податливую мякоть. Габи сказала: - Пожалуйста, обними меня. Хорошо?
Он подождал еще несколько секунд. Потом поднял правую руку. Пальцы
снова были человеческими, остатки волчьей шерсти сбегали с запястья и
предплечья, переходя в кожу с редкими волосками. Он сделал один глубокий
вздох, и почувствовал, как позвоночник его распрямился. Он опять стал в
полный рост, и тяга к смене облика исчезла. - Ну конечно, - сказал он ей,
ложась на кровать и кладя правую руку - опять совершенно человеческую - на
плечи Габи. Она угнездилась головой на его плече и сонно сказала:
- Чувствую, что откуда-то пахнет мокрой псиной.
Он слабо улыбался, пока Габи не задышала глубоко и не уснула снова.
Прокричал петух. Ночь уходила, наступал день, на который он сделал
ставку.
6
- Ты уверен, что ему можно доверять? - спросила Габи, когда они
крутили педали велосипедов к югу по улице Пиренеев. Они наблюдали за
Мышонком, маленьким человеком в заношенном плаще, ехавшим позади них на
помятом велосипеде, направляясь к пересечению с улицей Де Менилмонтан, где
он должен был свернуть к востоку, к шоссе Гамбетта.
- Нет, - ответил Майкл. - Но скоро мы это выясним.
Он потрогал "Люгер" у себя под плащом и свернул в переулок, а вслед
за ним и Габи. Рассвет был только формальным; на солнце надвигались тучи
свинцового цвета, по улицам гулял прохладный ветер. Майкл проверил время
по своим часам с ядом: восемь двадцать девять. Адам должен появиться из
дома, следуя ежедневному распорядку, через три минуты. Он должен пойти от
Рю Тоба к шоссе Гамбетта, где должен повернуть к северо-востоку по пути к
серому зданию, над которым развевались флаги нацистов на Рю де Бельвилль.
К тому времени, когда Адам дойдет до перекрестка шоссе Гамбетта с Рю
Сен-Фарж, Мышонок должен быть на своем месте.
Майкл разбудил Мышонка в пять тридцать, Камилла раздраженно накормила
их всех завтраком, и Майкл описал ему Адама и муштровал его до тех пор,
пока не убедился, насколько мог, что Мышонок сможет опознать Адама на
улице. В такой ранний час улицы были еще сонными. Только несколько других
велосипедистов и пешеходов двигались на работу. В кармане Мышонка была
сложенная записка со словами: "В твоей ложе. В Опере. Третий акт, сегодня
вечером".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185
рук и ног удерживался над ней и глубоко проникал внутрь, его бедра
двигались плавно, медленно, отчего Габи раскрыла рот и застонала. Их тела
обвивали и стискивали друг друга, расходились и опять прижимались.
Волнообразные сильные движения Майкла воздействовали на Габи как на свежую
глину, и она поддавалась его усилиям. Его нервы, его плоть, его кровь
исполняли танец ощущений, запахов и прикосновений. Запах гвоздики,
исходящий от смятой простыни, тело Габи, источавшее густой резкий дух
страсти. Волосы у нее увлажнились, между грудями сверкали бисеринки пота.
Глаза подернулись дымкой, сосредоточившись на чем-то внутреннем, а ноги ее
сомкнулись на его бедрах, чтобы удерживать его глубоко внутри себя, в то
время как он плавно покачивал ее. Потом он лег на спину, а она была над
ним, тело насажено на его твердую плоть, глаза закрыты, черные волосы
каскадом рассыпались по плечам. Он оторвал от кровати бедра, а с ними ее
тело, и она наклонилась вперед ему на грудь и прошептала три нежных слова,
которые не несли никакого смысла, а были просто выражением экстаза.
Майкл прильнул к ее телу, обвил ее руками, а она отвела руки назад,
чтобы ухватиться за железную раму кровати, пока они сначала прилаживались
друг к другу, потом стали двигаться в нежном унисоне. Это стало танцем
страсти, балетом нежности, и в его апогее Габи вскрикнула, уже не думая о
том, что ее услышат, а Майкл дал волю своим чувствам. Его позвоночник
выгнулся, тело было обхвачено ее пульсирующей хваткой, то крепкой, то
ослабевавшей, в соответствии с их движениями, и напряженность его
разрядилась несколькими выплесками, после которых он словно бы обессилел.
Габи плыла белым кораблем с полными ветра парусами и твердой рукой на
рулевом колесе. Она расслабилась в его объятии, и они улеглись рядом, дыша
единым дыханием, в то время как в далеком соборе отзвонили полночный звон.
Незадолго перед рассветом Майкл отвел волосы с ее лица и поцеловал ее
в лоб. Он встал, стараясь ее не разбудить, и прошел к окну, оглядел
открывавшийся вид на Париж, освещенный едва показавшимся розовым краем
солнца, чуть видимым на темно-синем фоне ночи. Над землей Сталина уже
рассвело, и горящий солнечный глаз поднялся над территорией Гитлера. Это
было начало дня, ради которого он прибыл сюда из Уэльса; в течение
ближайших суток он или добудет информацию, или погибнет. Он наполнил
легкие утренним воздухом и почуял на себе запах плоти Габи.
"Живи свободным", подумал он. Последний приказ мертвого короля.
Резкая прохлада воздуха напомнила ему про лес и белый дворец,
оставшиеся в давнем прошлом. Воспоминания эти всколыхнули ту горячность,
которой не суждено когда-либо быть охлажденной, ни женщиной, ни любовью,
ни чем-то иным, созданным руками человека.
Кожу у него закололо будто бы сотнями иголок. Он внезапно начал
переходить в звериное обличье, быстро и мощно. Черная шерсть пошла по
тыльной стороне рук, побежала по задней части бедер и пробилась на ляжках.
От него стал исходить волчий дух, источаемый плотью. Полоски черной
шерсти, некоторые с седыми прожилками, покрыли его руки, пробились на
кистях и стали шевелиться, гладкие и живые. Он поднял правую руку и
смотрел, как она меняется, палец за пальцем, по ней побежала черная
шерсть, охватывая запястье. Шерстяной покров побежал по предплечью, рука
меняла форму, пальцы втягивались внутрь с легким потрескиванием костей и
хрящей, которые пронизывали болью нервы и вызвали пот на лице. Два пальца
почти исчезли, а на их месте показались крючковатые темные когти.
Позвоночник у него стал выгибаться, как лук, издавая легкие трескучие
звуки от стиснутости.
- Что это?
Майкл опустил руку и прижал ее к боку, вцепившись в него пальцами.
Сердце у него екнуло. Он обернулся к ней. Габи сидела на постели, глаза
опухли от сна и следов страсти. - Что случилось? - спросила она, голос у
нее со сна охрип, но в нем была нотка напряженности.
- Ничего, - сказал он. Его голос был хриплым шепотом. - Все в
порядке. Спи. - Она заморгала и улеглась опять, обернув ноги простыней.
Полосы черной шерсти уползли со спины и бедер Майкла, обратившись в мягкую
податливую мякоть. Габи сказала: - Пожалуйста, обними меня. Хорошо?
Он подождал еще несколько секунд. Потом поднял правую руку. Пальцы
снова были человеческими, остатки волчьей шерсти сбегали с запястья и
предплечья, переходя в кожу с редкими волосками. Он сделал один глубокий
вздох, и почувствовал, как позвоночник его распрямился. Он опять стал в
полный рост, и тяга к смене облика исчезла. - Ну конечно, - сказал он ей,
ложась на кровать и кладя правую руку - опять совершенно человеческую - на
плечи Габи. Она угнездилась головой на его плече и сонно сказала:
- Чувствую, что откуда-то пахнет мокрой псиной.
Он слабо улыбался, пока Габи не задышала глубоко и не уснула снова.
Прокричал петух. Ночь уходила, наступал день, на который он сделал
ставку.
6
- Ты уверен, что ему можно доверять? - спросила Габи, когда они
крутили педали велосипедов к югу по улице Пиренеев. Они наблюдали за
Мышонком, маленьким человеком в заношенном плаще, ехавшим позади них на
помятом велосипеде, направляясь к пересечению с улицей Де Менилмонтан, где
он должен был свернуть к востоку, к шоссе Гамбетта.
- Нет, - ответил Майкл. - Но скоро мы это выясним.
Он потрогал "Люгер" у себя под плащом и свернул в переулок, а вслед
за ним и Габи. Рассвет был только формальным; на солнце надвигались тучи
свинцового цвета, по улицам гулял прохладный ветер. Майкл проверил время
по своим часам с ядом: восемь двадцать девять. Адам должен появиться из
дома, следуя ежедневному распорядку, через три минуты. Он должен пойти от
Рю Тоба к шоссе Гамбетта, где должен повернуть к северо-востоку по пути к
серому зданию, над которым развевались флаги нацистов на Рю де Бельвилль.
К тому времени, когда Адам дойдет до перекрестка шоссе Гамбетта с Рю
Сен-Фарж, Мышонок должен быть на своем месте.
Майкл разбудил Мышонка в пять тридцать, Камилла раздраженно накормила
их всех завтраком, и Майкл описал ему Адама и муштровал его до тех пор,
пока не убедился, насколько мог, что Мышонок сможет опознать Адама на
улице. В такой ранний час улицы были еще сонными. Только несколько других
велосипедистов и пешеходов двигались на работу. В кармане Мышонка была
сложенная записка со словами: "В твоей ложе. В Опере. Третий акт, сегодня
вечером".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185