— Черт меня побери! — воскликнул Джек, забыв, где находится.
— Вот, теперь ты понял, о чем речь, — сказала Хетер и убрала руки с мануала; гулкое эхо продолжало разноситься по собору. — А теперь иди на улицу и посмотри, услышишь ты музыку или нет.
Она продолжила играть Боэльманову токкату; при первых же нотах у Джека застучало сердце.
Он вышел на Джеффри-стрит и прошелся по улочке Норт-Грей-Клоуз, к Королевской Миле и обратно. Улочка грязная, пахнет мочой и пивом, везде валяются осколки бутылочного стекла, пустые пачки из-под сигарет, обертки от жвачки. Пройдя половину улицы, Джек приложил ухо к стене собора — слышно, но еле-еле, только-только можно мелодию уловить.
На Королевской Миле органа и вовсе не слыхать — может быть, заглушает толпа; на других улицах тоже не слышно, на Каррубер-Клоуз мешают кондиционеры и вентиляторы, орган доносится лишь как невнятное бормотание. Но когда Джек вернулся в собор, Старик Уиллис обрушился на него всей своей Боэльмановой мощью. Сестра старалась изо всех сил, Джек чуть не оглох.
Как Хетер и говорила, рассказанная история — художественное преувеличение, или же действительно пьянчуге не повезло и Боэльман застал его спящим на скамье внутри собора. Главное в байке другое — Уильям Бернс специально решил сыграть на пределе громкости, чтобы все, кто находился в соборе, включая Алису и следующего органиста, вынуждены были бежать, спасая собственные уши, и ожидать конца токкаты снаружи под дождем.
— Наверное, это был один из папиных маниакально-депрессивных эпизодов, — сказала сестра Джеку. — Думаю, история именно об этом. Он выгнал твою маму под дождь, так сказать.
— У папы МДП? — спросил Джек.
— Нет, синдром навязчивых состояний, но у него случаются маниакально-депрессивные эпизоды. У тебя разве их не бывает, Джек?
— Может быть, откуда мне знать.
Хетер стала играть потише — Боэльман закончился.
— Это ария из генделевского "Соломона", — сказала она, так же тихо, как играла.
— А у тебя бывают такие эпизоды? — спросил Джек.
— Еще бы. Я то хочу всегда быть с тобой, то навсегда тебя покинуть и не видеть больше. Я хочу видеть тебя, рядом со мной, на подушке, спящим, смотреть на твои глаза утром, когда ты еще не проснулся, а я лежу рядом, жду, когда ты поднимешь веки. Я не про секс.
— Я знаю.
— Я хочу жить с тобой, никогда больше не расставаться, — продолжила Хетер.
— Я понимаю.
— А то я хочу, чтобы тебя вообще не было, чтобы папа никогда не говорил мне про тебя, не рассказывал, что у меня есть брат; не хочу больше смотреть твои фильмы, хочу, чтобы все сцены с тобой, которые я помню наизусть, вдруг исчезли из памяти, словно этих фильмов никто никогда и не снимал.
Хетер говорила и играла одновременно, но темп ускорился, орган стал звучать громче, сестре приходилось почти кричать, чтобы Джек слышал ее на фоне эха.
— Нам просто нужно больше времени провести вместе, — сказал он.
Хетер с силой обрушила руки на мануал, раздался какой-то жуткий, немузыкальный звук. Она скользнула по скамье и что было сил обняла брата за шею, прижала его к себе.
— Увидевшись с ним единожды, ты должен приходить к нему постоянно, Джек. Ты не смеешь появиться в его жизни на один миг и потом пропасть. Он любит тебя, — сказала Хетер. — Если ты сможешь ответить ему тем же, я тоже полюблю тебя. Если ты не найдешь в себе сил быть с ним, я буду вечно презирать тебя.
— Ясное дело, — сказал Джек.
Она оттолкнула его так яростно, что Джек подумал, она собирается дать ему пощечину.
— Если ты не Радужный Билли, не смей швыряться в меня его репликами! — рявкнула Хетер.
— Хорошо, хорошо, — пробормотал он и протянул к ней руки; она позволила обнять себя, он поцеловал ее в щеку.
— Нет, это так не делается, сестру целуют не так, — сказала она. — Ты должен целовать меня в губы, но не как свою девушку — губы не раскрывай. Вот так, — сказала она и поцеловала его, потерлась своими сухими губами о губы Джека.
Кто бы мог подумать, что Джек Бернс будет переполнен счастьем от такого целомудренного поцелуя? Но ему было уже тридцать восемь лет, а он впервые целовал свою сестру.
Они провели ночь в Джековом номере в отеле "Балморал", заказали ужин по телефону у портье и посмотрели какой-то дрянной фильм по телевизору. В рюкзачке у Хетер оказалась зубная щетка, очень большая футболка (вместо ночной рубашки) и чистая одежда на завтра.
Она все-все спланировала заранее, даже воплощение желаний, про которые говорила Джеку в соборе, — положить его рядом, увидеть его лицо, когда он спит, увидеть, как утром он открывает глаза, а она лежит подле него, просто смотрит, ждет, когда Джек проснется.
Хетер рассказала Джеку про своего ирландского приятеля — ничего особенного; ее настоящая большая любовь был учитель музыки в Белфасте. Он был женат, и она это знала; он пообещал ей уйти от жены, но в итоге ушел от Хетер.
Джек рассказал сестре про миссис Машаду, а также про миссис Адкинс, Лию Розен и миссис Стэкпоул — тех, кто нанес ему первые травмы, тех, кто первыми оставил на нем несмываемую печать и заразил разочарованием в самом себе. Он рассказал Хетер про Эмму и про миссис Оустлер, про Клаудию и ее дочь — и про все остальное, даже про психопатку из Бенедикт-Каньон, которой слышались стоны и крики жертв банды Чарльза Мэнсона, когда дули ветры Санта-Ана.
Хетер сказала Джеку, что отдала девственность одному из учеников Уильяма, тот учился в университете, а она еще ходила в школу:
— В то время мы играли примерно на одном уровне, сейчас же я играю много лучше.
Джек рассказал Хетер, что последние пять лет главная женщина в его жизни — доктор Гарсия.
Хетер сообщила, что тратит на немецкий столько же времени, сколько на музыку (орган, флейту и фортепиано). С мамой она говорила по-немецки, потом учила немецкий в школе и университете, из-за интереса к Брамсу, а теперь у нее появился и третий повод овладеть языком по-настоящему. Если она пробудет в Эдинбурге еще два-три года, ее в любом месте оторвут с руками. Органист она уже очень хороший, за это надо сказать спасибо Джону Китчену, который взял ее в ассистенты. Так что через два-три года, если немецкий у нее будет на уровне, Хетер сможет переехать в Цюрих и найти там работу.
— А почему в Цюрих? — спросил Джек.
— Там есть университет, консерватория и какое-то неимоверное количество церквей для такого небольшого города, то есть целая куча органов. И я смогу видеть папу каждый день, а не раз в четыре—шесть недель.
— Так папа в Цюрихе?!
— А я ни разу не сказала, что он в Эдинбурге. Я сказала лишь, что твой путь к нему лежит через меня.
Джек приподнялся на локте и посмотрел сестре в лицо: улыбается, золотые волосы заткнуты за уши. Она обняла Джека за шею и подтянула его к себе — он забыл, что без очков она может видеть его лишь с очень близкого расстояния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266