— Наверное, платье было какое-то не такое, — сказал он Эмме. — Хотел бы я поскорее это забыть.
— Черт, как же меня достал этот бар в "Шато-Мармонт", — только и ответила Эмма.
Джек был знаменитостью, поэтому в означенный бар его пускали всегда. Там было людно и шумно, нечто вроде сцены, — а потому туда стекались девицы с накладными грудями и агенты в поисках юных талантов; очень модное место, полно молодежи. Перед дверьми обычно толпилось человек тридцать, их не пускали; однажды в этой группе Джек и Эмма заприметили Лоуренса. Эмма отвернулась, но Ларри схватил Джека за руку:
— Ты сегодня не девица, а просто мужик? Какое разочарование для твоих фанатов!
Эмма с размаху съездила ему коленом по яйцам, а затем они с Джеком зашли внутрь. Лоуренс валялся на земле в позе то ли эмбриона, то ли роженицы, колени подтянуты прямо под подбородок — правда, родить ничего не мог. Джек помнил, что подумал в тот момент — если бы это я дал ему по яйцам, вызвали бы полицию, а Эмме все с рук, то есть с ног, сходит. Вот поэтому-то он и думал, что это Эмма страшная, а не он.
Отель "Шато-Мармонт" — другое дело; Джек изредка заходил в вестибюль отеля, чтобы побыть в толпе. Там назначали встречи актеры, и Джек среди них; на самом деле вестибюль тоже служил баром.
Но чаще он назначал свидания в баре отеля "Времена года" в Беверли-Хиллз. Именно там, считал он, встречаются самые изысканные люди в Голливуде. Он был убежден, что однажды весь отель населят призраки знаменитостей — тех, чьи встречи окончились неудачно. Для Джека же отель был единственным местом в Лос-Анджелесе, где он чувствовал себя как дома, своим среди своих.
В остальном же он, как и Эмма, чувствовал себя аутсайдером, чужаком. И он и Эмма были знамениты своей "некрутостью", "немодностью". Штаты — не их страна, Лос-Анджелес — не их город. Правда, они, конечно, уже и не канадцы, и Торонто — тоже им не дом.
Реддинг — вот оно, первое и последнее место, где Джек был полностью своим. Каким-то шестым чувством и Эмма и он догадывались, что никогда не станут своими в Лос-Анджелесе. Знаменитыми они сделались, кто бы спорил, да только дело не в этом — статус звезды это блеск для непосвященных. Они легко могли бы переехать с Энтрады в район попрестижнее, но Джек все больше и больше соглашался с Эммой, которая твердо решила оставаться чужой. Для них Лос-Анджелес — офис, работа , не более, а кто они такие на самом деле, никого не касается.
В этой работе был один важный компонент — ты постоянно должен быть у всех на виду. Во всяком случае, в работе Джека — Эмме-то плевать, кто ее видит, а кто не видит.
В известном смысле они были как боги — Эмма и Джек, двое "немодных" канадцев в Городе ангелов. Как боги, они держались от людей на расстоянии. Они и сами себя видели не очень отчетливо; как принято в кинобизнесе, они судили о своей игре по тому, как их принимали. Но в глубине души Джек знал, что Дональд, тот метрдотель из "Стэнса", был прав, он видел его насквозь и верно назвал "деревенщиной". Да, теперь он гражданин США, законный житель Санта-Моники, штат Калифорния, но на самом деле он не жил нигде — он просто ждал, ждал своего часа. Это он неплохо умел — отлично натренировался с Клаудией.
Конечно, Джек греб деньги лопатой. Но он понимал — жизнь на этом не кончается, его ждет что-то еще, что-то другое.
Джек снова оказался в Торонто, как обычно, против свой воли, на этот раз без Эммы, которая, как правило, проводила в столице Онтарио куда больше времени, чем он (в Канаде если ты писатель, ты почти король).
"Жизнь — это как перекличка в классе, — писала Эмма в "Глотателе", — когда выкрикивают твое имя, ты должен быть на месте. Хорошо, что это единственное правило, которое ты обязан соблюдать".
Сидя у матери в салоне, Джек завел с ней спор про съезды татуировщиков. Раньше их вообще не было, но в последнее время Алиса отправлялась на такие съезды чуть не каждый месяц. Вчера она была в Токио, завтра в Мадриде, сегодня — где-то в Штатах. Куда ни ткни, всюду тату-конференции.
Алиса редко бывала в Лос-Анджелесе, как правило осенью, и вовсе не специально для того, чтобы повидать Джека — просто в эти сроки там проходил ежегодный "Чернильный бал", калифорнийский съезд татуировщиков и специалистов по пирсингу. Считалось, что это самый большой тату-съезд в мире, его проводили на бульваре Сансет, в "Палладиуме", знаменитом танцзале времен свинга.
Весной проходила конференция в Нью-Йорке, в зале "Роуз-ленд" на Пятьдесят второй улице; Алиса ездила туда регулярно. Еще весной была конференция в Атланте, а зимой — в Мэне, да-да, в Мэне, в феврале! Несмотря на многочисленные обещания, мама так ни разу и не навестила Джека в Реддинге, но "Безумное чаепитие" в Портленде — извините, туда она обязана наведываться каждый год.
Алиса ездила и на тату-фестиваль Адского Города — в Колумбус, штат Огайо, в отель "Хайатт-ридженси" (кажется, эта тусовка проходит в июне, Джек точно не запомнил). Но любимый мамин маршрут — ежегодный визит в Филадельфию; она даже сфотографировалась с Филадельфийским Психом Эдди, тот всегда ходил в желтом спортивном пиджаке и так много геля заливал себе в волосы, что они торчали у него, как у дикобраза.
В общем, где бы татуировщики ни собирались — в Далласе, Дублине, Питсбурге (так называемый Митинг меченых) или Декейтере, штат Иллинойс, — Дочурка Алиса всегда была в центре событий.
Она ездила и в Бостон, и в Гамбург. К ее разочарованию, Герберт Гофман оставил дела, но она нашла Роберта Горльта.
— В нем два метра шесть сантиметров роста, он играл в Канаде в баскетбол, — рассказывала она Джеку.
На эти съезды собирались тату-художники со всего мира — с Таити, Кипра, Самоа, из Таиланда, Мексики, Парижа, Берлина, Майами, даже из Оклахомы, где татуировки вне закона. Алиса перебывала со своими коллегами везде, и везде это были одни и те же люди.
— Зачем ездить, если везде одни и те же уроды? Зачем все время смотреть на одни и те же рожи?
— Ну, потому что мы такие уроды, Джек. Потому что мы — это то, что мы делаем. Мы не меняемся.
— Ради бога, мам, ты хоть представляешь, в какое дерьмо ты можешь вляпаться в "Хайатт-ридженси" в Колумбусе или в вонючем "Шератоне" в Миннесоте?
— Джек, подумай только, что тебя слышат сейчас мисс Вурц, или бедняжка Лотти, или миссис Уикстид, упокой Господь ее душу! — сказала Алиса. — Господи, что стало с твоей речью. Кто виноват, Калифорния или кино?
— В чем виноват?
— Наверное, это Эмма, — сказала Алиса. — Это потому, что ты живешь с этой дрянной девчонкой, она без гадкого слова секунды прожить не может. У нее все время на языке "дерьмо" и "вонючий". Тебя послушать, "дерьмо" — это не слово, а местоимение или междометие! А ведь когда-то ты говорил так изысканно. Ты когда-то умел говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266