Николаев находит нужным оправдывать "истерическое
поведение" Николая, пишет: "Не трудно представить себе в каком душевном
состоянии и нервном напряжении оказался Император. Николай I, в ночь, после
подавления восстания. Этим объясняется его истерическое поведение, радость
смешанная с ужасами прошедшего дня".
На самом же деле "истерическое поведение" Николая I основано не на
его нервных переживаниях, а на сознательном историческом подлоге сделанном
М. Зызыкиным. Глава III книги Зызыкина "Допросы декабристов" составлена
так, что читатель может подумать, что Зызыкин пользовался подлинными
историческими материалами. На самом же деле "Допрос Князя Трубецкого,
Допрос К. Ф. Рылеева, Допрос кн. В. М. Голицына - ничто иное как
беллетристические измышления Д. Мережковского. Выдавая клеветнические
измышления Мережковского за подлинные материалы допросов - проф. Зызыкин
совершает подлог, приводя же книги Мережковского целые страницы, и не
оговаривая, что они написаны Мережковским, проф. Зызыкин совершает
литературное воровство - уголовное преступление. Вот с помощью каких
аморальных средств проф. Зызыкин создает впечатление об "истерическом
поведении" Николая I во время первых допросов декабристов. Материал,
напечатанный на стр. 87-107, то есть двадцать страниц, за исключением
нескольких десятков строк, полностью, без всякий изменений, списаны проф.
Зызыкиным из романа Мережковского "14 декабря".
VII
Известный эластичностью своей совести Роман Гуль недавно издал
романизированный пасквиль "Скиф в "Европе", в котором злодею Николаю I
противопоставляется благородная личность одного из основателей Ордена
Русской Интеллигенции - Михаила Бакунина. Роман начинается фразой:
"Император выругался извощичьим ругательством" и продолжается в обычном для
русской интеллигенции духе площадной, цинично-бесстыдной клеветы по адресу
Николая I.
Начинается обычная интеллигентская хлестаковщина. На каждом шагу
Николай I демонстрирует свою реакционность и свою "неинтеллигентность".
"Если явилась необходимость, - говорит он, - арестовать половину России
только ради того, чтоб другая половина осталась незараженной, я бы
арестовал".
Метод "романиста, Гуля" также прост как и методы Герцена,
Мережковского и Зызыкина. Сущность его "заключается в следующем: "на
политических врагов "Ордена необходимо клеветать, не считаясь с
исторической правдой". Изображая ненавистного ему русского "исторического
деятеля, он заставляет его на протяжении двух страниц совершить, или
произнести, все придуманные на его счет, членами Ордена, в течение десятков
лет, пошлости. Поступки у героев пошлейшие, мысли еще пошлее. Вот как,
например, думает Николай I в написанном Гулем пасквиле: "И идиотический
пиджак графа Татищева? Лейб-гвардии поручик, семеновец, приехал из Европы -
в пиджаке! Хотел оказать милость, обласкав невесту Стюарта, спросил с
всегдашней веселостью в отношении к девицам. И вдруг: - "Дозвольте моему
жениху носить усы. - Усы в инженерном ведомстве, в любимом детище царя! В
невероятную свирепость приходил император. К тому ж замучили чирьи: ни
сесть, ни встать..." В таком стиле написано все это унылое и бездарное
подражание талантливому историческому вранью Мережковского о Николае I.
Пасквиль Гуля был, конечно, немедленно одобрен на страницах еврейской
газеты "Новое Русское Слово" еврейкой-меньшевичкой, в конспиративных целях
пишущей под псевдонимом Веры Александровой. Пасквилю Гуля посвящена большая
рецензия, всячески прославляющая Бакунина. "Насколько читатели в общем
знакомы со взглядами Николая Первого, - пишет мадам Шварц, - и со зловещей
ролью сыгранной им в русской истории первой половины прошлого века,
настолько они мало знают о Бакунине в обоих ипостасях - русской и
европейской". Хулиганский метод, к которому прибегает Р. Гуль для создания
"образа" Николая I, мадам Шварц вполне устраивает, и она не считает
необходимым возразить против него в своей рецензии, восхваляющей
действительно зловещую фигуру Бакунина, высказавшего коммунисту Вейтлингу
свою заветную мысль, что "Страсть к разрушению, есть в тоже время
творческая страсть".
Но отдельных членов Ордена Русской Интеллигенции "роман" Гуля все же
покоробил бесстыжим искажением духовного облика Николая I и, один из них,
известный критик Адамович нашел нужным даже робко возразить против
"творческих" методов Романа Гуля.
"Николаю I в нашей литературе не повезло, - пишет известный критик
Г. Адамович в помещенной в "Русской Мысли" рецензии на "Скиф в Европе". -
Два гиганта, Лев Толстой и Герцен, обрушились на него с такой ненавистью,
(у Герцена почти что патологической), и притом с такой силой, что образ его
врезался в память, как образ всероссийского жандарма, тупого,
самоуверенного и безгранично жестокого. Вряд ли это верно. Я задаю себе
этот вопрос, зная как в наши дни легко и легкомысленно оправдывается, даже
возвеличивается в русском прошлом все реакционное, и не имею ни малейшего
желания по этому пути следовать. Но с Николаем Первым дело не так просто,
как иногда кажется, и по всем данным, частично оставшимся недоступными для
современников, человек этот был незаурядный, а главное - воодушевленный
истинным стремлением к служению России на царском посту..." Повторив затем
ряд выдуманных главарями Ордена русской Интеллигенции обвинений против
Николая I, о том, что "Несомненно был в нем и солдат, "прапорщик" по
Пушкину, и страной он не столько управлял, сколько командовал. Была в нем
заносчивость, непомерная гордость, сказывалась и узость кругозора ,
недостаток общего образования, недостаток "культуры", как выразились бы мы
теперь", Георгий Адамович все же делает весьма необычный для русского
"прогрессивного" интеллигента вывод: "Но все-таки это был человек, если не
великий, то понимавший, чувствовавший сущность и природу государственного
величия, человек игравший свою роль не как обреченный, а как судьбой к ней
предназначенный, - особенно в конце жизни..." "Беспристрастия, - пишет Г.
Адамович, - должен бы дождаться, наконец, и Николай Первый. Не случайно же
он оставил по себе у большинства лично его знавших, память как о
"настоящем" царе, не случайно произвел он на современников такое
впечатление".
Маклаков рассказывает в своих воспоминаниях, как он был поражен,
когда студентом впервые прочел Герцена: вырос он в окружении вовсе не
исключительно консервативном, но и в этой среде привык слышать о Николае
отзывы, не похожие на суждения герценовские. Маклаков не знал кому верить,
отцу ли, другим ли знакомым людям прошлого поколения, - или Герцену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394 395 396 397 398 399 400 401 402 403 404 405 406 407 408 409 410 411 412 413 414 415