Не выгонишь?
— А ты чего тут? — набрасывается Вероника на сына, вытаращившего глаза на гостью.— Иди в гостиную и смотри телевизор.
— Папа...
— Что папа? Я тебе говорю! Ладно, делай что хочешь, только не путайся под ногами у взрослых. Заходи, Дана. Мы устроимся на кухне, если тебя это не оскорбляет. Самый тихий и уютный уголок.
— У лучшей подруги все уголки хороши, веди хоть в ванную.—Теличенене вертится перед зеркалом, трудясь помадой и карандашом для бровей, потом отступает — надо же окинуть взглядом всю фигуру, — но зеркало маловато.—Ну и квартиры! Не прихожая, а звериная клетка, повернуться негде... Современная архитектура, что называется, передовая... Я ненадолго, Верка. Заскочила на минутку. Говорю, потом, может, обе вместе куда-нибудь, а? Твой парень пусть себе телевизор смотрит, а мы с тобой... Неужто так и будешь киснуть дома до вечера?
— Да знаешь, буду, Дана, сегодня нет у меня настроения ходить в гости.
— Что случилось? Нарушает семейные планы? А может, свиданье назначила?
— Тише... Нет, Робертаса нету, но все равно тише. — Вероника застилает скатертью кухонный столик, берет с полки кофемолку, даже не спрашивая гостью: Дана всегда охотно выпьет чашку кофе. — Как у тебя дела? Конечно, хороши, зачем спрашивать. О-о, новое кольцо! Покажи, покажи. Кра-со-та. Шесть камней! Откуда взяла такую дорогую вещь? Нашла богатого поклонника? Наверно, опять какой-нибудь писатель?
Дана Теличенене загадочно улыбается, протянув Веронике унизанную перстнями левую руку.
— Ты угадала: писатель. И очень даже хорошо нам с тобой знакомый. — Теличенене довольно хихикает. — Я ему немало помогла. Особенно при работе над одним известным романом. У бедняги фантазия очень уж узка: залезет по уши в проблемы, и не остается места ни для сюжета, ни для характеров... Вышла бы сборная солянка из проблем да фамилий, если б я не вмешалась. Теперь-то видишь, Верка, за что мне этот перстенек. Теличенас подарил! Ну, чем не идиот? Такую вещь дарить собственной жене! Ха-ха-ха!..
Вероника тоже смеется. Но не от души, только из вежливости: сегодня Дана ей совсем не нравится. Поэтому говорит, чтоб поставить на место лучшую подругу:
— Идут толки, что Скардис тяжело болен.
— Меня это не интересует, Верка, может, и слыхала, но не интересует. А если говорить начистоту, то я ненавижу мужиков. Все они мерзкие самцы, женщина для них только инструмент наслаждения. И Скардис был такой же. Без особых терзаний променял свою Алду. Скажешь, духовная общность? Что может быть общего между двумя антагонистическими мирами — женским и мужским? Это два государства с совершенно разным строем, между которыми веками идет нескончаемая война. И если пока еще они не уничтожили друг друга, то за это надо сказать спасибо физиологии, моя дорогая.
— С такими взглядами тебе остается только брать в руки меч и рубить направо-налево мужчинам головы, — смеется Вероника.
— Нет уж, лучше я буду сражаться против мужиков оружием любви, — серьезно отвечает Теличенене. — Смертельно ранить в сердце и оставить терзаться — вот моя тактика. Кстати, как у тебя со скульптором? Знаю, он у тебя под каблуком, но мне что-то не нравится твой вид.
— Не знаю даже, что тебе ответить. — Вероника медлит, но сердце уже размякло, согретое искренностью подруги, на которую она не может не ответить тем же. — Тебе-то хорошо — спишь с тем, с другим, и все как с гуся вода. Не увязла ни разу... А я, кажется, всерьез влипла. Что ни говори — не один день... Слишком уж сблизились... Боюсь, что действительно люблю Людаса...
— Любишь? Хм... Это женщине не на пользу...— с сочувствием говорит Теличенене.—Однако, надеюсь, еще не сходишь с ума! А может, бросай своего живописца и выходи за скульптора. Все-таки имя, положение в обществе, и загребает, это уж точно, побольше Суописа. Я всячески за твой выбор.
— Фу, какая ты... прагматистка, Дана. Для тебя только деньги, имя, положение в обществе... Не стану спорить, все это имеет определенное значение для женщины, но денег и славы мне и с Суописом хватает, сама знаешь.
— Ну уж, только не ставь знак равенства между этими двумя мужиками! Знаешь, я, пожалуй, такого случая не упустила бы.
— Слишком уж легко все решаешь — с одним разводись, за другого выходи, — печально говорит Вероника, с завистью и добродушной иронией глядя на подругу.— А ребенок?
— Я-то никогда не влюблюсь, Верка. Мы с Теличе-насом того мнения, что в семейной жизни дружба — чувство, куда постоянее любви. Любви досыта можешь нализаться и на стороне, стоит ли переслащивать ею свой дом?
— Ну уж, загнула! Если бы вЛюбилась по-настоящему, помучилась бы, прежде чем принять решение.
— Да говорю я тебе, никогда не влюблюсь! Во всяком случае, настолько, чтоб потерять голову. А насчет детей, Верка, то в этом я не такая эгоистка, как ты. Может, потому, что у меня их больше, чем у тебя. Для меня ребенок это ребенок, а для тебя кумир, реликвия, которую можно и не любить, но она должна тебя любить непременно. Ты боишься потерять не сына, моя дорогая, — куда этот ребенок денется, если разведешься с Робертасом? — а его сыновнюю любовь, уважение к матери.
Вероника пожимает плечами; не говоря ни слова, выходит из кухни, но вскоре появляется снова, раздраженная, убитая, но уже знающая, что ответить подруге.
— Сыновнюю любовь... Ты думаешь, этот ребенок меня любит? Отец его наказал перед уходом — запретил сегодня смотреть телевизор. Я разрешила, ты сама слышала. Ведь сейчас как раз идет детская передача, третья или четвертая серия каких-то приключений, которые мальчик обожает до безумия. И как, по-твоему, что он сейчас делает? Сидит в своей комнате, стиснув зубы, и листает какую-то книгу! Почему? Думаешь, сидел бы, если б я наказала? Только бы и изобретал, как меня надуть. Нет, Дана, отец для него все, а я лишь второстепенный персонаж. Может, даже... третьестепенный, если не хуже. Приятели, герои кинофильмов, развлечения... Что мать для ребенка в наш век, когда столько замен, заслоняющих ее любовь?!
— Не переживай, Верка, — Дана беззаботно улыбается, вращая кофейную чашку длинными кривыми пальцами, поблескивающими перстнями и кровавым лаком ногтей. — Не так уж много на свете матерей, которым дети за любовь до гроба платят любовью. В наше время куда чаще встречается, что ребенок вышибает для родителей место в доме для престарелых, а то и просто вышвырнет на улицу. Не переживай за своего Гинтаса, дорогая, он не пропадет; пока есть время, подумай о своем счастье.
— Не знаю, не знаю, Дана...—Вероника минутку молчит, облокотившись на стол и мрачно глядя на свою чашку; может, она немножко и позирует, но страдает-то на самом деле. — Подчас мне кажется, что я живу в каком-то радостном сне. Все замечательно, хорошо, только так и должна чувствовать себя счастливая женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
— А ты чего тут? — набрасывается Вероника на сына, вытаращившего глаза на гостью.— Иди в гостиную и смотри телевизор.
— Папа...
— Что папа? Я тебе говорю! Ладно, делай что хочешь, только не путайся под ногами у взрослых. Заходи, Дана. Мы устроимся на кухне, если тебя это не оскорбляет. Самый тихий и уютный уголок.
— У лучшей подруги все уголки хороши, веди хоть в ванную.—Теличенене вертится перед зеркалом, трудясь помадой и карандашом для бровей, потом отступает — надо же окинуть взглядом всю фигуру, — но зеркало маловато.—Ну и квартиры! Не прихожая, а звериная клетка, повернуться негде... Современная архитектура, что называется, передовая... Я ненадолго, Верка. Заскочила на минутку. Говорю, потом, может, обе вместе куда-нибудь, а? Твой парень пусть себе телевизор смотрит, а мы с тобой... Неужто так и будешь киснуть дома до вечера?
— Да знаешь, буду, Дана, сегодня нет у меня настроения ходить в гости.
— Что случилось? Нарушает семейные планы? А может, свиданье назначила?
— Тише... Нет, Робертаса нету, но все равно тише. — Вероника застилает скатертью кухонный столик, берет с полки кофемолку, даже не спрашивая гостью: Дана всегда охотно выпьет чашку кофе. — Как у тебя дела? Конечно, хороши, зачем спрашивать. О-о, новое кольцо! Покажи, покажи. Кра-со-та. Шесть камней! Откуда взяла такую дорогую вещь? Нашла богатого поклонника? Наверно, опять какой-нибудь писатель?
Дана Теличенене загадочно улыбается, протянув Веронике унизанную перстнями левую руку.
— Ты угадала: писатель. И очень даже хорошо нам с тобой знакомый. — Теличенене довольно хихикает. — Я ему немало помогла. Особенно при работе над одним известным романом. У бедняги фантазия очень уж узка: залезет по уши в проблемы, и не остается места ни для сюжета, ни для характеров... Вышла бы сборная солянка из проблем да фамилий, если б я не вмешалась. Теперь-то видишь, Верка, за что мне этот перстенек. Теличенас подарил! Ну, чем не идиот? Такую вещь дарить собственной жене! Ха-ха-ха!..
Вероника тоже смеется. Но не от души, только из вежливости: сегодня Дана ей совсем не нравится. Поэтому говорит, чтоб поставить на место лучшую подругу:
— Идут толки, что Скардис тяжело болен.
— Меня это не интересует, Верка, может, и слыхала, но не интересует. А если говорить начистоту, то я ненавижу мужиков. Все они мерзкие самцы, женщина для них только инструмент наслаждения. И Скардис был такой же. Без особых терзаний променял свою Алду. Скажешь, духовная общность? Что может быть общего между двумя антагонистическими мирами — женским и мужским? Это два государства с совершенно разным строем, между которыми веками идет нескончаемая война. И если пока еще они не уничтожили друг друга, то за это надо сказать спасибо физиологии, моя дорогая.
— С такими взглядами тебе остается только брать в руки меч и рубить направо-налево мужчинам головы, — смеется Вероника.
— Нет уж, лучше я буду сражаться против мужиков оружием любви, — серьезно отвечает Теличенене. — Смертельно ранить в сердце и оставить терзаться — вот моя тактика. Кстати, как у тебя со скульптором? Знаю, он у тебя под каблуком, но мне что-то не нравится твой вид.
— Не знаю даже, что тебе ответить. — Вероника медлит, но сердце уже размякло, согретое искренностью подруги, на которую она не может не ответить тем же. — Тебе-то хорошо — спишь с тем, с другим, и все как с гуся вода. Не увязла ни разу... А я, кажется, всерьез влипла. Что ни говори — не один день... Слишком уж сблизились... Боюсь, что действительно люблю Людаса...
— Любишь? Хм... Это женщине не на пользу...— с сочувствием говорит Теличенене.—Однако, надеюсь, еще не сходишь с ума! А может, бросай своего живописца и выходи за скульптора. Все-таки имя, положение в обществе, и загребает, это уж точно, побольше Суописа. Я всячески за твой выбор.
— Фу, какая ты... прагматистка, Дана. Для тебя только деньги, имя, положение в обществе... Не стану спорить, все это имеет определенное значение для женщины, но денег и славы мне и с Суописом хватает, сама знаешь.
— Ну уж, только не ставь знак равенства между этими двумя мужиками! Знаешь, я, пожалуй, такого случая не упустила бы.
— Слишком уж легко все решаешь — с одним разводись, за другого выходи, — печально говорит Вероника, с завистью и добродушной иронией глядя на подругу.— А ребенок?
— Я-то никогда не влюблюсь, Верка. Мы с Теличе-насом того мнения, что в семейной жизни дружба — чувство, куда постоянее любви. Любви досыта можешь нализаться и на стороне, стоит ли переслащивать ею свой дом?
— Ну уж, загнула! Если бы вЛюбилась по-настоящему, помучилась бы, прежде чем принять решение.
— Да говорю я тебе, никогда не влюблюсь! Во всяком случае, настолько, чтоб потерять голову. А насчет детей, Верка, то в этом я не такая эгоистка, как ты. Может, потому, что у меня их больше, чем у тебя. Для меня ребенок это ребенок, а для тебя кумир, реликвия, которую можно и не любить, но она должна тебя любить непременно. Ты боишься потерять не сына, моя дорогая, — куда этот ребенок денется, если разведешься с Робертасом? — а его сыновнюю любовь, уважение к матери.
Вероника пожимает плечами; не говоря ни слова, выходит из кухни, но вскоре появляется снова, раздраженная, убитая, но уже знающая, что ответить подруге.
— Сыновнюю любовь... Ты думаешь, этот ребенок меня любит? Отец его наказал перед уходом — запретил сегодня смотреть телевизор. Я разрешила, ты сама слышала. Ведь сейчас как раз идет детская передача, третья или четвертая серия каких-то приключений, которые мальчик обожает до безумия. И как, по-твоему, что он сейчас делает? Сидит в своей комнате, стиснув зубы, и листает какую-то книгу! Почему? Думаешь, сидел бы, если б я наказала? Только бы и изобретал, как меня надуть. Нет, Дана, отец для него все, а я лишь второстепенный персонаж. Может, даже... третьестепенный, если не хуже. Приятели, герои кинофильмов, развлечения... Что мать для ребенка в наш век, когда столько замен, заслоняющих ее любовь?!
— Не переживай, Верка, — Дана беззаботно улыбается, вращая кофейную чашку длинными кривыми пальцами, поблескивающими перстнями и кровавым лаком ногтей. — Не так уж много на свете матерей, которым дети за любовь до гроба платят любовью. В наше время куда чаще встречается, что ребенок вышибает для родителей место в доме для престарелых, а то и просто вышвырнет на улицу. Не переживай за своего Гинтаса, дорогая, он не пропадет; пока есть время, подумай о своем счастье.
— Не знаю, не знаю, Дана...—Вероника минутку молчит, облокотившись на стол и мрачно глядя на свою чашку; может, она немножко и позирует, но страдает-то на самом деле. — Подчас мне кажется, что я живу в каком-то радостном сне. Все замечательно, хорошо, только так и должна чувствовать себя счастливая женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121