В гостиной сидела незнакомая пара, мужчина и женщина. Обоим за пятьдесят, седые, с приветливыми чертами лица. Несмотря на пожилой возраст, женщина была привлекательна яркой семитской красотой — черные неспокойные глаза, орлиный нос, сочные губы и стройная шея. Мужчина был из рядовых портретов в бесконечной галерее лиц, и лишь вглядевшись получше, ты замечал (точнее, чувствовал), что портрет этот весьма симпатичен.
— Товарищ Скирмонис, скульптор, — представил меня гостям Тялкша. — А это товарищи Диенисы, Рива и Томас, сподвижники по подполью.
— Приятно, — улыбнулся я, отвечая на их открытые улыбки, которыми они встретили меня как доброго знакомого, сразу приняв в свой круг.
— Видел некоторые ваши скульптуры,— сказал Томас Диенис. — Не особенно разбираюсь в искусстве, но мне кажется, вы подаете надежды, юноша.
— Мне уже тридцать пять, товарищ Диенис.
— Но творчеству из них отдано, наверно, не больше десяти. Судя по вашему внешнему виду, природа не пожалела вам здоровья, так что впереди еще полсотни лет творческого труда. Половина столетия! Представляете ли себе, что это значит в зрелом возрасте, юноша! Горы можно свернуть!
— Благодарю, товарищ Диенис, ваш оптимизм настраивает меня на творческий лад, — сказал я искренне, но Тялкша разглядел в моих словах иронию.
— Томас всегда был оптимистом, да, да, оптимистом,— сказал он, насмешливо поглядывая из-под кустистых бровей. — Оптимистом и неисправимым фантазером.
Рива ласково взглянула на мужа, словно извиняясь за слова Тялкши, в которых она, по-видимому, услышала нечто оскорбительное.
— Фантазером? Я бы не согласилась с этим, Модестас. Томас не строит золотых замков в облаках, — напротив, он слишком тесно связан с земными делами, на которые у него есть своя точка зрения, поэтому кое-кому он кажется даже смешным. Он смешной, но не фантазер. И ничего в этом удивительного: люди, которые сохраняют верность идеалам своей юности, своим принципам, своему боевому знамени, часто кое-кому кажутся смешными, Модестас.
Тялкша почесал большим пальцем отвисший подбородок. Ни одна мышца лица не выдавала, что реплика Ривы ему не по душе. Монумент остался верен себе — нельзя нисходить к тем, которые не сумели выбраться на доступные ему высоты и теперь в обиде на всех и вся.
— Мы старые товарищи, еще с той поры, когда нас теснее связывала веревка судьбы, — обратился он ко мне, по-видимому считая нужным объяснить, почему эта крючконосая гостья позволяет себе больше, чем положено в этом доме, да еще за несравненным чаем Марии. — Помнишь, Томас, как однажды мы едва не угодили в лапы полиции? Если бы не находчивость Ривы, оба оказались бы за решеткой.
Томас оживился, взволнованный воспоминаниями. Да, конечно, как не помнить. Он кивал головой, бодро поглядывая на собеседников и мотая коротко подстриженной бородкой, которая ему очень шла.
— Тогда вы оба были в меня влюблены.— Рива по-молодому улыбнулась лицом, иссеченным мелкими морщинками, но в ее глазах я увидел грусть, вызванную временным возвращением в юность, с которой трудно распрощаться каждому, а особенно красивой женщине, с годами теряющей больше, чем кто-либо другой. — Помнишь, Модестас, как ты признался мне
в любви? Запруда мельницы Мальдикаса, лунный свет... А как в этот вечер пели соловьи!
Тялкша тревожно заерзал в кресле. Хохотнул, но таким деревянным смехом, что сразу стало ясно: даже ему везет не во всем.
— Старые времена, Рива, стоит ли поминать... Все равно я продул, а Томас вышел победителем, но трудно сказать, кто из нас в выигрыше. Я думаю, что не потерял, а, Марысенька, милая?
— Мария — замечательная хозяйка, — вежливо заметил Томас.
— Чудесный чай! — добавила Рива.
Тялкша, по-видимому задетый за живое, вернул разговор в прежнее русло, подчеркнув, что он правда не потерял и не жалеет, с чем Томас охотно согласился, щадя самолюбие хозяина.
— Малого не хватило, Модестас, чтоб она и мне дала отставку. Что ж, на мое счастье или беду, у меня оказалось больше терпения и меньше гордости, чем у тебя. Женщины любят мужчин, которые позволяют водить себя вокруг пальца.
— Вы слышите, что он говорит? — всплеснула ладонями Рива.—Бедный страдалец! Теперь, Модестас, ты можешь смело говорить, что выиграл. Мужчина всегда побеждает, когда у него достаточно воли и гордости.
Тялкша прочертил в воздухе полукруг — жест, обозначавший, что не стоит продолжать этот несерьезный разговор, и, не вставая из кресла, накапал каждому в миниатюрную рюмочку коньяку.
Разговор зашел о детях Тялкши. Насколько помню сейчас, я составил такое мнение: цель визита Диени-сов — поздравить с днем рождения Андрианаса, сына. До моего прихода они вручили ему какую-то интересную книгу, обрадовавшую мальчика. Рива сожалела, что Элянуте в школе и нескоро вернется, а Томас, дополняя жену, добавил, что они хотели бы чаще видеть Эляну с Андрианасом в своем доме. Тялкша буркнул что-то под нос, явно недовольный этим предложением, а Мария пожаловалась, что дети и без того проводят больше времени среди чужих, чем в родной семье. Из дальнейшего разговора я понял: дети Тялк-шей и Диенисы дружат, что отнюдь не радует родителей.
Разговор завял. Женщины попытались было свя-
зать рвущуюся нить общения — Мария призывами угощаться, Рива тонким юмором, правда с примесью легкой иронии, но все чувствовали себя особями разных видов, собранными в полосе искусственного климата.
Томас почти не говорил — улыбался, мотал клинышком своей бородки, и это можно было понимать как угодно, но изредка с его лица сходила вуаль вежливости, и я ловил на нем отвращение. (Наверное, к самому себе, потому что, как я узнал позднее, он был меньше всего склонен судить других, причем умолчание и невысказывание своего мнения оппоненту тоже считал лицемерием.) Не помню уже, кто первым перешагнул грань приличия, кажется сам Тялкша; очень уж наставительно напомнил Диенису о чем-то весьма неприятном из прошлого, как можно было судить по вдруг побелевшему лицу Ривы, которая с присущей ей не только молниеносной реакцией, но и убийственным сарказмом, так ответила хозяину, что тот окаменел в кресле. Потом начертал в воздухе рукой новый полукруг и ледяным голосом сказал, что им с супругой был очень приятен этот визит. Диенисы встали, поблагодарили за чай, а Рива, колюче улыбаясь, добавила, что охотно пригласила бы товарищей Тялкшей к себе, но сомневается, приятно ли будет Модестасу прийти в гости к подчиненному. Тялкша начал вставать, но ноги все застревали где-то под столом, кресло засасывало, и, пока он так извивался, раздался хлопок закрывающейся двери.
Мне тоже хотелось уйти с ними — было бы интересно поближе познакомиться с этой незаурядной парой, — но Тялкша вежливо попросил остаться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
— Товарищ Скирмонис, скульптор, — представил меня гостям Тялкша. — А это товарищи Диенисы, Рива и Томас, сподвижники по подполью.
— Приятно, — улыбнулся я, отвечая на их открытые улыбки, которыми они встретили меня как доброго знакомого, сразу приняв в свой круг.
— Видел некоторые ваши скульптуры,— сказал Томас Диенис. — Не особенно разбираюсь в искусстве, но мне кажется, вы подаете надежды, юноша.
— Мне уже тридцать пять, товарищ Диенис.
— Но творчеству из них отдано, наверно, не больше десяти. Судя по вашему внешнему виду, природа не пожалела вам здоровья, так что впереди еще полсотни лет творческого труда. Половина столетия! Представляете ли себе, что это значит в зрелом возрасте, юноша! Горы можно свернуть!
— Благодарю, товарищ Диенис, ваш оптимизм настраивает меня на творческий лад, — сказал я искренне, но Тялкша разглядел в моих словах иронию.
— Томас всегда был оптимистом, да, да, оптимистом,— сказал он, насмешливо поглядывая из-под кустистых бровей. — Оптимистом и неисправимым фантазером.
Рива ласково взглянула на мужа, словно извиняясь за слова Тялкши, в которых она, по-видимому, услышала нечто оскорбительное.
— Фантазером? Я бы не согласилась с этим, Модестас. Томас не строит золотых замков в облаках, — напротив, он слишком тесно связан с земными делами, на которые у него есть своя точка зрения, поэтому кое-кому он кажется даже смешным. Он смешной, но не фантазер. И ничего в этом удивительного: люди, которые сохраняют верность идеалам своей юности, своим принципам, своему боевому знамени, часто кое-кому кажутся смешными, Модестас.
Тялкша почесал большим пальцем отвисший подбородок. Ни одна мышца лица не выдавала, что реплика Ривы ему не по душе. Монумент остался верен себе — нельзя нисходить к тем, которые не сумели выбраться на доступные ему высоты и теперь в обиде на всех и вся.
— Мы старые товарищи, еще с той поры, когда нас теснее связывала веревка судьбы, — обратился он ко мне, по-видимому считая нужным объяснить, почему эта крючконосая гостья позволяет себе больше, чем положено в этом доме, да еще за несравненным чаем Марии. — Помнишь, Томас, как однажды мы едва не угодили в лапы полиции? Если бы не находчивость Ривы, оба оказались бы за решеткой.
Томас оживился, взволнованный воспоминаниями. Да, конечно, как не помнить. Он кивал головой, бодро поглядывая на собеседников и мотая коротко подстриженной бородкой, которая ему очень шла.
— Тогда вы оба были в меня влюблены.— Рива по-молодому улыбнулась лицом, иссеченным мелкими морщинками, но в ее глазах я увидел грусть, вызванную временным возвращением в юность, с которой трудно распрощаться каждому, а особенно красивой женщине, с годами теряющей больше, чем кто-либо другой. — Помнишь, Модестас, как ты признался мне
в любви? Запруда мельницы Мальдикаса, лунный свет... А как в этот вечер пели соловьи!
Тялкша тревожно заерзал в кресле. Хохотнул, но таким деревянным смехом, что сразу стало ясно: даже ему везет не во всем.
— Старые времена, Рива, стоит ли поминать... Все равно я продул, а Томас вышел победителем, но трудно сказать, кто из нас в выигрыше. Я думаю, что не потерял, а, Марысенька, милая?
— Мария — замечательная хозяйка, — вежливо заметил Томас.
— Чудесный чай! — добавила Рива.
Тялкша, по-видимому задетый за живое, вернул разговор в прежнее русло, подчеркнув, что он правда не потерял и не жалеет, с чем Томас охотно согласился, щадя самолюбие хозяина.
— Малого не хватило, Модестас, чтоб она и мне дала отставку. Что ж, на мое счастье или беду, у меня оказалось больше терпения и меньше гордости, чем у тебя. Женщины любят мужчин, которые позволяют водить себя вокруг пальца.
— Вы слышите, что он говорит? — всплеснула ладонями Рива.—Бедный страдалец! Теперь, Модестас, ты можешь смело говорить, что выиграл. Мужчина всегда побеждает, когда у него достаточно воли и гордости.
Тялкша прочертил в воздухе полукруг — жест, обозначавший, что не стоит продолжать этот несерьезный разговор, и, не вставая из кресла, накапал каждому в миниатюрную рюмочку коньяку.
Разговор зашел о детях Тялкши. Насколько помню сейчас, я составил такое мнение: цель визита Диени-сов — поздравить с днем рождения Андрианаса, сына. До моего прихода они вручили ему какую-то интересную книгу, обрадовавшую мальчика. Рива сожалела, что Элянуте в школе и нескоро вернется, а Томас, дополняя жену, добавил, что они хотели бы чаще видеть Эляну с Андрианасом в своем доме. Тялкша буркнул что-то под нос, явно недовольный этим предложением, а Мария пожаловалась, что дети и без того проводят больше времени среди чужих, чем в родной семье. Из дальнейшего разговора я понял: дети Тялк-шей и Диенисы дружат, что отнюдь не радует родителей.
Разговор завял. Женщины попытались было свя-
зать рвущуюся нить общения — Мария призывами угощаться, Рива тонким юмором, правда с примесью легкой иронии, но все чувствовали себя особями разных видов, собранными в полосе искусственного климата.
Томас почти не говорил — улыбался, мотал клинышком своей бородки, и это можно было понимать как угодно, но изредка с его лица сходила вуаль вежливости, и я ловил на нем отвращение. (Наверное, к самому себе, потому что, как я узнал позднее, он был меньше всего склонен судить других, причем умолчание и невысказывание своего мнения оппоненту тоже считал лицемерием.) Не помню уже, кто первым перешагнул грань приличия, кажется сам Тялкша; очень уж наставительно напомнил Диенису о чем-то весьма неприятном из прошлого, как можно было судить по вдруг побелевшему лицу Ривы, которая с присущей ей не только молниеносной реакцией, но и убийственным сарказмом, так ответила хозяину, что тот окаменел в кресле. Потом начертал в воздухе рукой новый полукруг и ледяным голосом сказал, что им с супругой был очень приятен этот визит. Диенисы встали, поблагодарили за чай, а Рива, колюче улыбаясь, добавила, что охотно пригласила бы товарищей Тялкшей к себе, но сомневается, приятно ли будет Модестасу прийти в гости к подчиненному. Тялкша начал вставать, но ноги все застревали где-то под столом, кресло засасывало, и, пока он так извивался, раздался хлопок закрывающейся двери.
Мне тоже хотелось уйти с ними — было бы интересно поближе познакомиться с этой незаурядной парой, — но Тялкша вежливо попросил остаться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121