чужое несчастье ей слаще меда.
Расстались, договорившись встретиться назавтра в мастерской.
Скирмонис вымыл пол, по возможности прибрал мастерскую, чтобы у Вероники хоть первое впечатление было хорошим, потому что пока она еще не ступала сюда ногой, только по рассказам судила о том, как выглядит эта кузница скульптурных творений. Настроение у него было праздничным, хоть изредка
и всплывали неприятные обрывки прошлого свидания: преувеличенная осторожность Вероники и демонстративная враждебность к Уне, с которой она была почти незнакома.
В условленный час он оставил дверь мастерской приоткрытой, но в ту минуту, когда она должна была появиться, раздался телефонный звонок. Да, да, это она, его Рони. Нет, все в порядке, она просто хотела убедиться, нет ли вокруг его мастерской заминированных мест...
— Целое минное поле! — отрезал он, рассердившись. — Но голову не оторвет, не переживай.
— Я не шучу, Лю, — уже ласковее оправдывалась она. — Нам с тобой рановато впутываться в какую-нибудь паскудную историю.
— Рановато? А мне кажется, что ты опять опаздываешь, — не выдержал, не съязвив, Скирмонис.
— Да что ты говоришь! Неужели твою кровь качает не сердце, а будильник? — И она положила трубку.
Минут через пятнадцать за окном раздались дробные женские шажки, потом открылась и снова захлопнулась дверь, и в мастерскую влетела Вероника. Запыхавшись, с нездоровым румянцем на щеках, словно за ней гнался бешеный пес.
— Что случилось? — удивился Скирмонис, обняв ее.
— В этом дворе мастерская одного коллеги Суопи-са... Неприятное соседство!..
Она мягко высвободилась из объятий Скирмониса, спросила, где зеркало, и, только проверив свой внешний вид, внимательно огляделась.
— Ага... Значит, здесь и есть то историческое место, где рождаются гениальные творенья, — сказала она, окидывая взглядом загроможденное скульптурами помещение. — Смахивает на заброшенное кладбище. Мне было бы страшно одной оставаться здесь.
— Почему? — обидевшись, спросил он.—Неужели мастерская живописца, где тоже полно старого хлама, настраивает веселей?
— Ох, еще бы нет! — Она поняла намек. — Там плоскости, а тут изо всех углов будто привидения руки протягивают.
— Уне не боялась этих привидений, — неожиданно сорвалось у Скирмониса. — Пока я был в отъезде, она приходила в мастерскую и опрыскивала водой скульптуры...
— Так зачем меня сюда зазвал, раз ты от Уне без ума?! — вскричала Вероника.
— Не зазвал, а договорились. Оба договорились,— поправился Скирмонис, чувствуя, как между ними возникает стена. — Да и вообще лучше, когда мы только вдвоем, без теней прошлого.
— Так какого черта поднимаешь их из могилы?
— Прости, но трудно не вскрикнуть, когда посыпают солью рану.
— Это я посыпаю?
— Неважно кто.
Вместо ответа она примирительно пожала плечами и кокетливо улыбнулась, словно и не было этого мелкого недоразумения.
— Постараемся быть счастливыми, Лю, — сказала она.— Мир так прекрасен, а жизнь так коротка...
«Сейчас она, как в первые дни нашей любви, — подумал Скирмонис, с тоской вспомнив незабываемый июнь. — Даже не верится, что возможно повторенье чуда».
— Не хочешь ли посмотреть мои последние работы? — спросил он, не сомневаясь, что это будет ей интересно. — Правда, пока они законсервированы, если не считать одного незначительного портрета, но все равно последние.
— Показывай, — ответила она живо, хоть и не сразу, но Скирмонис уловил в ее голосе плохо скрываемую скуку.
Сам не понимал, что подтолкнуло его показать Веронике незавершенную скульптурную группу, которую он забросил и к которой не собирался возвращаться. Наверное, в глубине души не примирился с мыслью, что эта работа действительно не удалась, и лелеял надежду когда-нибудь вернуться к ней и закончить. И Вероника должна была оказаться тем неквалифицированным, но надежным критиком, благосклонного слова которого он подсознательно ждал. Не спуская глаз с ее лица, пока она рассматривала скульптуру, Скирмонис чувствовал нервную дрожь во всем теле, словно в эту секунду решалась его судьба.
Но Веронику, казалось, меньше всего интересовали эти заброшенные работы. Хоть и притворилась увлеченной, в ее глазах Скирмонис увидел равнодушие, желание побыстрей закончить этот обязательный осмотр и перейти к интимной части свидания.
— Любопытная работа. Ох, еще бы нет! Сразу узнаешь руку Скирмониса, — повторила она, скупо характеризуя каждую скульптуру и называя себя дилетанткой в этой области искусства.—Кстати, скажу тебе откровенно: незаконченные работы меня не волнуют. Совсем другое дело — в выставочном зале. Там ты волнуешь и восхищаешь, а здесь — не умею и не хочу сказать.
— Почему же не хочешь? Возьми да скажи,—насмешливо попросил Скирмонис.
— Нет, обойдемся на этот раз.
— Опять многоточие?
— Пускай будет многоточие. — Она интимно улыбнулась, притворившись, что не замечает угрюмого настроения Скирмониса, и спросила, что завернуто в мокрую холстину.
— Говорил же, один незначительный портрет.
— Надеюсь, не мой. А может, ты решил сделать мне сюрприз? — Эти слова были сказаны в шутку, но, когда он прошел мимо портрета, не собираясь его открывать, она уже поверила, что отгадала. — Правда, интересно посмотреть. Покажи, если не секрет.
— Если тебя интересует только то, чья голова под этим мешком, могу проинформировать, не открывая: наш уважаемый Модестас Тялкша. Кажется, вы с Ро-бертасом неплохо его знаете.
— Тялкша! Ох, еще бы нет! — Вероника всплеснула ладонями, и это был единственный взрыв восхищения за все это время, когда она осматривала работы Скирмониса. — Обязательно покажи, жутко интересно, как ты его сделал.
Скирмонис, борясь с растущим раздражением, обнажил портрет, и Вероника уставилась на него с таким видом, словно это была голова самого Александра Македонского.
— Похож. Только лицо могло бы быть поизящнее, не такое громоздкое, не такое отталкивающее. Ведь Тялкша в жизни довольно-таки симпатичный человек. Но от глины нечего требовать, при дальнейшей работе обшлифуется.
— Не думаю,—буркнул Скирмонис.
Вероника пропустила его замечание мимо ушей.
— Достойная портрета личность. Не какой-нибудь председатель колхоза или передовик производства. Неважно, что не сама вершина, но недалеко от нее. Таких, может, десяток-другой в республике наберется. Фигура!
— Заказ, — сухо обмолвился Скирмонис. — Но делаю его без энтузиазма.
Вероника усмехнулась, усомнившись в искренности его слов.
— Не понимаю почему. Думаешь, Тялкша останется в долгу за то, что ты его увековечил?
— Тысяча рублей. Уже обговорено с Умбертасом.
— Я говорю не о деньгах, дорогой. Внимание Тялкши к твоему творчеству может быть гораздо ценнее любого гонорара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Расстались, договорившись встретиться назавтра в мастерской.
Скирмонис вымыл пол, по возможности прибрал мастерскую, чтобы у Вероники хоть первое впечатление было хорошим, потому что пока она еще не ступала сюда ногой, только по рассказам судила о том, как выглядит эта кузница скульптурных творений. Настроение у него было праздничным, хоть изредка
и всплывали неприятные обрывки прошлого свидания: преувеличенная осторожность Вероники и демонстративная враждебность к Уне, с которой она была почти незнакома.
В условленный час он оставил дверь мастерской приоткрытой, но в ту минуту, когда она должна была появиться, раздался телефонный звонок. Да, да, это она, его Рони. Нет, все в порядке, она просто хотела убедиться, нет ли вокруг его мастерской заминированных мест...
— Целое минное поле! — отрезал он, рассердившись. — Но голову не оторвет, не переживай.
— Я не шучу, Лю, — уже ласковее оправдывалась она. — Нам с тобой рановато впутываться в какую-нибудь паскудную историю.
— Рановато? А мне кажется, что ты опять опаздываешь, — не выдержал, не съязвив, Скирмонис.
— Да что ты говоришь! Неужели твою кровь качает не сердце, а будильник? — И она положила трубку.
Минут через пятнадцать за окном раздались дробные женские шажки, потом открылась и снова захлопнулась дверь, и в мастерскую влетела Вероника. Запыхавшись, с нездоровым румянцем на щеках, словно за ней гнался бешеный пес.
— Что случилось? — удивился Скирмонис, обняв ее.
— В этом дворе мастерская одного коллеги Суопи-са... Неприятное соседство!..
Она мягко высвободилась из объятий Скирмониса, спросила, где зеркало, и, только проверив свой внешний вид, внимательно огляделась.
— Ага... Значит, здесь и есть то историческое место, где рождаются гениальные творенья, — сказала она, окидывая взглядом загроможденное скульптурами помещение. — Смахивает на заброшенное кладбище. Мне было бы страшно одной оставаться здесь.
— Почему? — обидевшись, спросил он.—Неужели мастерская живописца, где тоже полно старого хлама, настраивает веселей?
— Ох, еще бы нет! — Она поняла намек. — Там плоскости, а тут изо всех углов будто привидения руки протягивают.
— Уне не боялась этих привидений, — неожиданно сорвалось у Скирмониса. — Пока я был в отъезде, она приходила в мастерскую и опрыскивала водой скульптуры...
— Так зачем меня сюда зазвал, раз ты от Уне без ума?! — вскричала Вероника.
— Не зазвал, а договорились. Оба договорились,— поправился Скирмонис, чувствуя, как между ними возникает стена. — Да и вообще лучше, когда мы только вдвоем, без теней прошлого.
— Так какого черта поднимаешь их из могилы?
— Прости, но трудно не вскрикнуть, когда посыпают солью рану.
— Это я посыпаю?
— Неважно кто.
Вместо ответа она примирительно пожала плечами и кокетливо улыбнулась, словно и не было этого мелкого недоразумения.
— Постараемся быть счастливыми, Лю, — сказала она.— Мир так прекрасен, а жизнь так коротка...
«Сейчас она, как в первые дни нашей любви, — подумал Скирмонис, с тоской вспомнив незабываемый июнь. — Даже не верится, что возможно повторенье чуда».
— Не хочешь ли посмотреть мои последние работы? — спросил он, не сомневаясь, что это будет ей интересно. — Правда, пока они законсервированы, если не считать одного незначительного портрета, но все равно последние.
— Показывай, — ответила она живо, хоть и не сразу, но Скирмонис уловил в ее голосе плохо скрываемую скуку.
Сам не понимал, что подтолкнуло его показать Веронике незавершенную скульптурную группу, которую он забросил и к которой не собирался возвращаться. Наверное, в глубине души не примирился с мыслью, что эта работа действительно не удалась, и лелеял надежду когда-нибудь вернуться к ней и закончить. И Вероника должна была оказаться тем неквалифицированным, но надежным критиком, благосклонного слова которого он подсознательно ждал. Не спуская глаз с ее лица, пока она рассматривала скульптуру, Скирмонис чувствовал нервную дрожь во всем теле, словно в эту секунду решалась его судьба.
Но Веронику, казалось, меньше всего интересовали эти заброшенные работы. Хоть и притворилась увлеченной, в ее глазах Скирмонис увидел равнодушие, желание побыстрей закончить этот обязательный осмотр и перейти к интимной части свидания.
— Любопытная работа. Ох, еще бы нет! Сразу узнаешь руку Скирмониса, — повторила она, скупо характеризуя каждую скульптуру и называя себя дилетанткой в этой области искусства.—Кстати, скажу тебе откровенно: незаконченные работы меня не волнуют. Совсем другое дело — в выставочном зале. Там ты волнуешь и восхищаешь, а здесь — не умею и не хочу сказать.
— Почему же не хочешь? Возьми да скажи,—насмешливо попросил Скирмонис.
— Нет, обойдемся на этот раз.
— Опять многоточие?
— Пускай будет многоточие. — Она интимно улыбнулась, притворившись, что не замечает угрюмого настроения Скирмониса, и спросила, что завернуто в мокрую холстину.
— Говорил же, один незначительный портрет.
— Надеюсь, не мой. А может, ты решил сделать мне сюрприз? — Эти слова были сказаны в шутку, но, когда он прошел мимо портрета, не собираясь его открывать, она уже поверила, что отгадала. — Правда, интересно посмотреть. Покажи, если не секрет.
— Если тебя интересует только то, чья голова под этим мешком, могу проинформировать, не открывая: наш уважаемый Модестас Тялкша. Кажется, вы с Ро-бертасом неплохо его знаете.
— Тялкша! Ох, еще бы нет! — Вероника всплеснула ладонями, и это был единственный взрыв восхищения за все это время, когда она осматривала работы Скирмониса. — Обязательно покажи, жутко интересно, как ты его сделал.
Скирмонис, борясь с растущим раздражением, обнажил портрет, и Вероника уставилась на него с таким видом, словно это была голова самого Александра Македонского.
— Похож. Только лицо могло бы быть поизящнее, не такое громоздкое, не такое отталкивающее. Ведь Тялкша в жизни довольно-таки симпатичный человек. Но от глины нечего требовать, при дальнейшей работе обшлифуется.
— Не думаю,—буркнул Скирмонис.
Вероника пропустила его замечание мимо ушей.
— Достойная портрета личность. Не какой-нибудь председатель колхоза или передовик производства. Неважно, что не сама вершина, но недалеко от нее. Таких, может, десяток-другой в республике наберется. Фигура!
— Заказ, — сухо обмолвился Скирмонис. — Но делаю его без энтузиазма.
Вероника усмехнулась, усомнившись в искренности его слов.
— Не понимаю почему. Думаешь, Тялкша останется в долгу за то, что ты его увековечил?
— Тысяча рублей. Уже обговорено с Умбертасом.
— Я говорю не о деньгах, дорогой. Внимание Тялкши к твоему творчеству может быть гораздо ценнее любого гонорара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121