— Остановите, — негромко попросила она, когда они въехали на улицу Басанавичюса.
— Подвезу до общежития.
— Не надо. Лучше пройдусь. Он подъехал к тротуару.
— Прости, Вероника, я иначе не мог.— И впервые за эту короткую поездку посмотрел ей в глаза.
— Ничего,— бросила она сухо,— все, как и положено. Правильно сказала одна моя знакомая: все мужики свиньи.
Яростно хлопнула дверца. Станейка повернулся на сиденье, но в заднее стекло машины увидел только спину Вероники, которую тут же заслонили от него силуэты прохожих. Несколько минут она брела, ни о чем не думая. Хотя прошло не так уж мало времени, она все еще не могла очнуться от удара, кружилась, как очумевшая от жары овца. Кружилась и все видела одну и ту же картину, навеки запечатлевшуюся в сетчатке глаз: узкая дорога, втиснутая между жутковато шумящими соснами, вечереющее небо ранней весны, чистое, без малейшего облачка, с зеленым отливом, словно листовая медь.
— Чудесный уголок, — сказала она, с блаженной улыбкой жадно втягивая пьянящий запах сосен. — Что может быть прекраснее леса ранней весной!
— Недалеко отсюда похоронены десятки тысяч убитых людей, — сказал Станейка и, заметив на ее лице удивленный упрек, угрюмо добавил: — Я хотел сказать, что в мире есть люди несчастнее нас.
— Несчастнее?..—Ее взгляд задел стоящий рядом автомобиль. Обе дверцы распахнуты, и машина напоминает фантастическое чудище, грозно разинувшее пасть.— Почему несчастнее? — спросила, почувствовав, как стынет кровь.
— Мне было очень трудно решиться, Вероника. Я долго думал... Может, даже слишком долго. Да, теперь вижу, что слишком. Но человек не всегда подвластен своему рассудку. Есть еще мир чувств, который поэты называют сердцем, а сердце часто уводит нас туда, куда запрещает идти рассудок. Я тебя любил, Вероника. И все еще люблю. Конечно, уже не так слепо, как в первые месяцы, но все равно люблю. Иначе бы не решился на такой мучительный разговор. Ты не будешь счастлива со мной, Вероника. Я человек, не порвавший с предрассудками своего поколения: немного романтик, немного идеалист, а что касается любви, полный эгоист. Женщина должна любить меня без всяких оговорок. Таким, какой я есть и каким буду. Пусть мой рассудок со временем омрачит старость, пусть мои чувства обречены на потускнение, и тогда она должна согревать своей любовью мое сердце, каждую клеточку моего тела. А разве ты сможешь так, Вероника? Нет. Ни ты, ни многие другие; очень мало женщин, которые умеют так любить и быть при этом счастливыми. Ты не будешь счастлива со мной, Вероника, не надо себя обманывать. Мы оба не будем счастливы.
— И для того, чтобы вы убедились в этом, вам понадобилось полтора года? — прошептала она оцепеневшими губами.
— Нет, милая, столько времени мне понадобилось, чтобы рассудок победил сердце,— ответил Станейка.— Когда любишь, меньше всего думаешь о себе. Я хочу, чтоб ты была счастлива, Вероника.
— Счастлива! Чтоб осчастливить меня, здесь удобное место. Убейте! — прошептала она, уловив крохотную искорку надежды.
— Я тебя обидел, — пробормотал Станейка.—Ты
была еще девушкой... Да, я тебя обидел... Но любя, а не в поисках наслаждений, Вероника.
Больше она не проронила ни слова, кроме той нечаянно сорвавшейся фразы, когда выходила из машины, совсем ненужной, оскорбляющей ее достоинство, честь отвергнутой девушки, как она думала сейчас, все спускаясь по улице Басанавичюса. Потом свернула в боковой переулок. Из этого — в другой, затем в третий. Лишь чутьем угадывала, куда идет, и думала все о том же: не надо было говорить ему этих оскорбительных слов, самой мучительной пощечиной был бы ласковый поцелуй в лоб («Так прощаются с покойником») и несколько теплых слов: «Что ж, простите, Витаутас, что так настрадались из-за меня. Будьте счастливы».
5
Она кипела ненавистью к Витаутасу Станейке. Не из мелочного расчета, а по злобе, из желания отомстить было сказано в тот вечер Робертасу Суопису: «Любить? Его?.. Седеющего старикашку, который годится мне в отцы? Ты с ума!.. Я не какая-нибудь ненормальная, парень! Станейка нравился мне как человек, а не как мужчина. Занятный собеседник, да и вообще — с ним не соскучишься. Мы дружили, как сестра со старшим братом... А сегодня... Ах, Робер-тас, какой-то ужасный гром среди ясного неба! Жуть, да и только! Вообразить себе не можешь, что творится в душе девушки, когда вдруг рассыпается в прах кумир, которому не один год поклонялась. Нет, Робер-тас, я не рассорилась с ним, я просто в нем разуверилась. Такой человек, такая личность, и нате!.. С пьедестала — да на помойку. Тебе понятно? Едем мы с ним сегодня после обеда в Панеряй. Весна, лес, птички поют... Красотища! А он что?.. Ах стыдно и рассказывать. Конечно, не накинулся зверем. Воспитанный, интеллигентный человек. Но разве не ясно, чего надо мужику, когда лезет целоваться? Думала, задохнусь в его объятиях! Закричала, потом влепила пощечину. Нет, две пощечины, слева и справа. Доценту-то!.. Знай свое место, скотина...»
Впоследствии она стыдилась этой неожиданно прорвавшейся лжи; правда, недолго,—в который раз пересказывая выдуманную сцену с Витаутасом Станейкой, в конце концов сама поверила, что так оно и было. Да и время многое похоронило под толстым слоем пыли, а память все реже воспроизводила былое. Однако сам образ Станейки, как ни странно, не тускнел в сознании Вероники, наоборот — становился все более ярким, правда, скорее за счет черных красок. Годами носила она воспоминание о нем, как трудноизлечимую болезнь, как боль, как несмываемое оскорбление, которое, наверное, никогда не будет забыто. Она и не старалась забывать: раненое самолюбие требовало удовлетворения. О мести раздумывала она каждый раз, вспоминая Станейку. Не вникая в обстоятельства, не ища причин, по чьей вине они расстались. Да и зачем? Разве не ясно, кто первым сказал нет! Долго водил ее за нос, распалял воображение радужными мечтами и наконец соблазнил добродетельную девушку. Разве когда-нибудь забыть и простить такое ужасное унижение? Как и тот позорный вечер, когда она зашла к Робертасу Суопису, чтобы спасти осколки разбитого счастья; или свадебную ночь, когда, призвав на помощь всю женскую хитрость, уверила жениха в своем целомудрии, спасая не столько девичью честь, сколько иллюзии юного Суописа, а вместе с ними и прочность будущего союза двух людей. Не раз уже при случайных встречах со Станейкой она приходила в ярость. Оттащить бы его в укромный уголок да выложить, не выбирая выражений, какая он подлая тварь. И по мордам, по мордам, по мордам... Хоть как-то (правда, с опозданием) подвести базу под вранье Суопису, который тогда послужил ей козырем, чтоб отыграться. Однако каждый раз ей удавалось обуздать себя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121