Он был чуть выше среднего роста, шатен, с зачесанными вверх волосами, начинающими редеть и плешиветь на макушке. Говорил мелодичным сочным баском, в котором ощущались душевное спокойствие и уверенность в себе.
Скирмонис был равнодушен к Суопису — не испытывал к нему ни враждебности, ни симпатии, хотя и были у него основания потеплей относиться к живописцу: Суопис высоко ценил его творчество, при первой возможности всем подчеркивал это, а в последние годы опубликовал в печати две крупных статьи, в которых, не скупясь на похвалы, назвал Скирмониса литовским Роденом. Не было никаких доказательств, кроме чутья, чтобы подозревать Суописа в неискренности, но Скирмонис не мог отвязаться от мысли, что перед ним заискивают.
— Когда-то я бывал у вас в мастерской, — говорил Суопис, подсев к Скирмонису. — Меня поразил грандиозный размах ваших работ. Я слышал, вы создаете крупную скульптурную группу, которая будет поставлена перед новым нашим театром оперы и балета ?
Скирмонис с легкой насмешкой взглянул на Суописа: провоцирует или повторяет чужую болтовню?
— Пока работа не кончена и о ней не сказала своего слова публика, рано говорить, чего она стоит и где будет поставлена. Если вам любопытно, коллега, у меня нет даже договора, и я не спешу подписывать его: макет обычно только тусклый намек на произведение, поэтому товарищи, от которых зависит судьба будущей скульптуры, часто не могут оценить ее по достоинству.
Суопис покивал головой.
— Конечно, скульптура неузнаваемо меняется, пока проходит дорогу от макета до резца. Однако без всяких гарантий браться за огромную работу... Вы, что и говорить, широкопризнанный художник, у вас имя, но никто ведь не застрахован от несчастных случайностей.
— От творческой неудачи, вы хотели сказать?
— Вы, маэстро, достигли такой зрелости, что творческая неудача вряд ли возможна. Но разве не бывает, что и хорошее произведение списывают в убытки?
— Хорошее произведение списать нельзя, уважаемый Робертас. Положим, комиссии оно показалось неприемлемым, оно даже не будет выставлено, но от этого не уменьшается его художественная ценность.
Суопис промолчал.
— Браться за крупную работу, не зная, будет ли она оплачена...— наконец осмелился он.— Как ни верти, мы не воздухом питаемся, товарищ Скирмонис. Вы смелый художник, нельзя не восхищаться вами.
— Вы так считаете? Что ж, благодарю за комплимент, но должен откровенно сказать: не ценю смелости, которая держится на коммерческой основе.
Суопис покосился поверх очков на Скирмониса, догадываясь, в чей огород брошен камень; однако, не подав виду, предложил выпить еще по рюмке. Потом осторожно вернулся к незаконченному вопросу, намекнув, что большинство скульпторов недовольны тактикой Скирмониса — представлять на оценку комиссии не макет, а завершенное произведение,— поскольку такой пример может заставить соответствующие инстанции сделать оргвыводы, весьма нежелательные для авторов. Скирмонис ответил, что эти люди больше думают о договорах, чем о творчестве, и из вежливости спросил, когда Суопис собирается устроить новую выставку своей живописи. Выставку? О, это далекая мечта. Предполагал этой осенью, но даже через год ничего не получится — завален работой по уши, только урывками удается взять в руки кисть. Давайте подсчитаем: в двух местах член художественного совета, член редколлегии, заместитель председателя секции, а где еще партбюро, местком, художественный фонд — столько общественных поручений и обязанностей! Пришла пора задуматься, что выбрать: уйти из художественного института или пожертвовать творчеством — ведь не разорвешься же!
— Некоторые, — продолжал Суопис, — все еще склонны относиться к художнику как к рядовому человеку, не признают, что мы принадлежим к той особой категории, которую еще древние греки поставили в один ряд с богами.
Суопис, сняв очки, пригнулся, протирая их платком. Трудился сгорбившись, нагнув голову, словно огромная птица, ищущая блох под крылом. Близорукие глаза изменили лицо, и Скирмонис почему-то вспомнил статуэтку народного резчика по дереву, изображающую пастора после сытного обеда в минуту умиротворенности.
— Роби,— нетерпеливо сказала Вероника,— тебе не кажется, что наши гости скучают?
— О да, милая! — он виновато улыбнулся и торопливо надел очки.
— Разве у Суописов соскучишься? — удивился Норутис. — В вашем милом гнездышке всегда всем тепло и уютно, Вероника. Но часы идут, как заметили целых два наших писателя. Пробило двенадцать, пора домой.
Хозяева напомнили, что завтра воскресенье, можно позволить себе посидеть подольше, но Норутис, однажды встав, никогда не поддавался на уговоры. Кебла тоже решил, что пора распрощаться — небольшое удовольствие слушать чужие речи, когда свой рот держишь на замке. Вайзбунасу с Линасом Грендимасом хотелось еще посидеть, но жены заартачились, памятуя, что их супруги уже недалеки от той грани, за которой начинается пение церковных псалмов и битье рюмок. Негр-Вильпишюс охотно бы переночевал у Суописов — распаленное алкоголем воображение рисовало невероятные варианты («Вероника, ручаюсь, не плюнула бы мне в рожу, усыпив своего пономаря...»),—но неудобно было остаться, потому что все, дружно поднявшись уходить, и его тащили с собой в дверь, а Вероника негостеприимно пихала в спину, желая счастливо добраться до дома.
Скирмонис, чтоб не толкаться в тесном коридоре, к своему пальто добрался последним, но ему немедленно было доказано (взгляды Вероники говорили убедительнее слов), что лучше будет заказать такси и подождать минутку, пока оно придет. Все-таки пять километров, не то что «тем, другим», которые теперь гурьбой спускаются по лестнице и могут прогуляться до дома, если Негр, закоренелый враг пешего движения, не остановит первую попавшуюся машину.
9
Уехал от Суописов в четыре утра. Вероника несколько раз ходила в прихожую к телефону, звонила в таксопарк и возвращалась с одним и тем же ответом: обещали примерно через час, позвонят, в выходной день такси не дозовешься — перегрузка. Прекрасно изображала свою озабоченность тем, что задержала Скирмониса, но лукавые огоньки в ее глазах показывали — хитрит.
— Дорогая Ника, — сказал Суопис, — не забивай ты себе голову этим такси. Вот диван, тут в гостиной коллега и переночует.
Скирмонис, обидевшись, встал: разве у него нет своего дома и жены?..
Вероника коварно улыбнулась, красноречиво отчитав взглядом мужа, и тот бросился с извинениями, готовый с таким дорогим и приятным гостем просидеть хоть всю ночь.
Скирмонис со злорадством подумал, глядя на сонное лицо, на котором принужденная улыбка сражалась с зевотой: «Ладно, посижу еще, раз уж я так тебе приятен».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Скирмонис был равнодушен к Суопису — не испытывал к нему ни враждебности, ни симпатии, хотя и были у него основания потеплей относиться к живописцу: Суопис высоко ценил его творчество, при первой возможности всем подчеркивал это, а в последние годы опубликовал в печати две крупных статьи, в которых, не скупясь на похвалы, назвал Скирмониса литовским Роденом. Не было никаких доказательств, кроме чутья, чтобы подозревать Суописа в неискренности, но Скирмонис не мог отвязаться от мысли, что перед ним заискивают.
— Когда-то я бывал у вас в мастерской, — говорил Суопис, подсев к Скирмонису. — Меня поразил грандиозный размах ваших работ. Я слышал, вы создаете крупную скульптурную группу, которая будет поставлена перед новым нашим театром оперы и балета ?
Скирмонис с легкой насмешкой взглянул на Суописа: провоцирует или повторяет чужую болтовню?
— Пока работа не кончена и о ней не сказала своего слова публика, рано говорить, чего она стоит и где будет поставлена. Если вам любопытно, коллега, у меня нет даже договора, и я не спешу подписывать его: макет обычно только тусклый намек на произведение, поэтому товарищи, от которых зависит судьба будущей скульптуры, часто не могут оценить ее по достоинству.
Суопис покивал головой.
— Конечно, скульптура неузнаваемо меняется, пока проходит дорогу от макета до резца. Однако без всяких гарантий браться за огромную работу... Вы, что и говорить, широкопризнанный художник, у вас имя, но никто ведь не застрахован от несчастных случайностей.
— От творческой неудачи, вы хотели сказать?
— Вы, маэстро, достигли такой зрелости, что творческая неудача вряд ли возможна. Но разве не бывает, что и хорошее произведение списывают в убытки?
— Хорошее произведение списать нельзя, уважаемый Робертас. Положим, комиссии оно показалось неприемлемым, оно даже не будет выставлено, но от этого не уменьшается его художественная ценность.
Суопис промолчал.
— Браться за крупную работу, не зная, будет ли она оплачена...— наконец осмелился он.— Как ни верти, мы не воздухом питаемся, товарищ Скирмонис. Вы смелый художник, нельзя не восхищаться вами.
— Вы так считаете? Что ж, благодарю за комплимент, но должен откровенно сказать: не ценю смелости, которая держится на коммерческой основе.
Суопис покосился поверх очков на Скирмониса, догадываясь, в чей огород брошен камень; однако, не подав виду, предложил выпить еще по рюмке. Потом осторожно вернулся к незаконченному вопросу, намекнув, что большинство скульпторов недовольны тактикой Скирмониса — представлять на оценку комиссии не макет, а завершенное произведение,— поскольку такой пример может заставить соответствующие инстанции сделать оргвыводы, весьма нежелательные для авторов. Скирмонис ответил, что эти люди больше думают о договорах, чем о творчестве, и из вежливости спросил, когда Суопис собирается устроить новую выставку своей живописи. Выставку? О, это далекая мечта. Предполагал этой осенью, но даже через год ничего не получится — завален работой по уши, только урывками удается взять в руки кисть. Давайте подсчитаем: в двух местах член художественного совета, член редколлегии, заместитель председателя секции, а где еще партбюро, местком, художественный фонд — столько общественных поручений и обязанностей! Пришла пора задуматься, что выбрать: уйти из художественного института или пожертвовать творчеством — ведь не разорвешься же!
— Некоторые, — продолжал Суопис, — все еще склонны относиться к художнику как к рядовому человеку, не признают, что мы принадлежим к той особой категории, которую еще древние греки поставили в один ряд с богами.
Суопис, сняв очки, пригнулся, протирая их платком. Трудился сгорбившись, нагнув голову, словно огромная птица, ищущая блох под крылом. Близорукие глаза изменили лицо, и Скирмонис почему-то вспомнил статуэтку народного резчика по дереву, изображающую пастора после сытного обеда в минуту умиротворенности.
— Роби,— нетерпеливо сказала Вероника,— тебе не кажется, что наши гости скучают?
— О да, милая! — он виновато улыбнулся и торопливо надел очки.
— Разве у Суописов соскучишься? — удивился Норутис. — В вашем милом гнездышке всегда всем тепло и уютно, Вероника. Но часы идут, как заметили целых два наших писателя. Пробило двенадцать, пора домой.
Хозяева напомнили, что завтра воскресенье, можно позволить себе посидеть подольше, но Норутис, однажды встав, никогда не поддавался на уговоры. Кебла тоже решил, что пора распрощаться — небольшое удовольствие слушать чужие речи, когда свой рот держишь на замке. Вайзбунасу с Линасом Грендимасом хотелось еще посидеть, но жены заартачились, памятуя, что их супруги уже недалеки от той грани, за которой начинается пение церковных псалмов и битье рюмок. Негр-Вильпишюс охотно бы переночевал у Суописов — распаленное алкоголем воображение рисовало невероятные варианты («Вероника, ручаюсь, не плюнула бы мне в рожу, усыпив своего пономаря...»),—но неудобно было остаться, потому что все, дружно поднявшись уходить, и его тащили с собой в дверь, а Вероника негостеприимно пихала в спину, желая счастливо добраться до дома.
Скирмонис, чтоб не толкаться в тесном коридоре, к своему пальто добрался последним, но ему немедленно было доказано (взгляды Вероники говорили убедительнее слов), что лучше будет заказать такси и подождать минутку, пока оно придет. Все-таки пять километров, не то что «тем, другим», которые теперь гурьбой спускаются по лестнице и могут прогуляться до дома, если Негр, закоренелый враг пешего движения, не остановит первую попавшуюся машину.
9
Уехал от Суописов в четыре утра. Вероника несколько раз ходила в прихожую к телефону, звонила в таксопарк и возвращалась с одним и тем же ответом: обещали примерно через час, позвонят, в выходной день такси не дозовешься — перегрузка. Прекрасно изображала свою озабоченность тем, что задержала Скирмониса, но лукавые огоньки в ее глазах показывали — хитрит.
— Дорогая Ника, — сказал Суопис, — не забивай ты себе голову этим такси. Вот диван, тут в гостиной коллега и переночует.
Скирмонис, обидевшись, встал: разве у него нет своего дома и жены?..
Вероника коварно улыбнулась, красноречиво отчитав взглядом мужа, и тот бросился с извинениями, готовый с таким дорогим и приятным гостем просидеть хоть всю ночь.
Скирмонис со злорадством подумал, глядя на сонное лицо, на котором принужденная улыбка сражалась с зевотой: «Ладно, посижу еще, раз уж я так тебе приятен».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121