Данге считает тебя тряпкой для вытирания своих нежных ножек, а ты, хоть сердце у тебя и болит, пальцем не шевельнешь, чтоб было иначе.
Стундис вежливо молчит, пока Скирмонис не договаривает, но видно, что злая насмешка не дошла до его сознания.
— Нет, маэстро, нет! Никуда от себя не уйдешь. Я ничтожен, и ничтожество это тенью будет преследовать меня до гроба. А при желании ведь и мертвого можно поднять из могилы, чтоб рассказать про такого, как я, пару похабных анекдотов. Бедняжка моя Данге! Другая женщина на ее месте давно бы уже продала своего мужа. Ведь что она получила от этого злосчастного брака? Фамилию Стундиса? Товарищ Стундене... Подумать только, какое сокровище — жена неудачника... Но она все равно меня любит, солнышко мое золотое. Ругает, пилит, это правда, но такой уж характер у женщины. Да и найдите жену, чтоб не пилила, если она неравнодушна к своему мужу. Настоящая любовь — это не переслащенный чай, который надо непременно пить три раза в день, чтоб сохранить хорошую форму. А ведь находятся люди... Ах, маэстро, и сказать стыдно! Вы же знаете, что для меня
театр — все. Каждый день, надо или не надо, прихожу как фанатик в свой храм. Мучаюсь, а все равно хожу, хоть лучше было бы появляться как можно реже. Тогда меньше бы слышал всяких сплетен, этих мерзких помоев, которые не стесняются вылить тебе в лицо даже лучшие друзья: «Аурелиюс, я слышал, твоя жена...», «Аурелиюс, я видел, как с твоей женой шел...», «Аурелиюс, гляди в оба за своей женой...» Двусмысленные подмигивания, переглядыванье за спиной, словно я последняя скотина, которая, еще не родившись, уже была рогатая. Храм искусства и гнездо интриг — вот какие парадоксы бывают в жизни, маэстро! А придешь домой — в глаза лезет этот краснорожий мебельщик с бычьей шеей. Хочешь не хочешь, напорешься на его физиономию в этом нашем ларчике с совместными удобствами. Зыркает, ухмыляясь, на тебя исподлобья, как на последнего неудачника. Свинья! Зашел как-то после него в клозет: воду не спустил... И такой субъект, видите ли, понравится Данге! Я — ничто, но он-то уж полный нуль, хоть и есть у него «Москвич», а через неделю-другую обзаведется и трехкомнатной кооперативной квартирой, потому что при помощи всемогущего рубля залез-таки в очередь без очереди... Ну и как, по-вашему, моей Данге нужна такая примитивная тварь?! Ах, маэстро, маэстро, просто удивительно, что основанные на логике умозаключения человека могут докатиться до такого абсурда. Я уж не говорю о пани Ядвиге. Темная баба с растрепанными от безудержной ревности нервами. Могла бы, повесила своего Ежи на шею вместо ладанки и носила. Эта идиотка и положила начало всем кривотолкам. Где уж там! Есть существа, которые не могут жить, не отравляя кровь себе и другим. Но настоящая любовь выдерживает и тяжелые испытания, если муж и жена доверяют друг другу. Главное — доверие, да, главное здесь доверие, маэстро, без доверия все катится к черту — любовь, дружба, карьера. Пускай говорит кто хочет и что хочет, а мне только смешно, я знаю, что жена меня любит, меня и только меня, а вы все хоть удавитесь от зависти со своей болтовней! Точка!
— Это хорошо, Аурелиюс, — бормочет Скирмонис. — Очень даже хорошо...
— Что — хорошо ? — Стундис не видит лица Скирмониса, только макушку и плечи за спинкой массивного кожаного кресла, но он уверен что маэстро презрительно улыбается. — Я вас не понимаю, товарищ Скирмонис... Что может быть хорошего, когда люди устраивают такие свинства?
— Какие люди? Ты хотел сказать: Градовский. Говоря эти слова, Скирмонис поворачивается
к Стундису, и тот видит на его лице точь-в-точь такую улыбку, какую себе представил. Вскакивает с дивана, но непонятная тяжесть в спине отбрасывает его назад, и лишь с третьего раза ему удается твердо встать на ноги.
— Градовский! Опять Градовский! И от вас слышу то же самое: Градовский!..— сипит сквозь страдальчески искривленные губы.—И это хорошо, маэстро?.. Очень даже хорошо?!
— Успокойся, уважаемый, я хотел выразиться немного иначе, но теперь вижу, что не стоит. Мы с тобой выпили две... нет, три бутылки коньяка. Это достаточно серьезная причина, чтобы воздержаться от дальнейших дискуссий.
— Я не пьян, маэстро. И вы тоже. Нам с вами надо ведро выпить, дабы напиться. — Стундис кладет руку Скирмонису на плечо и сжимает. — Неужели вы думаете, что я с вами неискренен? Что вру? Отвечайте!
— Да врите себе на здоровье, если это вам помогает, — спокойно говорит Скирмонис, не поворачивая головы.—Врите себе, мне, людям, наконец... своей Данге. Всем! Лекарство, прописанное коновалом, но почему не пить, если от него легче? Спокойной ночи, Аурелиюс.
За спиной тяжелое дыхание Стундиса. Потом кряхтенье, какой-то сдавленный скулеж. Смех это, а может, плач? Увы, Скирмонису лень обернуться. Сам не почувствовал, когда рука Стундиса сползла с его плеча, но уже слышит удаляющиеся шаги. Нетвердые, очень даже нетвердые, но удаляющиеся. Шаги замолкают. Нет, раньше громыхнул какой-то предмет, — наверно, наткнулся на скульптуру. Потом смех. Да, теперь уж точно смех.
— И ты с ними! Такой же, как и все. Все вы одинаковые, товарищ Скирмонис. Все! Все! Все! — слышны хохот и рыданье.
Скирмрнис пытается себе представить: Стундис топчется посреди мастерской, на губах пена, лицо искажено истерикой, слезы текут ручьем. Несчастное существо, ищущее спасения у других... «Ты мне напоминаешь глупую птицу пустынь, которая прячет голову в песок, полагая, что таким образом может укрыться от опасности. Но может, все мы такие?..»
6
Дверь, кажется, захлопнул. Ударил даже сильнее, чем положено. Так хорошо сидеть перед камином, когда дотлевают угольки в золе, излучая убаюкивающее тепло! Пьянящий запах золы из глиняной глотки... Пылают угольки... как глаза чудовища... Множество глаз! Будто город с множеством мерцающих фонарей, в котором я не бывал, но сейчас могу без помех бродить по его улицам сколько мне угодно. Потому что я такой же маленький и счастливый, как в детстве, когда сны были реальней яви. Кто-то шепчет на ухо: дружок, это тоже он. Но я не верю в это, потому что я уже взрослый, даже успевший поседеть: старикам не снятся сны реальнее яви.
...Большой, прекрасный город. Погруженные в зелень площади. Сады. Башни — золото и слоновая кость. Сказка. Я иду по этой сказке, как нищий, но я счастлив, я знаю, что я принц, который никогда не унаследует трона. Мое царство — я сам. Свой собственный подданный, сам себе властелин.
— Здравствуй, властелин.
— Здравствуй, добрый старец.
Я не вижу еще, с кем говорю. Диениса, быть может, и нет здесь, только иллюзия его голоса, но я уверен, что скоро услышу еще один вопрос: «А как там насчет квартиры Стундисов и Градовских?»
— Ах, Тялкша мог помочь, уважаемый Томас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Стундис вежливо молчит, пока Скирмонис не договаривает, но видно, что злая насмешка не дошла до его сознания.
— Нет, маэстро, нет! Никуда от себя не уйдешь. Я ничтожен, и ничтожество это тенью будет преследовать меня до гроба. А при желании ведь и мертвого можно поднять из могилы, чтоб рассказать про такого, как я, пару похабных анекдотов. Бедняжка моя Данге! Другая женщина на ее месте давно бы уже продала своего мужа. Ведь что она получила от этого злосчастного брака? Фамилию Стундиса? Товарищ Стундене... Подумать только, какое сокровище — жена неудачника... Но она все равно меня любит, солнышко мое золотое. Ругает, пилит, это правда, но такой уж характер у женщины. Да и найдите жену, чтоб не пилила, если она неравнодушна к своему мужу. Настоящая любовь — это не переслащенный чай, который надо непременно пить три раза в день, чтоб сохранить хорошую форму. А ведь находятся люди... Ах, маэстро, и сказать стыдно! Вы же знаете, что для меня
театр — все. Каждый день, надо или не надо, прихожу как фанатик в свой храм. Мучаюсь, а все равно хожу, хоть лучше было бы появляться как можно реже. Тогда меньше бы слышал всяких сплетен, этих мерзких помоев, которые не стесняются вылить тебе в лицо даже лучшие друзья: «Аурелиюс, я слышал, твоя жена...», «Аурелиюс, я видел, как с твоей женой шел...», «Аурелиюс, гляди в оба за своей женой...» Двусмысленные подмигивания, переглядыванье за спиной, словно я последняя скотина, которая, еще не родившись, уже была рогатая. Храм искусства и гнездо интриг — вот какие парадоксы бывают в жизни, маэстро! А придешь домой — в глаза лезет этот краснорожий мебельщик с бычьей шеей. Хочешь не хочешь, напорешься на его физиономию в этом нашем ларчике с совместными удобствами. Зыркает, ухмыляясь, на тебя исподлобья, как на последнего неудачника. Свинья! Зашел как-то после него в клозет: воду не спустил... И такой субъект, видите ли, понравится Данге! Я — ничто, но он-то уж полный нуль, хоть и есть у него «Москвич», а через неделю-другую обзаведется и трехкомнатной кооперативной квартирой, потому что при помощи всемогущего рубля залез-таки в очередь без очереди... Ну и как, по-вашему, моей Данге нужна такая примитивная тварь?! Ах, маэстро, маэстро, просто удивительно, что основанные на логике умозаключения человека могут докатиться до такого абсурда. Я уж не говорю о пани Ядвиге. Темная баба с растрепанными от безудержной ревности нервами. Могла бы, повесила своего Ежи на шею вместо ладанки и носила. Эта идиотка и положила начало всем кривотолкам. Где уж там! Есть существа, которые не могут жить, не отравляя кровь себе и другим. Но настоящая любовь выдерживает и тяжелые испытания, если муж и жена доверяют друг другу. Главное — доверие, да, главное здесь доверие, маэстро, без доверия все катится к черту — любовь, дружба, карьера. Пускай говорит кто хочет и что хочет, а мне только смешно, я знаю, что жена меня любит, меня и только меня, а вы все хоть удавитесь от зависти со своей болтовней! Точка!
— Это хорошо, Аурелиюс, — бормочет Скирмонис. — Очень даже хорошо...
— Что — хорошо ? — Стундис не видит лица Скирмониса, только макушку и плечи за спинкой массивного кожаного кресла, но он уверен что маэстро презрительно улыбается. — Я вас не понимаю, товарищ Скирмонис... Что может быть хорошего, когда люди устраивают такие свинства?
— Какие люди? Ты хотел сказать: Градовский. Говоря эти слова, Скирмонис поворачивается
к Стундису, и тот видит на его лице точь-в-точь такую улыбку, какую себе представил. Вскакивает с дивана, но непонятная тяжесть в спине отбрасывает его назад, и лишь с третьего раза ему удается твердо встать на ноги.
— Градовский! Опять Градовский! И от вас слышу то же самое: Градовский!..— сипит сквозь страдальчески искривленные губы.—И это хорошо, маэстро?.. Очень даже хорошо?!
— Успокойся, уважаемый, я хотел выразиться немного иначе, но теперь вижу, что не стоит. Мы с тобой выпили две... нет, три бутылки коньяка. Это достаточно серьезная причина, чтобы воздержаться от дальнейших дискуссий.
— Я не пьян, маэстро. И вы тоже. Нам с вами надо ведро выпить, дабы напиться. — Стундис кладет руку Скирмонису на плечо и сжимает. — Неужели вы думаете, что я с вами неискренен? Что вру? Отвечайте!
— Да врите себе на здоровье, если это вам помогает, — спокойно говорит Скирмонис, не поворачивая головы.—Врите себе, мне, людям, наконец... своей Данге. Всем! Лекарство, прописанное коновалом, но почему не пить, если от него легче? Спокойной ночи, Аурелиюс.
За спиной тяжелое дыхание Стундиса. Потом кряхтенье, какой-то сдавленный скулеж. Смех это, а может, плач? Увы, Скирмонису лень обернуться. Сам не почувствовал, когда рука Стундиса сползла с его плеча, но уже слышит удаляющиеся шаги. Нетвердые, очень даже нетвердые, но удаляющиеся. Шаги замолкают. Нет, раньше громыхнул какой-то предмет, — наверно, наткнулся на скульптуру. Потом смех. Да, теперь уж точно смех.
— И ты с ними! Такой же, как и все. Все вы одинаковые, товарищ Скирмонис. Все! Все! Все! — слышны хохот и рыданье.
Скирмрнис пытается себе представить: Стундис топчется посреди мастерской, на губах пена, лицо искажено истерикой, слезы текут ручьем. Несчастное существо, ищущее спасения у других... «Ты мне напоминаешь глупую птицу пустынь, которая прячет голову в песок, полагая, что таким образом может укрыться от опасности. Но может, все мы такие?..»
6
Дверь, кажется, захлопнул. Ударил даже сильнее, чем положено. Так хорошо сидеть перед камином, когда дотлевают угольки в золе, излучая убаюкивающее тепло! Пьянящий запах золы из глиняной глотки... Пылают угольки... как глаза чудовища... Множество глаз! Будто город с множеством мерцающих фонарей, в котором я не бывал, но сейчас могу без помех бродить по его улицам сколько мне угодно. Потому что я такой же маленький и счастливый, как в детстве, когда сны были реальней яви. Кто-то шепчет на ухо: дружок, это тоже он. Но я не верю в это, потому что я уже взрослый, даже успевший поседеть: старикам не снятся сны реальнее яви.
...Большой, прекрасный город. Погруженные в зелень площади. Сады. Башни — золото и слоновая кость. Сказка. Я иду по этой сказке, как нищий, но я счастлив, я знаю, что я принц, который никогда не унаследует трона. Мое царство — я сам. Свой собственный подданный, сам себе властелин.
— Здравствуй, властелин.
— Здравствуй, добрый старец.
Я не вижу еще, с кем говорю. Диениса, быть может, и нет здесь, только иллюзия его голоса, но я уверен, что скоро услышу еще один вопрос: «А как там насчет квартиры Стундисов и Градовских?»
— Ах, Тялкша мог помочь, уважаемый Томас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121