Накоплять не художественные ценности, а сведения о них и передать их тем, кто в этих сведениях нуждается. Скромнейшее призвание! Никаких притязаний на бессмертие. Робертас Суопис не производитель, а оценщик готовой продукции, ее толкователь. Но живопись все равно не выпустит меня из своих когтей, Вероника. Кто побывал в плену у искусства, вкусил этого наркотика, тот вечно будет ему служить. Даже зная, что это пустое дело, я все равно буду убивать время у мольберта, малевать никому не нужные картинки, которые, по словам одного критика, годятся разве что на мешки для картошки. Я буду понимать: лучше лишний часок поспать, сходить на плохую картину, наконец, покутить с приятелями или еще как-то убить время, вместо того чтобы малевать всякую чушь, но ничего не смогу с собой поделать. Боже ты мой, сколько таких, как я,—отравленных! Всем ясно, что их работа никому не нужна, что это донкихотство, как поединок с ветряными мельницами, но они все равно расходуют энергию, мучаются, ищут так называемые художественные решения. Разве может быть абсурд больше этого, трагедия ужаснее этой, Вероника? Трагикомичнее игра с собственным мифом, хворь мучительней этой, которая нас, несчастных неудачников, не покинет до гробовой доски? Я боюсь этого, но ведь могу стать таким же циником, как Теличенас, спекулирующий своим именем, которое ему нужно лишь для того, чтобы загрести побольше денег и полюбоваться фальшивой славой. Чтобы этого не случилось, надо верить, что ты художник, а я в этом уже разуверился, не могу больше верить...
— Ну знаешь, Роби...— Вероника двигается со всем креслом вперед, ошеломленная тем, что видит: по щекам Суописа, бледным, страдальчески подергивающимся, катятся слезы.—Это еще что выдумал? С каким авторитетом советовался, что пришел к таким Соломоновым выводам? Был художник, а через неделю уже не художник... Большей глупости и выдумать нельзя.
Суопис качает головой. Отворачивается от Вероники, ссутулясь, вытирает платком лицо.
— Нет, — говорит сипло, не оборачиваясь, — никогда я не был художником, только думал, что я художник. Умные люди говорили, но я не верил. Есть умные, искренние люди, Вероника. Есть!
— Нашел?
— Не надо было искать.
— Женщина?
— Женщина тоже человек.
Вероника прикусила губу. Чувствует, как участилось сердцебиение. Знобящая прохлада пронизывает до костей, на смертельно бледном лице — ни кровинки.
— Ты упрям, ты умеешь настойчиво добиваться цели, но у тебя нет головы на плечах,— желчно цедит
сквозь посеревшие губы.—Смотри, чтоб несколько лет спустя не попрекал какую-то другую, когда наконец убедишься, что все-таки я была права.
Суопис молчит, облокотясь на стол и подавшись всем телом вперед, словно готовясь к прыжку. Лицо его снова бесстрастно и холодно — чувства исчезли, однако растерянный взгляд за стеклами очков выдает сомнения Робертаса: не сожалеет ли (если не стыдится) о такой неожиданной для него откровенности?
— Так что мы теперь решим? — сдавленно спрашивает Вероника. — Надо же что-то решить, наверно?
— А что тут еще можно решать? Разводиться?
— Да хоть и разводиться... Кажется, у нас обоих есть по запасному выходу...— негромко говорит Вероника, однако это не предложение и не согласие, а что-то вроде безнадежной насмешки или сожаления.
— Ты полагаешь? М-да-а... Принципиальные, самолюбивые люди в таких случаях обычно разводятся. Может, оно и верно... И впрямь, какой смысл продолжать совместную жизнь, когда не можешь посмотреть друг другу в глаза без презрения и злобы? Не жизнь это, а пытка.
— Да...—Голова Вероники бессильно свешивается на грудь.— Ты прав, Робертас... Я полностью с тобой согласна: не жизнь, а пытка... И все-таки... («К чему этот шум? Нельзя ли договориться иначе, подыскать вариант получше? Чем плох пример Теличенасов? Пускай и презирают друг друга, может, даже, ревнуют, но... свободны».) И все-таки не стоит делать поспешные выводы, Роби...
Суопис раздраженно машет рукой, едва не задев настольную лампу; свет, сочащийся сквозь зеленый абажур, призрачно окрашивает стены и потолок комнаты, лица, и все кажется ненастоящим, бутафорским.
Суопис. Поспешные? Почву для этих выводов вы со Скирмонисом готовили чуть ли не два года. Нет, начало было положено гораздо раньше — сразу после истории со Станейкой, когда из твоих уст впервые хлынул поток лжи. Большинство мужей на моем месте поступили бы так, как и должен поступить любой нормальный, уважающий себя человек, убедившись в том, что никогда не будет счастлив со своей женой. Но судьба сына для меня важнее всего, наш развод для ребенка был бы ударом. Неважно, с кем остался бы мальчик, все равно авторитет обоих катастрофически упадет в его глазах. Трудно себе представить, что значит утратить веру в родителей или даже запрезирать их в таком возрасте, когда подростка подстерегает сколько скользких путей...
Вероника. Запрезирать... Меня — да. Тебе такая опасность не грозит. Ты достойный, благородный муж, образцовый глава семьи, готовый ради любимого сына всю жизнь страдать с ненавистной женой.
Су о пи с. Что ты предлагаешь? Только, пожалуйста, без истерик.
Вероника. Ты прав: ребенку нужен отец. И мать. Пускай такая-сякая, но все равно мать...
С у о п и с. Я не говорю, что ты плохая мать. Если Гинтас больше склоняется ко мне, то... М-да-а... не надо давать повода для разных сплетен, если мы хотим, чтобы дети нас уважали.
Вероника. Благодарю за педагогическую справку. Постараюсь, но не могу твердо обещать... Ах, прости, Робертас, я шучу... Это все нервы. Нервы и усталость. Сегодня я полуживая от усталости. Не помню, когда еще так зверски уставала, как сегодня.
С у о п и с. Тогда иди спать. А я еще поработаю.
Вероника. Пойду. Значит, так и решили окончательно.
С у о п и с. Думаю, окончательно. Наш долг — родителей и граждан — вывести в жизнь детей; не кто-нибудь иной, а мы в первую очередь отвечаем за их судьбу, поэтому никакие жертвы не велики для того, чтобы эта судьба сложилась удачно. Не знаю, может, тебе кажется по-другому? Что ж, тогда... воспользуйся своим запасным выходом, если совесть не против.
Вероника. Я люблю Гинтаса не меньше твоего.
Суопис. Хорошо. Спокойной ночи, Вероника.
Вероника. Спокойной ночи, Робертас. Можно ли мне тебя поцеловать?
Суопис. Можно, но нет необходимости...
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи,
Суопис долго сидит, тупо уставившись на стену с набитыми книгами полками. Потом вяло встает, делает несколько кругов по комнате и снова садится за письменный стол. Целые горы книг придется перелистать. Тема любопытная. Пожалуй, новое слово в искусствоведении. Два-три года — и доктор. А может, и столько не понадобится, когда с Вероникой так получилось: у него будет побольше свободного времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121