— Да, — соглашается Стундис. — Шахматы изобретены давно, но надежда выиграть каждый раз новая. Ненасытная страсть игрока, маэстро, вот что. Знаем, что ничего нового не изобретем, а все равно передвигаем фигуры. Приятно... Как куренье или хмель от рюмки...
— Удовольствие, которого добиваешься кровавым потом. Ничего себе! — Скирмонис презрительно ухмыляется. — Не думаю, что подготовить роль для актера или вылепить бюст для скульптора — то же самое, что опрокинуть рюмку. Давайте не путать, уважаемый, божий дар с яичницей. Да! Лучше говори без уверток, какие дела привели тебя вот к этому камину. Ведь не квартирные же? Конечно, не квартирные, мы ведь договорились, что квартиру поможет тебе достать Дюр-ренматт.
— Нет, не квартирные, — соглашается Стундис. — Еще в театре вам говорил, что не квартирные. Зашел просто так. Вас удивляет, что человек заходит к другому человеку просто так?
— Нет, ни в коей мере! — Скирмонис испытывает неловкость за свой грубый вопрос. — Простите, не хотел вас обидеть, коньяк виноват. Мне очень приятно, что у меня в этот вечер есть такой собеседник, как вы, Аурелиюс. Если не хотите, можем сидеть у камина и ни о чем не говорить, все равно будет хорошо. Может, не совсем хорошо, но и не так плохо, как торчать одному в этой тухлой дыре и думать всякую чушь.
Стундис сидит, подперев белокурую голову узкими бледными ладонями. Вдруг поворачивает к Скирмони-су удивленное юное лицо и, пораженный, несколько мгновений смотрит по-детски ясными глазами, словно спрашивая, неужели это правда, что он неожиданно открыл: «Несчастен... Нет, не может быть, чтоб и маэстро был несчастен...»
— А раз уж говорить, то на такие темы, от которых тяжелеет желудок, только не мозг,—продолжает Скирмонис, покровительственно глядя на Стун-диса. — Вот, скажем, хотя бы и о вашей квартире, вечная ей память. Мы договорились не касаться... Но ведь и в природе бывают нечаянные перемены: только что была чудесная погода, сияло солнышко, а глянь> и занялась черная туча,..
— Я вас прекрасно понимаю, маэстро.
— Раз так, то ты гений, Аурелиюс. Мне самому неясно, почему я выкладываю то, что когда-то сознательно умолчал, не понимая, какого черта умолчал. Ну не смотри так, я еще не пьян, только от бешеной езды по колдобистой дороге расшатался один винтик.
— Я вас слушаю, товарищ Скирмонис.
— Отвечаешь, как в армии, уважаемый! Ладно, развесь уши. С весны уже меня тошнит от этих разговоров, а теперь даже блевать хочется. Старая история, черт возьми, начал было и забывать ее, но вот зашел ты в мастерскую, и опять двадцать пять: Стундисы с Градовскими все еще маются в коммуналке с четырьмя или пятью квадратными метрами «жизненного пространства» на каждого, и нет никаких перспектив получить новую крышу в этом году, как было обещано... Помнишь?
— Еще бы не помнить, маэстро! Сожалею, что тогда доставил вам хлопот, но мы все были тогда будто пораженные громом. Можете себе представить, чтоб с вами такое... Звонят оттуда: явитесь завтра за ордерами. А когда явились, говорят, что выдача ордеров по определенным причинам приостановлена, просьба вернуться в очередь и вооружиться терпением, как все смертные. Мы с Градовским были уже недалеко от той грани, когда человек ищет веревку. Понимаете, когда услышали накануне эту веселую весть, поддали как следует... обе семьи вскладчину, так что наша беда после этого выглядела еще драматичнее.
— Будет урок, что нельзя справлять крестины, пока не родился младенец. Так вот... Хорошо вас тогда обвели. Мне и то показалось, будто меня оплевали средь белого дня на главной улице города. Когда ты ушел, схватил я трубку и — в соответствующее ведомство. Там не пожелали говорить откровенно, но из меканья я выудил, что мой собеседник, глава ведомства, здесь ни при чем, Градовский со Стундисом вычеркнуты из списка соответственно указаниям свыше. Тогда я, ни минуты не медля, потопал еще выше, к уважаемому товарищу Тялкше. Как же, говорю, это получается? Дано выше указание таким-то гражданам выделить квартиры в порядке исключения для восстановления справедливости, а они эти указания — в мусорную корзину. Полное неуважение к авторитету ру-
ководящих лиц. Тялкша рассердился, потянулся за телефонной трубкой, но, увы, так и не дотянулся, объяснив, что от волнения едва не поступился своими принципами. Я спросил: какими именно? Но он только руками замахал и заявил, что раз уж то ведомство поступило неосмотрительно, то его право и обязанность («Да, да, и обязанность!») исправить свою ошибку. Тогда я опять в то ведомство. Выложил все, что услышал от Тялкши. А глава ведомства, надо признать, отличный парень. Достойный, благожелательный человек, однако... Словом, потолковали мы, как старые приятели, и он раскрыл мне тайну. Понизив голос до шепота, с опаской оглядываясь по сторонам, но все-таки раскрыл.
— Тайну? — Стундис подался всем телом к Скирмонису, плеснув на колени коньяк из полной рюмки.— Наверно, опять взятка...
Скирмонис зло рассмеялся.
— Нет, на сей раз та же старая песенка: хочешь побыстрей получить квартиру, поезжай на великие стройки.
— Не понимаю...—буркнул Стундис.
— Если у тебя нет квартиры, жми куда-нибудь в Пермь или Смоленск, и там тебя встретят с распростертыми объятиями.
— Эврика! — без энтузиазма восклицает Стундис. — Поедем и мы с Данге в Пермь.
— Выпьем! За твою поездку и всех других.
— Выпьем!
— Теперь понимаешь, как получилось? У Скардиса рот нараспашку, любит каркать, пророча своему ближнему беды и несчастья, но что касается ваших квартир, он был сто раз прав.
Стундис подпирает голову рукой, молчит, угрюмо уставясь в пол. Потом говорит с глубоким вздохом:
— Бедный наш поэт... Как стал весной чахнуть, так и вянет, будто вырванная с корнем трава.
— Скардис? Он-то ведь уже второй год бродит как пес с перешибленным хребтом. Неужто что-нибудь серьезное?
— А-а, так вы ничего...
— Видел его каких-нибудь полгода назад. Жаловался на желудок, но не делал из этого трагедии.
— Андрюс всегда был оптимистом. Но месяц назад слег. Встанет, походит немножечко по комнате постель. Положили недели на две в больницу на обследование — подозревают рак желудка.
— Что ты говоришь! Бедный Андрюс... Слишком вспыльчив был, не жил, а пылал, как вот огонь в камине. Такие люди быстрее других сгорают. — Скирмонис говорит с искренней озабоченностью, но не может заглушить в себе двоякое чувство — жалость к другу и позорное равнодушие к его судьбе. — Чем мы теперь можем ему помочь? Главная моральная поддержка, что вышел роман. Правда, те, кто читал книгу, находят немало сходства с романом Теличенаса, изданным добрых полгода назад. Критика, конечно, придерется к этим параллелям, но все растолкует, как ей удобнее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121