Ребячество? Женское тщеславие? Может, оно и так, не стану спорить, незачем мне играть перед тобой, Роби. Если интересно, могу датьк почитать письма Скирмониса — есть у меня несколько, — они только подтвердят мои слова. Хотела раньше предложить, но, зная твое джентльменское отношение к чужой переписке, подумала, что отнесешься к этому как к унижению для нас обоих. Суопис степенно кивает. Похлопывает ладонью себя по коленке. Просветлевшие глаза словно говорят: так я и думал.
— М-да-а ..— говорит он, решив рассеять дымок последних подозрений. — Скирмонис признался жене, что серьезно в тебя влюблен... Если это безумие, как выразилась Скирмонене, будет прогрессировать, их развод неизбежен.
Вероника смеется. Добродушно, но и насмешливо. Ровно столько, сколько нужно, чтобы придумать ответ.
— Ну знаешь... Твоя Скирмонене — гениальная лгунья. Или сумасшедшая, которой чудится неизвестно что. Никогда не поверю, что Скирмонис, человек солидный, мог бы вешаться на шею женщине... И не только вешаться, но и наболтать такой чепухи, которой постеснялся бы даже молокосос. Признаться жене, что любит другую женщину... Как матери... Фу, даже тошнит... Не буду спорить, Скирмонис мог обмолвиться, что уважает меня и любит как друга. Ну, отозваться тепло, с симпатией. А эта дуреха в припадке ревности лишилась рассудка и такие басни сочинила, что в голове не умещается. Вот бедняжка... Ее в психолечебницу надо... и поскорее, пока она окончательно не спятила.
— Скирмонене — серьезная женщина, Ника.
— Истеричка! Деревенщина, ни грамма интеллекта! Уверовала в своего мужа, как в бога, лопается от ревности, если чужая женщина хоть взглянет на него. Что и говорить, Роби, издалека все предметы выглядят иначе. — Вероника снова разражается пронзительным хохотом. — И в голову не приходило, что попаду в такой веселый переплет. Правда, хоть раз представился случай вдоволь насмеяться. — И вдруг серьезно добавляет: — Но как знать, вдруг Скирмонис и правда испытывает ко мне больше, чем обыкновенную дружбу? Именно такой возраст, когда стареющие мужчины начинают сходить с ума... Вот была бы красота ! Знаешь, я бы не упустила случая поводить его за нос. Поиграла бы, подразнила, а потом, если б он захотел чего-нибудь еще, посмеялась бы всласть. Пускай знает свое место. Жестоко? Да. Но женщина должна быть безжалостна с мужчинами, потому что и мужчины с женщинами не церемонятся.
Вероника кокетливо улыбается Суопису. Платье до колен, но Вероника как бы невзначай принимает такие позы, что ноги на пядь и выше приоткрываются выше колен, где мелькают розовые кружева.
— М-да-а-а...— мекает Суопис, хлопая ладонью себя по колену. — Могли на лоно природы... День-то погожий...
Но ему не отвечают: Вероники уже нет в комнате. Дверь спальни приоткрыта. Оттуда доносятся мягкие шаги, шелест шелков. Веет едва слышным ароматом духов, от которого у Суописа начинают краснеть щеки и губы расплываются в улыбке. Вот оно как... Она! Вероника! Его Ника! Беззвучно появляется в дверях словно видение. В одной сорочке, едва скрывающей то, что можно бы и не скрывать. Смущенно улыбается, поправляя волосы, которые взъерошила, торопливо снимая через голову платье.
— Сегодня у меня были три урока подряд, — говорит глуховатым голосом. — Хорошо бы отдохнуть минутку. А тебя, Роби, не тянет в постель?
Суопис улыбается, посылая к двери спальни вдруг заблестевший взгляд. Снимает пиджак; шарит рукой, расслабляя галстук, дрожащими пальцами, словно настигнутый на месте преступления. Он ведь и правда чувствует за собой вину — вел себя как следователь. Словно его жена какая-то... распутница... Только себя унизил и невинную женщину оскорбил, дурак...
— Прости Ника...— шепчет Суопис, потому что Вероника уже рядом — прильнула к его груди.
— Ну и дурак же мой Суопялис... Думаешь, что я могу тебя променять на какого-то... Чистый дурачок, ни добавить, ни отнять... Поцелуй же, дурачок, свою Нику и хорошенько попроси прощения. Хорошенько, хорошенько... А если нет, рассержусь, уйду к Скирмонису и стану женой уважаемого скульп... Ах, Роби, что ты делаешь! Хи-хи-хи...
Часто страсти выходят на поле боя с развернутыми знаменами, разряженные, горящие желанием все разгромить, а в конце концов возвращаются без победы, разоруженные, пристыженные ими самими зря поднятым шумом.
О. де Бальзак
1
Осенью 1971 года слава Суописа достигла зенита. Самая крупная из его работ, композиция в пять квадратных метров «Комсомольская свадьба в деревне», была встречена критикой благосклонным образом, хотя публика не разглядела в ней ничего нового и приняла работу довольно сдержанно, как и всю предыдущую живопись Суописа. Демократично настроенные поклонники искусства такое несовпадение мнений считали естественным и объясняли это усугубившимся интеллектуальным разрывом между потребителем искусства и критикой — критика более рафинированна, вбирает впечатления больше рассудком, чем чувствами, и вдобавок обладает талантами дипломата. «Время скажет свое слово, кто из нас прав: публика или официальный ценитель», — решили они, откладывая в сторону недочитанную статью критика и оставшись при твердом убеждении, что качество произведения не зависит от того, как отзывается о нем печать.
Циники между тем острили: «Не картина, а леденец; посмотришь — и сердце тает, в самый раз для любителей кондитерских изделий, на всей выставке не найдешь больше таких сладких и так изящно упакованных».
— Поздравляю с премией. Авансом,— сказал Негр-Вильпишюс, прочитав статью Кеблы с годовым обзором живописи, в которой было сказано немало обнадеживающих слов о полотне Суописа. — Как видишь, в свое время я был проницательным пророком, Роби: мчишься ты на Олимп в семимильных сапогах. Верно
говорят в народе: бог помогает тому, кого женщины за нос водят. — И, загадочно улыбнувшись, Негр-Вильпишюс удалился, насвистывая одну из последних эстрадных мелодий.
Суопис тоже улыбнулся ему вслед; он был слишком счастлив, чтобы придавать значение шпилькам этого хама, — в иную минуту, быть может, и обиделся бы, но сейчас это слишком уж было похоже на дешевую остроту завистника.
И правда ведь, многие, не ведая об истинном положении в семье Суописов, могли позавидовать Робертасу. В последние годы удача ему сопутствовала не только в творчестве: он защитил кандидатскую по искусствоведению, и ректор института дал при случае понять, что он, Суопис, именно тот человек, которому можно доверить кафедру. Семейные дела тоже устраивались наилучшим образом (во всяком случае, он был в этом уверен): сын — один из лучших учеников в классе, неглупый, не разболтанный, не связывается со своими ровесниками хулиганами, которые причиняют родителям кучу неприятностей, да и отношения с Вероникой такие, что, можно сказать, — у них снова медовый месяц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
— М-да-а ..— говорит он, решив рассеять дымок последних подозрений. — Скирмонис признался жене, что серьезно в тебя влюблен... Если это безумие, как выразилась Скирмонене, будет прогрессировать, их развод неизбежен.
Вероника смеется. Добродушно, но и насмешливо. Ровно столько, сколько нужно, чтобы придумать ответ.
— Ну знаешь... Твоя Скирмонене — гениальная лгунья. Или сумасшедшая, которой чудится неизвестно что. Никогда не поверю, что Скирмонис, человек солидный, мог бы вешаться на шею женщине... И не только вешаться, но и наболтать такой чепухи, которой постеснялся бы даже молокосос. Признаться жене, что любит другую женщину... Как матери... Фу, даже тошнит... Не буду спорить, Скирмонис мог обмолвиться, что уважает меня и любит как друга. Ну, отозваться тепло, с симпатией. А эта дуреха в припадке ревности лишилась рассудка и такие басни сочинила, что в голове не умещается. Вот бедняжка... Ее в психолечебницу надо... и поскорее, пока она окончательно не спятила.
— Скирмонене — серьезная женщина, Ника.
— Истеричка! Деревенщина, ни грамма интеллекта! Уверовала в своего мужа, как в бога, лопается от ревности, если чужая женщина хоть взглянет на него. Что и говорить, Роби, издалека все предметы выглядят иначе. — Вероника снова разражается пронзительным хохотом. — И в голову не приходило, что попаду в такой веселый переплет. Правда, хоть раз представился случай вдоволь насмеяться. — И вдруг серьезно добавляет: — Но как знать, вдруг Скирмонис и правда испытывает ко мне больше, чем обыкновенную дружбу? Именно такой возраст, когда стареющие мужчины начинают сходить с ума... Вот была бы красота ! Знаешь, я бы не упустила случая поводить его за нос. Поиграла бы, подразнила, а потом, если б он захотел чего-нибудь еще, посмеялась бы всласть. Пускай знает свое место. Жестоко? Да. Но женщина должна быть безжалостна с мужчинами, потому что и мужчины с женщинами не церемонятся.
Вероника кокетливо улыбается Суопису. Платье до колен, но Вероника как бы невзначай принимает такие позы, что ноги на пядь и выше приоткрываются выше колен, где мелькают розовые кружева.
— М-да-а-а...— мекает Суопис, хлопая ладонью себя по колену. — Могли на лоно природы... День-то погожий...
Но ему не отвечают: Вероники уже нет в комнате. Дверь спальни приоткрыта. Оттуда доносятся мягкие шаги, шелест шелков. Веет едва слышным ароматом духов, от которого у Суописа начинают краснеть щеки и губы расплываются в улыбке. Вот оно как... Она! Вероника! Его Ника! Беззвучно появляется в дверях словно видение. В одной сорочке, едва скрывающей то, что можно бы и не скрывать. Смущенно улыбается, поправляя волосы, которые взъерошила, торопливо снимая через голову платье.
— Сегодня у меня были три урока подряд, — говорит глуховатым голосом. — Хорошо бы отдохнуть минутку. А тебя, Роби, не тянет в постель?
Суопис улыбается, посылая к двери спальни вдруг заблестевший взгляд. Снимает пиджак; шарит рукой, расслабляя галстук, дрожащими пальцами, словно настигнутый на месте преступления. Он ведь и правда чувствует за собой вину — вел себя как следователь. Словно его жена какая-то... распутница... Только себя унизил и невинную женщину оскорбил, дурак...
— Прости Ника...— шепчет Суопис, потому что Вероника уже рядом — прильнула к его груди.
— Ну и дурак же мой Суопялис... Думаешь, что я могу тебя променять на какого-то... Чистый дурачок, ни добавить, ни отнять... Поцелуй же, дурачок, свою Нику и хорошенько попроси прощения. Хорошенько, хорошенько... А если нет, рассержусь, уйду к Скирмонису и стану женой уважаемого скульп... Ах, Роби, что ты делаешь! Хи-хи-хи...
Часто страсти выходят на поле боя с развернутыми знаменами, разряженные, горящие желанием все разгромить, а в конце концов возвращаются без победы, разоруженные, пристыженные ими самими зря поднятым шумом.
О. де Бальзак
1
Осенью 1971 года слава Суописа достигла зенита. Самая крупная из его работ, композиция в пять квадратных метров «Комсомольская свадьба в деревне», была встречена критикой благосклонным образом, хотя публика не разглядела в ней ничего нового и приняла работу довольно сдержанно, как и всю предыдущую живопись Суописа. Демократично настроенные поклонники искусства такое несовпадение мнений считали естественным и объясняли это усугубившимся интеллектуальным разрывом между потребителем искусства и критикой — критика более рафинированна, вбирает впечатления больше рассудком, чем чувствами, и вдобавок обладает талантами дипломата. «Время скажет свое слово, кто из нас прав: публика или официальный ценитель», — решили они, откладывая в сторону недочитанную статью критика и оставшись при твердом убеждении, что качество произведения не зависит от того, как отзывается о нем печать.
Циники между тем острили: «Не картина, а леденец; посмотришь — и сердце тает, в самый раз для любителей кондитерских изделий, на всей выставке не найдешь больше таких сладких и так изящно упакованных».
— Поздравляю с премией. Авансом,— сказал Негр-Вильпишюс, прочитав статью Кеблы с годовым обзором живописи, в которой было сказано немало обнадеживающих слов о полотне Суописа. — Как видишь, в свое время я был проницательным пророком, Роби: мчишься ты на Олимп в семимильных сапогах. Верно
говорят в народе: бог помогает тому, кого женщины за нос водят. — И, загадочно улыбнувшись, Негр-Вильпишюс удалился, насвистывая одну из последних эстрадных мелодий.
Суопис тоже улыбнулся ему вслед; он был слишком счастлив, чтобы придавать значение шпилькам этого хама, — в иную минуту, быть может, и обиделся бы, но сейчас это слишком уж было похоже на дешевую остроту завистника.
И правда ведь, многие, не ведая об истинном положении в семье Суописов, могли позавидовать Робертасу. В последние годы удача ему сопутствовала не только в творчестве: он защитил кандидатскую по искусствоведению, и ректор института дал при случае понять, что он, Суопис, именно тот человек, которому можно доверить кафедру. Семейные дела тоже устраивались наилучшим образом (во всяком случае, он был в этом уверен): сын — один из лучших учеников в классе, неглупый, не разболтанный, не связывается со своими ровесниками хулиганами, которые причиняют родителям кучу неприятностей, да и отношения с Вероникой такие, что, можно сказать, — у них снова медовый месяц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121