Но голова моя. Вылепили. Нос, подбородок, губы... Молодец! Только лоб какой-то не такой... Надо бы расширить, тогда и все лицо... Знаю, я не писаный красавец, но тут... Сами понимаете — Федот, да не тот.
— Скульптор не фотографирует, а творит, товарищ Тялкша. — Скирмонис непочтительно потягивается, потом, отвернувшись, закуривает. — Хорошо бы через недельку вы смогли бы приехать еще раз. Не умею работать в один присест, как говорят писатели, нужно на какое-то время забыть свое произведение, чтобы посмотреть на него со стороны критическим, свежим глазом. Много утомлять вас не буду: два-три сеанса, и конец.
Тялкша надувает губу. Немного задумчив, немного недоволен. Он-то надеялся, что товарищ Скирмонис работает быстрее.
— Там видно будет, товарищ Скирмонис. Не обещаю, но там видно будет. Моя секретарша позвонит вам, когда у меня выкроится часок.
Скирмонис пользуется случаем, которого нетерпеливо ждал все эти два часа, думая больше о том, из-за чего взял неприятный заказ, чем о самой лепке:
— Попробую и я изредка вам позванивать. Секретарше, чтоб вам не помешать. Ах да, вы упомянули секретаршу, и я вдруг вспомнил... Понимаю, неудобно из-за таких дел вас утруждать, но для людей это вопрос жизни. Помните, в начале весны я заходил к вам по поводу одной семьи. По квартирному вопросу. Такие Градовские. Он цеховой мастер на мебельном комбинате, она работает уборщицей. Коренные вильнюсцы, рабочие, куча маленьких детей...
— Градовские? Хм... Минутку, минутку... А! Вспомнил! Вы заходили ко мне, обещали при случае заглянуть домой и сыграть партию в шашки. Но я давно уже забросил эту скучную игру, товарищ Скирмонис. Как-то уселся с сыном, продул десять партий подряд и с того дня капут, даже не смотрю. Мы не вправе позволять детям над нами издеваться.
Скирмонис отвечает не сразу. Наклонившись над раковиной, медленно моет заляпанные глиной руки, чувствуя нарастающее раздражение. Только что прозвонил телефон («Вероника?..»), но, пока он не торопясь дошел, на том конце провода положили трубку. И какого черта он завелся с Тялкшей? Из-за каких-то чужих дел да еще задетого самолюбия...
— Есть ли надежда, что вопрос будет решен положительно и в ближайшее время? Я о Градовских, товарищ Тялкша.
— Хм... Я распорядился, товарищ Скирмонис. Да, да, распорядился. Проверить, сделать соответствующие выводы, так сказать. Вопросы сами не решаются, их надо решать, товарищ Скирмонис.
— Заявления обеих семей уже три месяца лежат в райисполкоме... Стундисам тоже тесно в одной комнате: он ведь актер. Вы представляете, как трудно подготовить роль в таких условиях? Пока Градовские не получат квартиры, и дела Стундисов не сдвинутся с места.
Тялкша повернулся, идет к двери. Возвращается. Сумрачный взгляд скользит по полу, словно исследуя, что скрипит под ногами от его грузных шагов.
— Три месяца! У людей годами лежат, да, да, годами, товарищ Скирмонис, не качайте головой. Очередь! Советская законность отвергает любой блат, между нами говоря...
— Думаю, вы понимаете, что я именно из-за этой, что вы упомянули, справедливости впутался не в свое дело. Ведь Градовские, как вам известно, в порядке очереди должны были получить кооперативную,
а другие опередили их. Так что, когда такой особый случай...—Скирмонис едва сдерживается, чтобы не брякнуть лишнее. — Когда я вам тогда объяснял, вы, кажется, поняли, согласились и пообещали. «Жизнь постоянно поднимает немало таких вопросов, которые необходимо решать в порядке исключения». Это ваши слова, товарищ Тялкша.
— Мои? Не знаю, не помню. Может, и мои. Да, да, пускай будут мои. Мы признаем, есть такие вопросы, которые в порядке исключения... И мы их успешно решаем. И будем решать. Не могу сказать — завтра, послезавтра, но ваши Градовские получат ордер на квартиру вне очереди. Я распоряжусь, товарищ Скирмонис, да, да, распоряжусь.
— Распорядитесь...—Скирмонис сам не чувствует, как по его лицу пробегает ироническая улыбка, а голос такой, словно он собирается расхохотаться.
Тялкша поднимает голову. Минутку смотрит из-под мохнатых бровей на Скирмониса — больше удивленный, чем оскорбленный. Потом, густо покраснев, начинает медленно излагать свои доводы, с каждым словом все больше свирепея:
— Или у вас нет никакого понятия о работе человека, выполняющего мои обязанности, или вы не желаете понять. У меня сотни дел гораздо важнее, чем квартиры ваших цеховых мастеров и артистов. Если хотите знать, такая мелочь не в моем ведении, этим занимаются другие люди. Это меня даже оскорбляет. Оскорбляет и обижает, товарищ Скирмонис. Роняет мой авторитет как ответственного работника. Другому, который бы на вашем месте явился с подобной просьбой, я бы указал на дверь. Да, да, на дверь, товарищ Скирмонис. Для этого существуют ЖЭКи, исполкомы, горжилотдел, профсоюзы... Хоть отбавляй учреждений, которые решают мелкие вопросы. Врачу не несут чинить сапоги, на это есть сапожник, товарищ Скирмонис. Однако я из уважения к вашему таланту, понимаете?.. Понял, обещал ходатайствовать. И буду ходатайствовать, будет сделано. Да, да, будет сделано, товарищ Скирмонис. Дело заведено. Движется. Только попрошу без претензий, не надо пороть горячку. Москву и то не за день построили, так сказать.
Выпалив эту тираду, Тялкша свысока смотрит на Скирмониса. Но Скирмонис молчит. Вытирает о полы халата чистые руки и молчит. («Надо бы предложить кофе и рюмочку, но человек и так потерял почти целое заседание. Наконец, такой жест с моей стороны выглядел бы как извинение. А в чем я перед ним провинился?»)
— Еще раз благодарю, товарищ Тялкша. Простите, что оторвал от дел.
— Ерунда. — Тялкша сдержанно улыбается, протягивая Скирмонису руку. — Желаю вам успешно трудиться. Творческого вдохновения, так сказать. Когда найдете нужным, звоните моей секретарше. Как-нибудь выкрою часок-другой, если уж так необходимо еще повращаться на этом стояке.
12
Несколько дней спустя Тялкша снова занял свое место на стояке. Когда он уехал, Скирмонис переоделся в праздничный костюм и запер мастерскую, хотя по давно установившемуся распорядку дня оставалось еще не менее двух часов работы, — предстояло свидание. Чутье не обмануло: Вероника все-таки позвонила. Позавчера, поздним вечером, когда он валялся на диване, включив радио, и упрекал себя: какого черта взялся за портрет Тялкши...
По голосу понял, что она раздражена, но по телефону объясняться не стал, только условился о месте и времени встречи.
Она опаздывала. Педантично пунктуальный, Скирмонис стал нервничать. Может, кто помешал, может, сама передумала и вообще не придет. Однако спустя ровно пятнадцать минут после условленного времени он увидел ее за деревьями парка. Еще раз посмотрел на часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
— Скульптор не фотографирует, а творит, товарищ Тялкша. — Скирмонис непочтительно потягивается, потом, отвернувшись, закуривает. — Хорошо бы через недельку вы смогли бы приехать еще раз. Не умею работать в один присест, как говорят писатели, нужно на какое-то время забыть свое произведение, чтобы посмотреть на него со стороны критическим, свежим глазом. Много утомлять вас не буду: два-три сеанса, и конец.
Тялкша надувает губу. Немного задумчив, немного недоволен. Он-то надеялся, что товарищ Скирмонис работает быстрее.
— Там видно будет, товарищ Скирмонис. Не обещаю, но там видно будет. Моя секретарша позвонит вам, когда у меня выкроится часок.
Скирмонис пользуется случаем, которого нетерпеливо ждал все эти два часа, думая больше о том, из-за чего взял неприятный заказ, чем о самой лепке:
— Попробую и я изредка вам позванивать. Секретарше, чтоб вам не помешать. Ах да, вы упомянули секретаршу, и я вдруг вспомнил... Понимаю, неудобно из-за таких дел вас утруждать, но для людей это вопрос жизни. Помните, в начале весны я заходил к вам по поводу одной семьи. По квартирному вопросу. Такие Градовские. Он цеховой мастер на мебельном комбинате, она работает уборщицей. Коренные вильнюсцы, рабочие, куча маленьких детей...
— Градовские? Хм... Минутку, минутку... А! Вспомнил! Вы заходили ко мне, обещали при случае заглянуть домой и сыграть партию в шашки. Но я давно уже забросил эту скучную игру, товарищ Скирмонис. Как-то уселся с сыном, продул десять партий подряд и с того дня капут, даже не смотрю. Мы не вправе позволять детям над нами издеваться.
Скирмонис отвечает не сразу. Наклонившись над раковиной, медленно моет заляпанные глиной руки, чувствуя нарастающее раздражение. Только что прозвонил телефон («Вероника?..»), но, пока он не торопясь дошел, на том конце провода положили трубку. И какого черта он завелся с Тялкшей? Из-за каких-то чужих дел да еще задетого самолюбия...
— Есть ли надежда, что вопрос будет решен положительно и в ближайшее время? Я о Градовских, товарищ Тялкша.
— Хм... Я распорядился, товарищ Скирмонис. Да, да, распорядился. Проверить, сделать соответствующие выводы, так сказать. Вопросы сами не решаются, их надо решать, товарищ Скирмонис.
— Заявления обеих семей уже три месяца лежат в райисполкоме... Стундисам тоже тесно в одной комнате: он ведь актер. Вы представляете, как трудно подготовить роль в таких условиях? Пока Градовские не получат квартиры, и дела Стундисов не сдвинутся с места.
Тялкша повернулся, идет к двери. Возвращается. Сумрачный взгляд скользит по полу, словно исследуя, что скрипит под ногами от его грузных шагов.
— Три месяца! У людей годами лежат, да, да, годами, товарищ Скирмонис, не качайте головой. Очередь! Советская законность отвергает любой блат, между нами говоря...
— Думаю, вы понимаете, что я именно из-за этой, что вы упомянули, справедливости впутался не в свое дело. Ведь Градовские, как вам известно, в порядке очереди должны были получить кооперативную,
а другие опередили их. Так что, когда такой особый случай...—Скирмонис едва сдерживается, чтобы не брякнуть лишнее. — Когда я вам тогда объяснял, вы, кажется, поняли, согласились и пообещали. «Жизнь постоянно поднимает немало таких вопросов, которые необходимо решать в порядке исключения». Это ваши слова, товарищ Тялкша.
— Мои? Не знаю, не помню. Может, и мои. Да, да, пускай будут мои. Мы признаем, есть такие вопросы, которые в порядке исключения... И мы их успешно решаем. И будем решать. Не могу сказать — завтра, послезавтра, но ваши Градовские получат ордер на квартиру вне очереди. Я распоряжусь, товарищ Скирмонис, да, да, распоряжусь.
— Распорядитесь...—Скирмонис сам не чувствует, как по его лицу пробегает ироническая улыбка, а голос такой, словно он собирается расхохотаться.
Тялкша поднимает голову. Минутку смотрит из-под мохнатых бровей на Скирмониса — больше удивленный, чем оскорбленный. Потом, густо покраснев, начинает медленно излагать свои доводы, с каждым словом все больше свирепея:
— Или у вас нет никакого понятия о работе человека, выполняющего мои обязанности, или вы не желаете понять. У меня сотни дел гораздо важнее, чем квартиры ваших цеховых мастеров и артистов. Если хотите знать, такая мелочь не в моем ведении, этим занимаются другие люди. Это меня даже оскорбляет. Оскорбляет и обижает, товарищ Скирмонис. Роняет мой авторитет как ответственного работника. Другому, который бы на вашем месте явился с подобной просьбой, я бы указал на дверь. Да, да, на дверь, товарищ Скирмонис. Для этого существуют ЖЭКи, исполкомы, горжилотдел, профсоюзы... Хоть отбавляй учреждений, которые решают мелкие вопросы. Врачу не несут чинить сапоги, на это есть сапожник, товарищ Скирмонис. Однако я из уважения к вашему таланту, понимаете?.. Понял, обещал ходатайствовать. И буду ходатайствовать, будет сделано. Да, да, будет сделано, товарищ Скирмонис. Дело заведено. Движется. Только попрошу без претензий, не надо пороть горячку. Москву и то не за день построили, так сказать.
Выпалив эту тираду, Тялкша свысока смотрит на Скирмониса. Но Скирмонис молчит. Вытирает о полы халата чистые руки и молчит. («Надо бы предложить кофе и рюмочку, но человек и так потерял почти целое заседание. Наконец, такой жест с моей стороны выглядел бы как извинение. А в чем я перед ним провинился?»)
— Еще раз благодарю, товарищ Тялкша. Простите, что оторвал от дел.
— Ерунда. — Тялкша сдержанно улыбается, протягивая Скирмонису руку. — Желаю вам успешно трудиться. Творческого вдохновения, так сказать. Когда найдете нужным, звоните моей секретарше. Как-нибудь выкрою часок-другой, если уж так необходимо еще повращаться на этом стояке.
12
Несколько дней спустя Тялкша снова занял свое место на стояке. Когда он уехал, Скирмонис переоделся в праздничный костюм и запер мастерскую, хотя по давно установившемуся распорядку дня оставалось еще не менее двух часов работы, — предстояло свидание. Чутье не обмануло: Вероника все-таки позвонила. Позавчера, поздним вечером, когда он валялся на диване, включив радио, и упрекал себя: какого черта взялся за портрет Тялкши...
По голосу понял, что она раздражена, но по телефону объясняться не стал, только условился о месте и времени встречи.
Она опаздывала. Педантично пунктуальный, Скирмонис стал нервничать. Может, кто помешал, может, сама передумала и вообще не придет. Однако спустя ровно пятнадцать минут после условленного времени он увидел ее за деревьями парка. Еще раз посмотрел на часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121