— Ты хотел что-то сказать? — тихо спрашивает Суопис, заранее страшась того, что может услышать от Теличенаса.
— Я-то? Хм... Не помню. Нет, кажется, ничего... А-а! Так вот, Скирмонис убежден, что никакой я не писатель. Не был им и не буду. А я-то ведь и не мечу в такие писатели, каких он имеет в виду. Я не гений. И не желаю быть гением. Я — работяга. Раз в два года роман или большая повесть, и больше мне ничего не надо. Здесь мы с Даной придерживаемся единого мнения: лучше деньги и худая хвала на сей земле, чем вечная слава творца после смерти. Да и что такое вечность? Какой-нибудь придурок нажмет кнопку, и от нашей бедной планеты останется обуглившийся шарик. Мы, конечно, оптимисты: мир победит, происки империалистов потерпят крах и так далее... Однако, позвольте спросить, что будут наши потомки делать через десяток столетий, когда плотность населения превысит миллион человек на квадратный километр? В таком муравейнике, дорогуша, не разглядишь ни одного памятника гению...— Теличенас весело хохотнул.— Вот какие мысли возникают иногда, когда бродишь вокруг письменного стола. Серьезные проблемы, конечно; к ним наш современник неравнодушен. Но какого черта их задевать, если есть темы поблагородней? Не такие скользкие, лучше котируемые. За них ты можешь и премию, и вообще... Главное — не зевать, чтоб другой тебя не обошел, а первым рубить сплеча. За тобой тогда право первооткрывателя. Пионер ! — вот что главное. Скажем, хоть и такое дело: некоторые всякое говорят, сравнивая последний мой роман с книгой Скардиса, а нам с Даной только смешно. Есть параллели? Есть! Но почему Скардис должен был на меня повлиять, а не я на него? Ведь моя-то книга вышла на целых полгода раньше, чем его! Скажешь: роман Скардиса залежался в издательстве, а за это время... Знаю, знаю, что говорят люди, но нам с Даной и на эти разговоры наплевать. Сплетни остаются сплетнями, а романы — романами. Наконец, даже случись это, что тут плохого? Не надо писать таких книг, из-за которых потом плачешься и жалуешься чужим женам. Это раз. А два: неужели жена, если она окончательно не потеряла совесть, не имеет права компенсировать нанесенный мужу моральный урон так, как это ей покажется лучше? — Теличенас снова хохочет, цинично подмигивая Суопису.
— Что теперь пишешь ? —спрашивает тот, чтобы сменить разговор: цинизм Теличенаса всегда шокирует его, хоть и привлекает чем-то.
— Секрет, дорогуша. Попробуй только начни хвастаться, рассказывать сюжет, мигом найдутся шустряки, которые цапнут твою мысль. Но тебе могу малость приоткрыть дверь в свою творческую лабораторию. Да и книга идет к концу, никто уже не успеет опередить. Разве что какую ситуацию свистнет. Для рассказа или зарисовочки. Но мы с тобой так не мелочимся, дорогуша. А вообще-то роман весьма актуален, его проблемы часто обсуждаются в печати, но никто из писателей до сих пор не догадался засесть за эту тему. Акклиматизация человека села в городе, взаимоотношения родителей и детей, причины преступности среди молодежи — вот проблемы, за которые я взялся в своей книге. Сто-о-оп! Ох, черт! На красный свет проскочил... Ах, ох, ох... Чудом не врезался в меня этот двадцатитонный динозавр. Давай перекрестимся и возблагодарим господа бога... Роби... Перекрестимся, перекрестимся!
8
— Если есть желание, махнем вместе: найдется и для тебя кадр...
Но у Суописа свои принципы — женатому мужчине следует довольствоваться супругой, если хочешь воспитать детей порядочными и не навредить своей карьере.
— Как знаешь. Адью! — Теличенас вздергивает для прощанья руку и поддает газу.
Суопис минутку в нерешительности топчется на тротуаре, наконец, показав спину двери своей мастерской, уходит, пока еще не зная куда. Правда, неужели он работать приехал? Смешно! Только автомат, а не человек может работать в таком свинском расположении духа. «Моя Дана — идеальная жена... Мы с Даной порвали... Нам с Даной наплевать...» Один с чужой бабой, другая с таким же мужиком. Люди космического века, черт бы их взял! Прелюбодеи космического масштаба — вот кто они такие! Суопис за милую душу сплюнул бы тут же, себе под ноги, но неприлично. Да и не испытывает он настоящей злости к Теличенасам; его снедает непонятная досада, смешанная с завистью: легко живут люди, легко... умеют жить... есть чему поучиться Веронике у своей подруги... «Что же он мне хотел сказать, Теличенас-то ? Рот разинул, но не до конца. Наверно, собирался утешить да научить жить... Циник проклятый!»
На тротуарах высятся кучи листьев, пахнущих тленьем,—не успели вывезти. Деревья голые, лишь кое-где болтаются листочки, только плакучие ивы свесили до самой земли длинные косы ветвей, облипшие узкими, опаленными заморозками, но еще зелеными
язычками листьев. Скверы и площади опустели — случайные прохожие, женщина, толкающая детскую коляску, ну и памятники. Нет, неприятно сидеть на сырых лавочках, на пронизывающем ветру конца октября; даже влюбленные назначают свидания под крышей — в кафе, кинотеатрах, читальнях. Но Суопис все-таки сворачивает в один такой скверик и садится перед холодным гранитным монументом. Жемайтийская, писательница смотрит куда-то вдаль, крепко сжав увядшие губы. «Надо бы сделать ее портрет...» — издалека, как сквозь густой туман, приплывает неопределенная мысль. Суопис грустно улыбается, поняв абсурдность этой мысли («А что я скажу нового этим своим портретом?»), и поднимается с лавочки. Куда идти? Все равно куда, только бы идти. И лишь оказавшись перед общежитием художественного института, наконец догадывается, что именно здесь та цель, к которой он неосознанно стремился от самого Лаз-динай, когда захлопнул за собой дверь квартиры. Идет по тротуару вперед, потом назад. Заходит в переулок. Делает круг. Другой, третий. Мелькает мысль, что очень уж смешно выглядит это его хождение вокруг дома, если кто смотрит из окна. И правда, далась ему эта девчонка! Неужто он соскучился по грубостям этой нахалки, которые она именует правдой? Нет, нет! Скучно, конечно, неизвестно, как дотянуть до вечера, но это еще не значит, что можно выставлять себя шутом. Может, зайти в кино? Или в музей? Ну, скажем, в историко-этнографический? Потом ресторан, плотный обед... Потом опять что-нибудь... И впрямь, может, стоило принять предложение Теличенаса махнуть вместе...
Но Суопис тут же отбрасывает такую возможность, не понимая, что мог и согласиться, если бы не вчерашнее происшествие во Дворце выставок. В сущности, совсем незначительное, просто мелочь, какими изобилует жизнь, но Суопис не мог не придать этой мелочи особенного значения. Он словно забыл, что и раньше так бывало: на обзорных художественных выставках, где участвуют живописцы, отобранные авторитетной комиссией, у его работ не толпились посетители;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121