— Кстати, не могу пожаловаться, что мало помогаю в последнее время упрочению государственного бюджета — почти каждый день по бутылке...»
«Вероника, Вероника...» Он вытянул ноги, едва не засунув их в черную глотку камина, долго потягивался и зевал, ерзая в кресле. Настроение — хуже не бывает. Встал; пустая бутылка покатилась по полу, задетая ногой; посмотрел на дверь в мастерскую и поежился; по спине побежали мурашки: ему померещилось кладбище из недавнего сна, вот с теми же самыми скульптурами, между которыми сейчас вроде бы мелькнуло черное платье Вероники. «Да, последствия вчерашней попойки», — грустно подумал он. Надо бы кофе приготовить — горло пересохло, даже першит. Хорошо бы и рюмочку коньяка... Но едва выпьешь первую, как рука потянется за второй... Нет, лучше уж пустой кофе. Этого не хватало, чтобы начал в одиночестве пьянствовать!
Включил электрический кофейник, посмотрел на часы. Полвосьмого. Только полвосьмого? Хм, неужели... Нет, не стоят. Ну что ж, полвосьмого так полвосьмого. Все приличные люди в этот час выбираются из постели, а то и выбрались. Сжуют бутерброд с кофе и — на работу. Вероника наверняка еще валяется в берлоге — сегодня у нее только один урок, часов в одиннадцать. А Суопис уже собирается мчаться в свой институт. «Да что я путаю, сегодня же не суббота, а воскресенье!» Это вчера была суббота, «день, счастья и радостей полный», как недавно зачирикал один начинающий поэт, пока еще не успевший испытать, как на самом деле выглядят эти воспетые им переживания. Мерзкий день! Бедная Уне... Тоже, конечно, уже проснулась. Смотрит в потолок, видит, как его медленно заливает утренний свет и все вещи в спальне оживают и становятся ярче. Зеркало, стул, кровать... Его, Скирмониса, кровать, холодная и уныло пустая, словно саркофаг фараона, ограбленный тысячу лет назад.
Господи, господи... Ведь могло всего этого не быть. Или быть по-другому. Нужен был только компромисс со своей совестью... надо было только признать главенство лицемерия... Ну кому стало лучше оттого, что ты бросил в лицо Уне жестокую правду? Ведь гораздо гуманнее медленно действующий яд, влитый исподтишка, чем суровый смертный приговор, выслушав который осужденный будет испытывать муки ожидания. Вероника была и осталась умнее. Но счастлива ли она? Вот сейчас, сию минуту, оба нежатся в постели, перебирая мелкие семейные делишки, но счастливы ли они? Он — да, порядочная дубина, свято верит во все, что говорит жена. А вот она, Вероника? Вряд ли, вряд ли... Нет, ее счастье весьма сомнительно, счастливая женщина не будет домогаться любви чужого мужа.
7
По воскресеньям такая программа: утром поваляться в кровати, пока не надоедают семейные разговоры и все такое прочее... после завтрака двухчасовая прогулка по сосновым борам Лаздинай или поездка на лоно природы на машине, потом телевизор, магнитофон, визиты, ответные визиты, посещение культурных учреждений, в первую очередь, конечно, художественного музея и Дворца выставок.
Но сегодня с самого утра все по-иному. Проснувшись и убедившись, что Суопис тоже не спит, Вероника, широко зевнув, поворачивается лицом к мужу. Однако тот вдруг так глубоко «засыпает», что даже всхрапывает разика два, и правая нога Вероники начинает исподтишка пробираться на чужую территорию. А оказавшись на ней, тут же нашаривает ногу Роби... Поддевает ступней, будто багром, игриво дергает к себе. Вступление к семейным разговорам и ко всему такому прочему... Однако — неслыханное дело ! — похищенная нога решительно приподнимается и возвращается на прежнее место под своим одеялом, чего никогда еще не случалось.
Вероника лежит в полной растерянности. Нужно время, чтобы улеглось оскорбленное самолюбие и поднялась рука... Да, теперь уже рука — она поползла по подушке к затылку Роби...
Но и на сей раз — не та реакция.
— Чего дурака валяешь? Ведь не спишь же...— говорит, едва сдерживая досаду.
— А что? —Его голос сипловат после ночи, сух и скрипуч. — Думаешь, мои произведения рождаются без размышлений?
— Размышляй. размышляй .. А я встану, соберу завтрак. Не оборву ли нить твоих размышлений, если сегодня будем завтракать раньше? — не выдержав, иронизирует.
— Нет, — отвечает он, пропустив насмешку мимо ушей. — Как раз хорошо: раньше уйду в мастерскую. Хочу сегодня поработать.
— Никогда ты не работал по воскресеньям!
— Пожалуй. А сегодня буду.
Программа целого дня насмарку. Настроение — тоже. В довершение всего этого у Гинтаса рассечена губа — вчера на перемене приятель саданул. Но не говорит, из-за чего ввязался в драку. Такой же молчун, как и отец.
— Иди завтракать, драчун, — ласково зовет Вероника сына.
— Сегодня в наказание будешь сидеть дома, — принимает решение Суопис. — Ни шагу из своей комнаты!
— Телевизор...
— Никаких телевизоров!
— Но, папа, сегодня же третья серия... Да и вообще... — Гинтас в отчаянье, но еще не теряет надежды.
Увы, Суопис неумолим: никаких серий; никаких приятелей, в тюрьме развлечения не дозволены.
— Ну за что меня в тюрьму? На целый день...— На глазах Гинтаса слезы.— Разве я виноват, что мама поставила Аудрюсу двойку? Из-за этой двойки мы и подрались. Аудрюс рассердился, некрасиво сказал про маму, а я...
— Ешь, чем чепуху болтать, — говорит Вероника, предчувствуя недоброе.
Но Гинтасу надо, хоть лопни, доказать свою невиновность, чтобы посмотреть третью серию.
— Я же к нему не лез, он сам завелся...
— Каким образом? — бесстрастно спрашивает Суопис.
— Откуда мне знать... Говорит, твоя мама жена двух мужей, а сам ты...
Последние слова сливаются со звонким шлепком ладони по лицу. Гинтас бежит от стола, схватившись за горящую щеку. Вероника тоже пылает, как залитая бензином головешка:
— Оболтус! Как ты смеешь говорить такое про своих родителей?! Водится со всякими, наслушается...
Тебя надо не на день наказать, а на целый месяц, гадкий ты мальчишка!
— Да ведь я... я... я...—доносятся жалобные всхлипывания из соседней комнаты.
Суопис отводит глаза, встретив ошалевший взгляд Вероники, встает со стула и бредет к двери.
— А ты куда?.. Завтрак...
— Не хочется завтракать... рано еще... Перекушу где-нибудь в диетической.
— Ну и перекусывай, я ваши капризы терпеть не намерена. Совсем сдурели. Оба! —Хлопнув кухонной дверью, уходит в спальню.
Суопис спускается по лестнице, не чувствуя даже специфического запаха недавно построенного дома, которым по утрам особенно сильно отдавала лестница. Как и всегда, он старается не думать о том, что неприятно, что требует анализа фактов (или событий), что может вызвать усугубление душевного кризиса. Лучше всего направить мысли на творчество, на чужие беды, вообще на жизнь, но лишь настолько, чтоб не коснуться самого себя. Выбрал какую-нибудь приятную сердцу тему, точнее, картину или объект, рассматривай со всех сторон и любуйся все новыми оттенками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
«Вероника, Вероника...» Он вытянул ноги, едва не засунув их в черную глотку камина, долго потягивался и зевал, ерзая в кресле. Настроение — хуже не бывает. Встал; пустая бутылка покатилась по полу, задетая ногой; посмотрел на дверь в мастерскую и поежился; по спине побежали мурашки: ему померещилось кладбище из недавнего сна, вот с теми же самыми скульптурами, между которыми сейчас вроде бы мелькнуло черное платье Вероники. «Да, последствия вчерашней попойки», — грустно подумал он. Надо бы кофе приготовить — горло пересохло, даже першит. Хорошо бы и рюмочку коньяка... Но едва выпьешь первую, как рука потянется за второй... Нет, лучше уж пустой кофе. Этого не хватало, чтобы начал в одиночестве пьянствовать!
Включил электрический кофейник, посмотрел на часы. Полвосьмого. Только полвосьмого? Хм, неужели... Нет, не стоят. Ну что ж, полвосьмого так полвосьмого. Все приличные люди в этот час выбираются из постели, а то и выбрались. Сжуют бутерброд с кофе и — на работу. Вероника наверняка еще валяется в берлоге — сегодня у нее только один урок, часов в одиннадцать. А Суопис уже собирается мчаться в свой институт. «Да что я путаю, сегодня же не суббота, а воскресенье!» Это вчера была суббота, «день, счастья и радостей полный», как недавно зачирикал один начинающий поэт, пока еще не успевший испытать, как на самом деле выглядят эти воспетые им переживания. Мерзкий день! Бедная Уне... Тоже, конечно, уже проснулась. Смотрит в потолок, видит, как его медленно заливает утренний свет и все вещи в спальне оживают и становятся ярче. Зеркало, стул, кровать... Его, Скирмониса, кровать, холодная и уныло пустая, словно саркофаг фараона, ограбленный тысячу лет назад.
Господи, господи... Ведь могло всего этого не быть. Или быть по-другому. Нужен был только компромисс со своей совестью... надо было только признать главенство лицемерия... Ну кому стало лучше оттого, что ты бросил в лицо Уне жестокую правду? Ведь гораздо гуманнее медленно действующий яд, влитый исподтишка, чем суровый смертный приговор, выслушав который осужденный будет испытывать муки ожидания. Вероника была и осталась умнее. Но счастлива ли она? Вот сейчас, сию минуту, оба нежатся в постели, перебирая мелкие семейные делишки, но счастливы ли они? Он — да, порядочная дубина, свято верит во все, что говорит жена. А вот она, Вероника? Вряд ли, вряд ли... Нет, ее счастье весьма сомнительно, счастливая женщина не будет домогаться любви чужого мужа.
7
По воскресеньям такая программа: утром поваляться в кровати, пока не надоедают семейные разговоры и все такое прочее... после завтрака двухчасовая прогулка по сосновым борам Лаздинай или поездка на лоно природы на машине, потом телевизор, магнитофон, визиты, ответные визиты, посещение культурных учреждений, в первую очередь, конечно, художественного музея и Дворца выставок.
Но сегодня с самого утра все по-иному. Проснувшись и убедившись, что Суопис тоже не спит, Вероника, широко зевнув, поворачивается лицом к мужу. Однако тот вдруг так глубоко «засыпает», что даже всхрапывает разика два, и правая нога Вероники начинает исподтишка пробираться на чужую территорию. А оказавшись на ней, тут же нашаривает ногу Роби... Поддевает ступней, будто багром, игриво дергает к себе. Вступление к семейным разговорам и ко всему такому прочему... Однако — неслыханное дело ! — похищенная нога решительно приподнимается и возвращается на прежнее место под своим одеялом, чего никогда еще не случалось.
Вероника лежит в полной растерянности. Нужно время, чтобы улеглось оскорбленное самолюбие и поднялась рука... Да, теперь уже рука — она поползла по подушке к затылку Роби...
Но и на сей раз — не та реакция.
— Чего дурака валяешь? Ведь не спишь же...— говорит, едва сдерживая досаду.
— А что? —Его голос сипловат после ночи, сух и скрипуч. — Думаешь, мои произведения рождаются без размышлений?
— Размышляй. размышляй .. А я встану, соберу завтрак. Не оборву ли нить твоих размышлений, если сегодня будем завтракать раньше? — не выдержав, иронизирует.
— Нет, — отвечает он, пропустив насмешку мимо ушей. — Как раз хорошо: раньше уйду в мастерскую. Хочу сегодня поработать.
— Никогда ты не работал по воскресеньям!
— Пожалуй. А сегодня буду.
Программа целого дня насмарку. Настроение — тоже. В довершение всего этого у Гинтаса рассечена губа — вчера на перемене приятель саданул. Но не говорит, из-за чего ввязался в драку. Такой же молчун, как и отец.
— Иди завтракать, драчун, — ласково зовет Вероника сына.
— Сегодня в наказание будешь сидеть дома, — принимает решение Суопис. — Ни шагу из своей комнаты!
— Телевизор...
— Никаких телевизоров!
— Но, папа, сегодня же третья серия... Да и вообще... — Гинтас в отчаянье, но еще не теряет надежды.
Увы, Суопис неумолим: никаких серий; никаких приятелей, в тюрьме развлечения не дозволены.
— Ну за что меня в тюрьму? На целый день...— На глазах Гинтаса слезы.— Разве я виноват, что мама поставила Аудрюсу двойку? Из-за этой двойки мы и подрались. Аудрюс рассердился, некрасиво сказал про маму, а я...
— Ешь, чем чепуху болтать, — говорит Вероника, предчувствуя недоброе.
Но Гинтасу надо, хоть лопни, доказать свою невиновность, чтобы посмотреть третью серию.
— Я же к нему не лез, он сам завелся...
— Каким образом? — бесстрастно спрашивает Суопис.
— Откуда мне знать... Говорит, твоя мама жена двух мужей, а сам ты...
Последние слова сливаются со звонким шлепком ладони по лицу. Гинтас бежит от стола, схватившись за горящую щеку. Вероника тоже пылает, как залитая бензином головешка:
— Оболтус! Как ты смеешь говорить такое про своих родителей?! Водится со всякими, наслушается...
Тебя надо не на день наказать, а на целый месяц, гадкий ты мальчишка!
— Да ведь я... я... я...—доносятся жалобные всхлипывания из соседней комнаты.
Суопис отводит глаза, встретив ошалевший взгляд Вероники, встает со стула и бредет к двери.
— А ты куда?.. Завтрак...
— Не хочется завтракать... рано еще... Перекушу где-нибудь в диетической.
— Ну и перекусывай, я ваши капризы терпеть не намерена. Совсем сдурели. Оба! —Хлопнув кухонной дверью, уходит в спальню.
Суопис спускается по лестнице, не чувствуя даже специфического запаха недавно построенного дома, которым по утрам особенно сильно отдавала лестница. Как и всегда, он старается не думать о том, что неприятно, что требует анализа фактов (или событий), что может вызвать усугубление душевного кризиса. Лучше всего направить мысли на творчество, на чужие беды, вообще на жизнь, но лишь настолько, чтоб не коснуться самого себя. Выбрал какую-нибудь приятную сердцу тему, точнее, картину или объект, рассматривай со всех сторон и любуйся все новыми оттенками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121