Они так и поступили. Правда, благодаря усилиям одной Вероники,—Станейка признался, что в таких заведениях у него нет связей: не популярен, мол, некогда с приятелями за рюмочкой сиживать.
— Некогда... Понимаю: работа, работа и еще раз работа, — сказала Вероника, усмотрев в его ответе легкий упрек себе. — Мы, простые смертные, таких людей называем мучениками науки. Но справедливо ли это? Можно только позавидовать человеку, который жертвует личной жизнью, своим счастьем ради общества и все-таки способен чувствовать себя счастливым.
— Я ничем не жертвую, товарищ Суопене. Просто работаю и живу. Работа — это моя жизнь, мое счастье. Вот и все.
Она глянула на него исподлобья, не поверив в искренность сказанного. Сейчас, когда они сидели лицом к лицу, едва не касаясь под столом коленями, как это бывало в годы их любви, он выглядел совсем иначе, чем при случайных встречах на улице. Зачесанные вверх волосы сильно поседели, и лоб стал еще выше, однако лицо по-юношески свежо, живые глаза жарко излучают избыток сил. На столе его руки. Белые, с тонкими холеными пальцами, которые когда-то с такой страстью ласкали ее, Веронику. Неужели эти восемь лет всего лишь сон?
— Вы мало изменились, товарищ Станейка. Не похоже, чтоб вам дорого обошлись профессура и степень доктора филологических наук.
— Видно, отношусь к тем людям, которые покрываются морщинами изнутри.—Витаутас Станейка улыбнулся.— Время не может не оставить следов... Вероника. Извините, что я по имени... Как-то... в такой ситуации... естественней... Если позволите...
— Да какой может быть разговор, товарищ Станейка !
— Витаутас...
— Витаутас.
— Да... На комплимент должен бы ответить комплиментом, Вероника, но это и пошло, и не по-джентльменски, можно ли найти комплимент, достойный женщины в самом расцвете красоты?
— Вы такой же озорник, каким были, Витас, — легкомысленно рассмеялась Вероника. — Не скупились на красивые слова, чтоб приручить сердце неопытной женщины.
— Приручить? — Станейка помрачнел. Минутку молча барабанил пальцами по столу, кусал губы.— Почему приручить? Я и тогда вам говорил, и сейчас говорю лишь то, что думаю, что мне подсказывают рассудок и чувства. Нет, я не донжуан, Вероника, это доказал всей своей жизнью. А если и потерял тогда голову... Что ж, никто не застрахован от любви, с каждым может случиться такое несчастье.
— Несчастье! Любовь — несчастье! Что я слышу! Вы создаете новые теории, профессор! — Вероника была возмущена.
— Я говорю о несчастной любви, товарищ Суопене. Не о той, настоящей, когда оба любят друг друга до последнего вздоха. Встретить в жизни такую любовь — бескорыстную, жертвенную — действительно огромное счастье, но это, увы, только мечта, недаром же про нее написано столько книг и создано произведений искусства. Я имел в виду наиболее распространенную разновидность любви, то обманчивое и затяжное душевное состояние, когда человек под напором стихийных страстей слепнет, теряет рассудок, а потом, очнувшись, с ужасом видит, что все, принятое им за наивысшее благо, лишь жестокая ложь. В сердце остаются унылая пустота, презрение к самому себе, и больше ничего. Правда, еще горсточка воспоминаний, которые ворошишь, как пепел давно погасшего очага, зная, что с каждым днем его остается все меньше и меньше, но ветер времени не успеет развеять все до часа твоей смерти.
— Воспоминаний? — прошептала Вероника, заметив, что ресницы Станейки трепещут, и чувствуя такую же предательскую дрожь своих век. — Вы еще помните... кое-что, Витаутас?
— Я вас любил, Вероника. А у любви долгая память.
— Любили?..— Подняв рюмку с коньяком, она несколько мгновений смотрела на него из-под прищуренных ресниц. Иронически улыбаясь, чувствуя, как грудь согревает мстительная радость.—А я... не знаю... О себе этого сказать, пожалуй, и не смогла бы. Думаю, вы были правы, когда говорили, что вы не из тех мужчин, с которыми я могу быть счастлива.
— Вот видите, — сказал он грустно, потирая ладонями порозовевшие от коньяка щеки.—И вы кое-что помните...
— Только эти ваши слова, там, в лесу Панеряй. А все прочее — пустота. Кажется, будто между нами никогда и не было ничего. Кивнули друг другу, как двое шапочных знакомых, столкнувшись на улице, и все. Конечно, в первые дни...— поправилась Вероника, увидев на лице Станейки подозрительную усмешку. — Как ни верти, любовный роман, пусть и выдуманный, что-то должен оставить в сердце, — это не вода, не стряхнешь ее с себя, как гусь, выбравшись из грязного пруда. Ох, еще бы нет! Не встреть я тогда достойного себя человека, пришлось бы тяжело. Но жизнь оказалась справедливее, чем я думала. Робертас прекрасный муж! Хороший друг, примерный отец. У нас чудесный мальчик. Не видели? Как-нибудь познакомлю. Смышленый ребенок. Наполовину отец, наполовину мать по внешности. Так бывает, когда между родителями взаимная любовь. Знаю, уважаемый Витаутас, Робертас Суопис был для вас всего лишь способным студентом пединститута, которому вы добродушно (конечно, не без оговорок) пророчили блестящее будущее. А я разглядела в нем нечто большее. Конечно, я не настолько просвещена, чтобы делать категорические выводы, хотя искусству поклоняюсь со школьной скамьи, но у человека, особенно женщины,— дьявольское чутье. Нет, Суопис рожден не для педагогики и не для науки, его истинное призвание — искусство! Это я поняла сразу, увидев его первые, еще любительские работы. Думаете, он бы бросил пединститут, чтоб поступать в художественный, будь рядом с ним другая женщина? Если б я, вместо того чтоб поощрять в нем веру в собственный талант, только считала бы дни до диплома учителя с назначением куда-нибудь к черту на рога... Думаю, всего этого не случилось бы, милый профессор. Сегодня в нашей республике было бы одним учителем больше, а вот в живописи... Ах, не улыбайтесь, товарищ Станейка, я же не говорю, что откопала гиганта палитры... Робертас несколько робок, это верно, зато трудолюбив и восприимчив по натуре. Да и вообще... Насколько
мне известно, не так уж часто свежеиспеченного дипломанта приглашают преподавателем в институт. Станейка ответил не сразу. Лицо его было сонным и вялым, а голос прохладно-равнодушным, когда он сказал:
— Плохо знаю его. Но от коллег слышал только хорошее: теоретически подкован, обладает феноменальной памятью и умеет увлечь аудиторию, которую, как мы с вами знаем, бездарный преподаватель за собой не поведет. Студенты ценят его. Это высокая похвала для начинающего педагога.
— Педагога? Только педагога? — Вероника пронзила потемневшими глазами Станейку. Попыталась свысока улыбнуться, но на губах застыло лишь жалкое подобие улыбки.—Вы не видели выставки молодых живописцев?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121