Это потому, что долго не работал, решила Уне. «Да, конечно, эта поездка на Украину, на каменоломни, встречи с разными людьми,
болтовня...» — фантазировал он, презирая себя. Обещал вернуться раньше — правда, надо же вечером сходить в кино или театр, — но опять появлялся только после ужина, когда Уне уже лежала в постели. Каждый час, проведенный с Уне, был невыносимо тяжел, и он старался, чтобы этих часов было как можно меньше.
Однажды под вечер, когда он валялся на диване в мастерской, думая о чем угодно, только не о работе, зазвонил телефон. Перед этим было много звонков, и у него часто мелькала мысль, что это Вероника. Но она молчала, и он понял, что наивно было бы ждать, пока она позвонит первой. Хотя, с другой стороны, почему бы ей не позвонить первой? Если действительно любит... Разве женская стеснительность и мужская гордость не стоят друг друга?
Он поднял трубку, на этот раз уже не надеясь услышать ее голос, и бросил свое привычное: «Слушаю!» Никто не ответил. Несколько секунд подержал трубку у уха («Алло, алло, я слушаю...»), но на том конце провода настойчиво молчали, пока он не нажал на рычаг. Вчера тоже был такой звонок и молчание. Мог звонить и кто-нибудь другой, но он всем своим естеством чувствовал, что это Вероника. Да, это она, нет ни малейшего сомнения. Он провел по лицу дрожащими от волнения пальцами и рухнул на диван. Минутку лежал, улыбаясь и глядя на сводчатый потолок, на котором, как на киноэкране, мелькали кадры недавних дней. Потом встал и с той же улыбкой счастливого победителя принялся бродить по мастерской. Фрагменты скульптур, макеты... Кладбище реализованных и неосуществимых замыслов... Как и та работа, которую начал с величайшим пылом, а сейчас только и делает, что каждый день со скукой разматывает мешковину и обрызгивает глину водой. Будет еще одна скульптура. Но что от этого изменится в жизни? Да и вообще, кому от этого лучше (а если и лучше, то меньше всего тебе самому), что ты сделал сотню, а не тысячу скульптур, или наоборот? Что работы, которые он собирался показать людям, остались в набросках, а те, о которых ты меньше всего думал, вошли в твою творческую биографию? Радость труда? Да, каждая из этих скульптур принесла тебе много счастливых часов.
Снова зазвонил телефон. Скирмонис, приготовившись к прыжку, напрягая всю силу воли, удерживал себя, пока не замолкли звонки. Не понимал и не рассуждал, почему так поступает, но каждый раз, когда раздавался телефонный зов, со злорадством повиновался необъяснимым внутренним импульсам. Потом прошел час, другой — никто больше не звонил. Он ждал, надеялся, что позвонят, зная, что на этот раз не устоит перед соблазном поднять трубку, однако телефон молчал. Вместо него раздался робкий стук в дверь. Бросился открывать, но, увы, за дверью не было Вероники, там стоял Скардис.
— Чего глаза выпучил? Это я, самый верный твой друг.— Скардис радостно хихикает, обдав Скирмониса водочным душком. Небритый, в грязной рубашке, но достаточно бодрый. — Звякнул твоей Уне. Выдала, где ты находишься. Ну и забаррикадировался же ты, приятель! Видно, твой телефон с особым устройством — не включается, почуяв сотню.
— Заходи.
— Обязательно. У меня серьезное дело. Скирмонис свысока улыбается.
— Знаю, чего ржешь. Нет, на этот раз ошибаешься, дружище. Рублик не требуется. Скардис сегодня Крез, каким никогда не был.
— Ржу, но не над тобой, будь спокоен. — Скирмонис дружески берет Скардиса за плечо, затаскивает в мастерскую.—Почему-то вспомнил нашу встречу три месяца назад, когда мы шли к Градовским. Тогда ждал звонка того же самого человека, как и сегодня, но вместо него позвонил ты. А еще говорят, что в жизни ничто не повторяется.
— История повторяется, сказали Плутарх, Сенека, Аристотель. Повторяется, дружище, только с другого конца! Вот, положим, я. Три месяца назад, как ты соизволил вспомнить, я был трезв, нищ и здоров как динозавр. А что сегодня? Полуживой миллионер с дырявым желудком.
— Не говори загадками. Наследство из Америки получил, что ли? —шутит Скирмонис.
— Дичпетрис снизошел. В прошлый понедельник — трр! — звонок из издательства. Поднимаю трубку: Вайзбунас! Так, мол, и так, товарищ Скардис, будьте любезны, сам товарищ Дичпетрис желает вас видеть. А я, сам знаешь, уже успел принять. Если желает, пускай видит, говорю. Встречу как брата родного. Вайзбунас заткнулся и опять рот разинут, вякает чего-то, нужного слова не находит. Как же вы так, товарищ Скардис... нельзя... надо считаться... все-таки сам товарищ Дичпетрис... Знаешь что, говорю, неуважаемый товарищ Вайзбунас, пошел ты... И положил трубку. Вижу, ты не одобряешь, дружище: неинтеллигентно, невежливо с моей стороны. А они-то красиво поступали, этот товарищ Дичпетрис со своей конторой? Свиньи! Ты уже забыл всю эту историю, — значит, посторонний человек, а у меня до сих пор вот тут сидит. Представь себе: больше года пролежала рукопись, а они ни бе ни ме. Нюхали, щупали со всех сторон, собирали чужие мнения, а я в дураках, чтоб их черти драли. Трусы! Помню, однажды не выдержал — позвонил. Знал, после этого так называемого обсуждения все решено, а все-таки позвонил. Тому же самому засранцу Вайзбунасу. Как дела с моей книгой, уважаемый товарищ? Как ни верти, я автор, не могу не полюбопытствовать, почему такое затянувшееся молчание. В трубке кряхтят да мычат («Ах, это вы, товарищ Скардис... Приятно, приятно...»), потом Вайзбунас запел об удивительном августе, хотя всю неделю лил сплошной дождь, и под конец, присовокупив какой-то привезенный из Паланги каламбур, пожелал мне хорошего творческого настроения, без которого, мол, невозможна плодотворная работа писателя. Ну что ты скажешь про такого златоуста, дружище? Зверь в заграничных джинсах! Я, значит, обозвал его и попросил говорить по-человечески. Ну да, ясно, понятно, товарищ Скардис, абсолютно понятно... вы уж простите... мы, видите ли, иногда... Вообще-то мне лично ваш роман ничего... понравился... Есть такие страницы, что ого, если можно так выразиться. Любопытно, свежо, оригинально, сказал бы я... Но, знаете ли, это... отнюдь не совпадающее с мнением авторитетных товарищей, высказанным на обсуждении книги. Жаль, жаль... С нашего делового разговора прошло много времени, страсти остыли, самолюбие успокоилось, так что и у вас, товарищ Скардис, была возможность спокойно обдумать свои позиции, сделать соответствующие выводы. Между тем мы, издательство, остались при своем прежнем мнении: доработка романа — только на пользу. Не так, конечно, как указывали на обсуждении, но... Да вы и сами понимаете, товарищ Скардис. Товарищ Дичпетрис, из
самых благих побуждений, уже хотел вам звонить,.. Зайдите к нему. У него весьма рациональные и, полагаю, приемлемые для вас предложения, как улучшить роман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
болтовня...» — фантазировал он, презирая себя. Обещал вернуться раньше — правда, надо же вечером сходить в кино или театр, — но опять появлялся только после ужина, когда Уне уже лежала в постели. Каждый час, проведенный с Уне, был невыносимо тяжел, и он старался, чтобы этих часов было как можно меньше.
Однажды под вечер, когда он валялся на диване в мастерской, думая о чем угодно, только не о работе, зазвонил телефон. Перед этим было много звонков, и у него часто мелькала мысль, что это Вероника. Но она молчала, и он понял, что наивно было бы ждать, пока она позвонит первой. Хотя, с другой стороны, почему бы ей не позвонить первой? Если действительно любит... Разве женская стеснительность и мужская гордость не стоят друг друга?
Он поднял трубку, на этот раз уже не надеясь услышать ее голос, и бросил свое привычное: «Слушаю!» Никто не ответил. Несколько секунд подержал трубку у уха («Алло, алло, я слушаю...»), но на том конце провода настойчиво молчали, пока он не нажал на рычаг. Вчера тоже был такой звонок и молчание. Мог звонить и кто-нибудь другой, но он всем своим естеством чувствовал, что это Вероника. Да, это она, нет ни малейшего сомнения. Он провел по лицу дрожащими от волнения пальцами и рухнул на диван. Минутку лежал, улыбаясь и глядя на сводчатый потолок, на котором, как на киноэкране, мелькали кадры недавних дней. Потом встал и с той же улыбкой счастливого победителя принялся бродить по мастерской. Фрагменты скульптур, макеты... Кладбище реализованных и неосуществимых замыслов... Как и та работа, которую начал с величайшим пылом, а сейчас только и делает, что каждый день со скукой разматывает мешковину и обрызгивает глину водой. Будет еще одна скульптура. Но что от этого изменится в жизни? Да и вообще, кому от этого лучше (а если и лучше, то меньше всего тебе самому), что ты сделал сотню, а не тысячу скульптур, или наоборот? Что работы, которые он собирался показать людям, остались в набросках, а те, о которых ты меньше всего думал, вошли в твою творческую биографию? Радость труда? Да, каждая из этих скульптур принесла тебе много счастливых часов.
Снова зазвонил телефон. Скирмонис, приготовившись к прыжку, напрягая всю силу воли, удерживал себя, пока не замолкли звонки. Не понимал и не рассуждал, почему так поступает, но каждый раз, когда раздавался телефонный зов, со злорадством повиновался необъяснимым внутренним импульсам. Потом прошел час, другой — никто больше не звонил. Он ждал, надеялся, что позвонят, зная, что на этот раз не устоит перед соблазном поднять трубку, однако телефон молчал. Вместо него раздался робкий стук в дверь. Бросился открывать, но, увы, за дверью не было Вероники, там стоял Скардис.
— Чего глаза выпучил? Это я, самый верный твой друг.— Скардис радостно хихикает, обдав Скирмониса водочным душком. Небритый, в грязной рубашке, но достаточно бодрый. — Звякнул твоей Уне. Выдала, где ты находишься. Ну и забаррикадировался же ты, приятель! Видно, твой телефон с особым устройством — не включается, почуяв сотню.
— Заходи.
— Обязательно. У меня серьезное дело. Скирмонис свысока улыбается.
— Знаю, чего ржешь. Нет, на этот раз ошибаешься, дружище. Рублик не требуется. Скардис сегодня Крез, каким никогда не был.
— Ржу, но не над тобой, будь спокоен. — Скирмонис дружески берет Скардиса за плечо, затаскивает в мастерскую.—Почему-то вспомнил нашу встречу три месяца назад, когда мы шли к Градовским. Тогда ждал звонка того же самого человека, как и сегодня, но вместо него позвонил ты. А еще говорят, что в жизни ничто не повторяется.
— История повторяется, сказали Плутарх, Сенека, Аристотель. Повторяется, дружище, только с другого конца! Вот, положим, я. Три месяца назад, как ты соизволил вспомнить, я был трезв, нищ и здоров как динозавр. А что сегодня? Полуживой миллионер с дырявым желудком.
— Не говори загадками. Наследство из Америки получил, что ли? —шутит Скирмонис.
— Дичпетрис снизошел. В прошлый понедельник — трр! — звонок из издательства. Поднимаю трубку: Вайзбунас! Так, мол, и так, товарищ Скардис, будьте любезны, сам товарищ Дичпетрис желает вас видеть. А я, сам знаешь, уже успел принять. Если желает, пускай видит, говорю. Встречу как брата родного. Вайзбунас заткнулся и опять рот разинут, вякает чего-то, нужного слова не находит. Как же вы так, товарищ Скардис... нельзя... надо считаться... все-таки сам товарищ Дичпетрис... Знаешь что, говорю, неуважаемый товарищ Вайзбунас, пошел ты... И положил трубку. Вижу, ты не одобряешь, дружище: неинтеллигентно, невежливо с моей стороны. А они-то красиво поступали, этот товарищ Дичпетрис со своей конторой? Свиньи! Ты уже забыл всю эту историю, — значит, посторонний человек, а у меня до сих пор вот тут сидит. Представь себе: больше года пролежала рукопись, а они ни бе ни ме. Нюхали, щупали со всех сторон, собирали чужие мнения, а я в дураках, чтоб их черти драли. Трусы! Помню, однажды не выдержал — позвонил. Знал, после этого так называемого обсуждения все решено, а все-таки позвонил. Тому же самому засранцу Вайзбунасу. Как дела с моей книгой, уважаемый товарищ? Как ни верти, я автор, не могу не полюбопытствовать, почему такое затянувшееся молчание. В трубке кряхтят да мычат («Ах, это вы, товарищ Скардис... Приятно, приятно...»), потом Вайзбунас запел об удивительном августе, хотя всю неделю лил сплошной дождь, и под конец, присовокупив какой-то привезенный из Паланги каламбур, пожелал мне хорошего творческого настроения, без которого, мол, невозможна плодотворная работа писателя. Ну что ты скажешь про такого златоуста, дружище? Зверь в заграничных джинсах! Я, значит, обозвал его и попросил говорить по-человечески. Ну да, ясно, понятно, товарищ Скардис, абсолютно понятно... вы уж простите... мы, видите ли, иногда... Вообще-то мне лично ваш роман ничего... понравился... Есть такие страницы, что ого, если можно так выразиться. Любопытно, свежо, оригинально, сказал бы я... Но, знаете ли, это... отнюдь не совпадающее с мнением авторитетных товарищей, высказанным на обсуждении книги. Жаль, жаль... С нашего делового разговора прошло много времени, страсти остыли, самолюбие успокоилось, так что и у вас, товарищ Скардис, была возможность спокойно обдумать свои позиции, сделать соответствующие выводы. Между тем мы, издательство, остались при своем прежнем мнении: доработка романа — только на пользу. Не так, конечно, как указывали на обсуждении, но... Да вы и сами понимаете, товарищ Скардис. Товарищ Дичпетрис, из
самых благих побуждений, уже хотел вам звонить,.. Зайдите к нему. У него весьма рациональные и, полагаю, приемлемые для вас предложения, как улучшить роман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121