представляясь, он так невнятно буркнул свою фамилию, что ничего нельзя было разобрать. Альфонсас и председатель колхоза величали его ласково, как бы с сочувствием, Тамошюкасом, хотя по возрасту оба годились ему в сыновья. Потом откуда-то возник юный баянист с двумя голосистыми пригожими девушками; затянув песню и минутку потоптавшись возле них, все трое удалились.
Тогда Скирмонис откупорил бутылку коньяка. У гостей, как оказалось, была другая. Расселись, где кому удобней, вокруг костра. Согрелись, стали разговорчивей. Даже не заметили, как исчез Ширмонелис. Вернулся с бутылкой. Тоже коньяк, только на звездочку выше. Э-э, махал он руками: раз Иванов день, то пускай будет Иванов день. Неподалеку стоит его дом. Новый, не совсем еще устроенный, но переночевать места всем хватит. Еще по маленькой!
— Хорошо живете, — сказал Скирмонис.
— А чего ж не жить? — Ширмонелис так и лучился. — Жена у меня симпатичная, врачиха, сегодня в больнице дежурит; дом почти построен, в следующем квартале получаю автомобиль, а мой колхоз район еще ни разу не осрамил. Передовик! Звонили из райцентра: приехал корреспондент из Вильнюса. Завтра, наверное, прибудет. В республиканской печати будет статья со снимками, не первая и не последняя... вот так-то! Ширмонелис не сдается, Ширмонелис еще покажет, на что способен!
— Наша смолянка ладно горит, — сказал Тамошю-кас, осоловело глядя куда-то в звездную темноту.
— Корреспондент из Вильнюса? — прислушалась Вероника. — Простите, а из какой газеты? Кто именно?
Ширмонелис посмотрел на женщину взглядом ястреба. Охотно удовлетворил бы любопытство милой гостьи, но ему не назвали фамилию корреспондента, а он, дурак, не спросил.
— Наша смолянка ладно горит, — снова буркнул Тамошюкас.
Альфонсас расхохотался.
— Да где ты ее видишь, Тамошюкас? Давно погасла.—И повернулся к Скирмонису — Значит, вы из Вильнюса с супругой?
— Когда-то жили там, — опередила Скирмониса Вероника. — Из Каунаса мы. Отдыхаем.
— Наши края живописные. Как только лето, так и плывут со всех сторон. — Альфонсас замолчал, подозрительно поглядывая исподлобья на Скирмониса. Наконец решился: — Ваше лицо я вроде видел где-то...
— Не бывал я в этих местах.
— Все люди похожи, если присмотреться, — философски обобщил Ширмонелис.
— Наша смолянка ладно горит,—третий раз вякнул Тамошюкас и повалился боком на траву.
Ширмонелис принялся извиняться: такое свинство! Стыд и срам всей жемайтийской земле!
Альфонсас заступился за него: слаб в коленях стал, сколько ему на до-то? И, конечно, слишком уж честен: никогда ни капли на дне не оставит.
— Недурная компания, — съязвила Вероника, когда мужчины, взяв под руки Тамошюкаса, отправились домой. — Знаешь, в одну минуту чуть не брякнула, кто ты такой. Мелкие людишки! Может, только председатель чего-то стоит. Да, Ширмонелис — привлекательная личность. Ну и этот парень с аккордеоном... девушки... Поют очень уж хорошо. Только одна, помнишь, та черненькая, с большими дугами бровей... Нет, не то чтоб не понравилась, симпатичная девушка, только слишком уж пялила на меня глаза. Даже не по себе стало. А ты... во всем этом комплекте был словно бог среди своих неудачных творений. Лицо интеллектуала, манеры... в отсветах костра твое лицо казалось благородным, одухотворенным — такими я представляю себе великих художников. Были мгновения, когда я едва сдерживалась, чтобы не сказать этим людишкам: «Это Скирмонис, известный скульптор. Не слишком ли много себе позволяете, товарищи?»
— Мне кажется, все они очень симпатичные люди, — снисходительно заметил Скирмонис. — Как ни верти, канун Иванова дня прошел чудесно, Рони!
Она не стала спорить.
Утром они сняли палатку, сунули свои скудные пожитки в багажник и уехали. Проселок, ведущий к грейдеру, поворачивал мимо нового дома председателя. Скирмонис думал, что невежливо уехать, не попрощавшись, но Вероника запротестовала: неужели он
забыл про вильнюсского корреспондента, который, быть может, уже сидит у Ширмонелиса!
Они вздохнули с облегчением только при виде петляющей по холмам дороги. Но успокоились слишком рано: в самом конце проселка из-за буйных кустов вынырнул крытый брезентом газик, которым правил Ширмонелис, а рядом с ним сидел гражданин импозантного вида с фотоаппаратом через плечо. Вероника, покраснев до ушей, крутанула руль, угодив правым колесом на пашню, и автомобиль едва не забуксовал. Негр-Вильпишюс, выпучив глаза, смотрел на проезжающих. Потом сказал что-то председателю, и газик остановился. Но Вероника уже мчалась дальше. Лишь свернув на грейдер, бросила взгляд влево через боковое стекло. У газика стояли Негр-Вильпишюс с председателем и отчаянно махали им руками.
— Черт принес его сюда, этого идиота, — возмутилась Вероника.
Скирмонис улыбнулся:
— Удрали как воришки. Вроде и невежливо с нашей стороны.
— Ширмонелис представит нас Негру как мужа с женой. Вот тебе и Иванов день.
— Не переживай, Рони. В двадцатом веке такие приключения редко кончаются разводом.
— Все шуточки?! — раздраженно отрезала Вероника.—Пожалуйста, если нравится. Только избавь от них меня.
Скирмонис ничего не ответил. Ему стало грустно и больно оттого, что Вероника так болезненно восприняла эту непредвиденную встречу, которая может вызвать осложнения в ее семейной жизни.
3
Суопис еще не вернулся с голубых кавказских гор... Завтра приедет его сестра Живиле, доставит Веронике сына. А пока она одна в бездушной, забитой вещами квартире, которая вдруг стала чужой и неприветливой.
Приоткрывает дверь в его комнату. Зачем? Чего ради? Самой странно: ведь ничего здесь не нужно. От спертого воздуха кабинета щиплет в носу. Какая-то смесь запахов книг, красок, нафталина — словно беззастенчивый вызов озону с берегов Швентойи... Минуту смотрит растерянно на массивный письменный стол
в углу комнаты. На нем только письменный прибор и стопка иллюстрированных изданий, остальное спрятано в ящиках: Роби любит порядок. Перед столом стул с изогнутой спинкой. Когда Вероника заходила сюда, приняв ванну («Милый, не пора ли и тебе отдохнуть?..»), он вставал и, пряча под набрякшими веками вспыхнувшую в глазах страсть, безропотно шел туда, куда звал его долг мужа.
«Вот дура, — размышляла она вслух. — Лезет в голову всякая чушь. Зачем же я пришла? А-а, форточка... Да, уезжая, надо было оставить форточку открытой». Подбежав, открывает окошко, поправляет занавеску, стараясь ни о чем не думать. Но щеки предательски краснеют, уши тоже. И на сердце такая тяжесть, что хоть плачь.
Со злостью захлопывает дверь — и в коридор. В спальне две застланные кровати... Нет! Самое уютное место сегодня — кухня.
Телефонный звонок. Долгий, настойчивый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Тогда Скирмонис откупорил бутылку коньяка. У гостей, как оказалось, была другая. Расселись, где кому удобней, вокруг костра. Согрелись, стали разговорчивей. Даже не заметили, как исчез Ширмонелис. Вернулся с бутылкой. Тоже коньяк, только на звездочку выше. Э-э, махал он руками: раз Иванов день, то пускай будет Иванов день. Неподалеку стоит его дом. Новый, не совсем еще устроенный, но переночевать места всем хватит. Еще по маленькой!
— Хорошо живете, — сказал Скирмонис.
— А чего ж не жить? — Ширмонелис так и лучился. — Жена у меня симпатичная, врачиха, сегодня в больнице дежурит; дом почти построен, в следующем квартале получаю автомобиль, а мой колхоз район еще ни разу не осрамил. Передовик! Звонили из райцентра: приехал корреспондент из Вильнюса. Завтра, наверное, прибудет. В республиканской печати будет статья со снимками, не первая и не последняя... вот так-то! Ширмонелис не сдается, Ширмонелис еще покажет, на что способен!
— Наша смолянка ладно горит, — сказал Тамошю-кас, осоловело глядя куда-то в звездную темноту.
— Корреспондент из Вильнюса? — прислушалась Вероника. — Простите, а из какой газеты? Кто именно?
Ширмонелис посмотрел на женщину взглядом ястреба. Охотно удовлетворил бы любопытство милой гостьи, но ему не назвали фамилию корреспондента, а он, дурак, не спросил.
— Наша смолянка ладно горит, — снова буркнул Тамошюкас.
Альфонсас расхохотался.
— Да где ты ее видишь, Тамошюкас? Давно погасла.—И повернулся к Скирмонису — Значит, вы из Вильнюса с супругой?
— Когда-то жили там, — опередила Скирмониса Вероника. — Из Каунаса мы. Отдыхаем.
— Наши края живописные. Как только лето, так и плывут со всех сторон. — Альфонсас замолчал, подозрительно поглядывая исподлобья на Скирмониса. Наконец решился: — Ваше лицо я вроде видел где-то...
— Не бывал я в этих местах.
— Все люди похожи, если присмотреться, — философски обобщил Ширмонелис.
— Наша смолянка ладно горит,—третий раз вякнул Тамошюкас и повалился боком на траву.
Ширмонелис принялся извиняться: такое свинство! Стыд и срам всей жемайтийской земле!
Альфонсас заступился за него: слаб в коленях стал, сколько ему на до-то? И, конечно, слишком уж честен: никогда ни капли на дне не оставит.
— Недурная компания, — съязвила Вероника, когда мужчины, взяв под руки Тамошюкаса, отправились домой. — Знаешь, в одну минуту чуть не брякнула, кто ты такой. Мелкие людишки! Может, только председатель чего-то стоит. Да, Ширмонелис — привлекательная личность. Ну и этот парень с аккордеоном... девушки... Поют очень уж хорошо. Только одна, помнишь, та черненькая, с большими дугами бровей... Нет, не то чтоб не понравилась, симпатичная девушка, только слишком уж пялила на меня глаза. Даже не по себе стало. А ты... во всем этом комплекте был словно бог среди своих неудачных творений. Лицо интеллектуала, манеры... в отсветах костра твое лицо казалось благородным, одухотворенным — такими я представляю себе великих художников. Были мгновения, когда я едва сдерживалась, чтобы не сказать этим людишкам: «Это Скирмонис, известный скульптор. Не слишком ли много себе позволяете, товарищи?»
— Мне кажется, все они очень симпатичные люди, — снисходительно заметил Скирмонис. — Как ни верти, канун Иванова дня прошел чудесно, Рони!
Она не стала спорить.
Утром они сняли палатку, сунули свои скудные пожитки в багажник и уехали. Проселок, ведущий к грейдеру, поворачивал мимо нового дома председателя. Скирмонис думал, что невежливо уехать, не попрощавшись, но Вероника запротестовала: неужели он
забыл про вильнюсского корреспондента, который, быть может, уже сидит у Ширмонелиса!
Они вздохнули с облегчением только при виде петляющей по холмам дороги. Но успокоились слишком рано: в самом конце проселка из-за буйных кустов вынырнул крытый брезентом газик, которым правил Ширмонелис, а рядом с ним сидел гражданин импозантного вида с фотоаппаратом через плечо. Вероника, покраснев до ушей, крутанула руль, угодив правым колесом на пашню, и автомобиль едва не забуксовал. Негр-Вильпишюс, выпучив глаза, смотрел на проезжающих. Потом сказал что-то председателю, и газик остановился. Но Вероника уже мчалась дальше. Лишь свернув на грейдер, бросила взгляд влево через боковое стекло. У газика стояли Негр-Вильпишюс с председателем и отчаянно махали им руками.
— Черт принес его сюда, этого идиота, — возмутилась Вероника.
Скирмонис улыбнулся:
— Удрали как воришки. Вроде и невежливо с нашей стороны.
— Ширмонелис представит нас Негру как мужа с женой. Вот тебе и Иванов день.
— Не переживай, Рони. В двадцатом веке такие приключения редко кончаются разводом.
— Все шуточки?! — раздраженно отрезала Вероника.—Пожалуйста, если нравится. Только избавь от них меня.
Скирмонис ничего не ответил. Ему стало грустно и больно оттого, что Вероника так болезненно восприняла эту непредвиденную встречу, которая может вызвать осложнения в ее семейной жизни.
3
Суопис еще не вернулся с голубых кавказских гор... Завтра приедет его сестра Живиле, доставит Веронике сына. А пока она одна в бездушной, забитой вещами квартире, которая вдруг стала чужой и неприветливой.
Приоткрывает дверь в его комнату. Зачем? Чего ради? Самой странно: ведь ничего здесь не нужно. От спертого воздуха кабинета щиплет в носу. Какая-то смесь запахов книг, красок, нафталина — словно беззастенчивый вызов озону с берегов Швентойи... Минуту смотрит растерянно на массивный письменный стол
в углу комнаты. На нем только письменный прибор и стопка иллюстрированных изданий, остальное спрятано в ящиках: Роби любит порядок. Перед столом стул с изогнутой спинкой. Когда Вероника заходила сюда, приняв ванну («Милый, не пора ли и тебе отдохнуть?..»), он вставал и, пряча под набрякшими веками вспыхнувшую в глазах страсть, безропотно шел туда, куда звал его долг мужа.
«Вот дура, — размышляла она вслух. — Лезет в голову всякая чушь. Зачем же я пришла? А-а, форточка... Да, уезжая, надо было оставить форточку открытой». Подбежав, открывает окошко, поправляет занавеску, стараясь ни о чем не думать. Но щеки предательски краснеют, уши тоже. И на сердце такая тяжесть, что хоть плачь.
Со злостью захлопывает дверь — и в коридор. В спальне две застланные кровати... Нет! Самое уютное место сегодня — кухня.
Телефонный звонок. Долгий, настойчивый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121