Любовь, как мне кажется, это спонтанный сгусток самых благородных чувств человека, который на некоторое время делает нас абсолютно счастливыми. Поэты воспевают вечную любовь, а на деле любовь исподволь гаснет и умирает вместе с возрастом человека, как заметил товарищ Норутис. Остаются лишь элементарная привязанность друг к другу, дружба, ну и инстинктивный страх перед одиночеством.
— Совершенно верно, товарищ Скирмонис, — подхватил Негр-Вильпишюс. — Любовь это сложный инструмент, работающий безотказно, лишь пока все компоненты на местах. Вы думаете, возможна нормальная любовь между супругами, если один из них импотент?
Жена директора негромко охнула и вздохнула («Вы неисправимы, товарищ Вильпишюс...»), а Вероника как ни в чем не бывало одарила гостей обворожитель-
ной улыбкой, дольше остановившись на Скирмонисе («А вы как к этому относитесь, Людас?»), и сказала, что не может не согласиться с Негром, хотя тот и не изобрел ничего нового, а лишь напомнил избитую истину, старую как мир. Композитор позволил себе осторожно заметить, что духовные узы все-таки имеют решающее значение, особенно для интеллектуалов; его с пылом поддержал директор, но Вайзбунас с Кеблой и их жены не согласились свести на второй план узы физические («Между обоими мы ставим знак равенства»), а Негр попытался остаться себе верным до конца и ударил сплеча:
— Вы скатились в болото идеализма, дорогие друзья. Красиво, благородно, но нежизненно. Найдите мне нормальную честную женщину, которая без колебания выбрала в спутники жизни сексуального калеку (хотя во всех прочих отношениях он и безупречен), а не мужика что надо. В Помпее у входа во дворец одного патриция можно увидеть фреску — ей не меньше двух тысяч лет: весы, на одной чаше которых этот предмет, а на другой — груда золота. И знаете — чаша с золотом перышком взлетела вверх. Уже тысячелетия назад женщина знала цену мужчине и не стеснялась публично признаться в этом.
— Не выстраивай всех женщин в одну очередь, Альбинас,—не согласился Кебла.—Ты забыл, что есть и женщины-матери.
— Женщина это женщина, Микутис, — отбрил Негр-Вильпишюс. — Она вроде коня: неважно, какой масти и какой породы, надо уметь на нем ездить, чтоб не выбросил из седла.
— Товарищ Вильпишюс, вы пользуетесь эпитетами, которые вгоняют в краску благопристойного человека, но скажите, что все это имеет общего с любовью? — степенно, как подобает педагогу, спросил Норутис.
Негр бессильно развел руками, выдавив снисходительную улыбку, и ничего не ответил: разве докажешь раку, что в сене много витаминов...
— Я не буду безоговорочно поддерживать Аль-бинаса, но не могу согласиться и с вами, товарищ Норутис, — вставила Вероника, несколько ошеломив гостей своей смелостью.—Любовь, разумеется, это не только постель, но, с другой стороны, где вы найдете здоровую женщину, которая, принужденная обстоя-
тельствами довольствоваться одной так называемой духовной связью, могла бы без лицемерия сказать, что любит такого мужа и верна ему?
— Вы полагаете, Вероника...—буркнул Норутис, опешив перед ликующим взглядом Негра-Вильпишю-са.—Все-таки, когда женщина испытывает духовный голод...
— Ох, еще бы нет, я не отрицаю, не может быть настоящей любви без духовной общности, я признаю духовный голод, но не менее важен и тот, другой... даже, пожалуй, важнее, товарищ Норутис.
— Браво! — вскочил Негр. — Наконец-то нашлась женщина, которая не врет.
Все дружно рассмеялись (даже Норутене улыбнулась) и, подумав об одном и том же, уставились на Суописа. Поскольку у Суописа тоже мелькнула эта мысль, от которой побледнели раковины ушей, он не мог сдержаться и, покосившись на Веронику, буркнул:
— Мне кажется, ты пока не голодаешь. Ника, нечего жаловаться.
— Я и не жалуюсь, Роби, что ты, нет ни малейшего основания, я просто защищаю свою точку зрения, исходя из практики некоторых своих подруг...— ласково ответила Вероника, каждое слово подчеркивая переменчивой улыбкой, которую словно букет пестрых цветов, она предназначала мужу, но Скирмонис чувствовал, что букет составлен для него.
— Любовь — вечная тема для художников всех жанров,—ожил универсальный критик Микас Кебла, когда дружно опорожнили рюмки за здоровье радушных хозяев, а Суопису отдельно еще пожелали творческих удач, вспомнив по случаю и мать Вероники, зажарившую «чудо — не ведарай» и после путешествия из деревни отдыхающую на кухне.— Увы, многие обходят эту тему, затрагивая ее лишь постольку, поскольку нужно оживить произведение. А ведь это огромная, многогранная проблема, достойная самого пристального изучения!
— Тебе надо было поднять этот вопрос, когда здесь сидел наш уважаемый товарищ Тялкша,— серьезно заметил Вайзбунас, ладонью левой руки теребя бородку, но к его реплике отнеслись как к шутке.
— Я не говорю, давайте передвинем на второй план прочие темы — производственные, общественные, политические (воспитание патриотизма советского человека, его гражданской сознательности было и остается главной задачей социалистического искусства), однако, понимая, сколь важную роль играет любовь в жизни индивидуума (а отсюда — и общества), мы должны признать, что покамест она у нас на правах бедной побирушки, хотя на деле ее место — в храме искусства рядом с другими столь же значительными объектами изучения художника.
— Вообще-то литовское искусство звучит неплохо, его ценят как у нас в стране, так и за границей, можно было бы выжать из себя и побольше, но мешает определенная ограниченность, связанная со «страхом глубины», если так можно выразиться, — дополнил Вайзбунас— Возьмем хотя бы литературу. Написано немало и неплохих книг, квалифицированно, толково, но таких, чтоб потрясли, если так можно выразиться, нет, не наблюдается. Новый роман, скажете, который сами авторы назвали психологическим? Да, нельзя не признать, сделан значительный скачок в сторону изучения внутреннего мира человека, определенный, так сказать, импульс, напомнивший писателям о забытом за последнее десятилетие, хотя и давно существующем в литературе. Но это произведения более или менее камерного плана, некоторые из них отдают заимствованиями с Запада (сетования об отчуждении человека), а главные проблемы нашей жизни иногда обойдены стороной, выпячиваются второстепенные, третьестепенные вопросы. Скажите, как можно глубоко раскрыть духовный мир героя, если автор помещает его в искусственную среду?
— Вот именно! — авторитетно вставил Кебла, с 1адко улыбаясь малиновыми губами.— Наш герой не можс1 жигь без черного литовского хлеба, без любви к земле своих отцов, без дум о ее будущем, разумеется, а писатель подсовывает ему воздушные французские булочки и, усадив в кафе, убеждает его, что надо на все наплевать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
— Совершенно верно, товарищ Скирмонис, — подхватил Негр-Вильпишюс. — Любовь это сложный инструмент, работающий безотказно, лишь пока все компоненты на местах. Вы думаете, возможна нормальная любовь между супругами, если один из них импотент?
Жена директора негромко охнула и вздохнула («Вы неисправимы, товарищ Вильпишюс...»), а Вероника как ни в чем не бывало одарила гостей обворожитель-
ной улыбкой, дольше остановившись на Скирмонисе («А вы как к этому относитесь, Людас?»), и сказала, что не может не согласиться с Негром, хотя тот и не изобрел ничего нового, а лишь напомнил избитую истину, старую как мир. Композитор позволил себе осторожно заметить, что духовные узы все-таки имеют решающее значение, особенно для интеллектуалов; его с пылом поддержал директор, но Вайзбунас с Кеблой и их жены не согласились свести на второй план узы физические («Между обоими мы ставим знак равенства»), а Негр попытался остаться себе верным до конца и ударил сплеча:
— Вы скатились в болото идеализма, дорогие друзья. Красиво, благородно, но нежизненно. Найдите мне нормальную честную женщину, которая без колебания выбрала в спутники жизни сексуального калеку (хотя во всех прочих отношениях он и безупречен), а не мужика что надо. В Помпее у входа во дворец одного патриция можно увидеть фреску — ей не меньше двух тысяч лет: весы, на одной чаше которых этот предмет, а на другой — груда золота. И знаете — чаша с золотом перышком взлетела вверх. Уже тысячелетия назад женщина знала цену мужчине и не стеснялась публично признаться в этом.
— Не выстраивай всех женщин в одну очередь, Альбинас,—не согласился Кебла.—Ты забыл, что есть и женщины-матери.
— Женщина это женщина, Микутис, — отбрил Негр-Вильпишюс. — Она вроде коня: неважно, какой масти и какой породы, надо уметь на нем ездить, чтоб не выбросил из седла.
— Товарищ Вильпишюс, вы пользуетесь эпитетами, которые вгоняют в краску благопристойного человека, но скажите, что все это имеет общего с любовью? — степенно, как подобает педагогу, спросил Норутис.
Негр бессильно развел руками, выдавив снисходительную улыбку, и ничего не ответил: разве докажешь раку, что в сене много витаминов...
— Я не буду безоговорочно поддерживать Аль-бинаса, но не могу согласиться и с вами, товарищ Норутис, — вставила Вероника, несколько ошеломив гостей своей смелостью.—Любовь, разумеется, это не только постель, но, с другой стороны, где вы найдете здоровую женщину, которая, принужденная обстоя-
тельствами довольствоваться одной так называемой духовной связью, могла бы без лицемерия сказать, что любит такого мужа и верна ему?
— Вы полагаете, Вероника...—буркнул Норутис, опешив перед ликующим взглядом Негра-Вильпишю-са.—Все-таки, когда женщина испытывает духовный голод...
— Ох, еще бы нет, я не отрицаю, не может быть настоящей любви без духовной общности, я признаю духовный голод, но не менее важен и тот, другой... даже, пожалуй, важнее, товарищ Норутис.
— Браво! — вскочил Негр. — Наконец-то нашлась женщина, которая не врет.
Все дружно рассмеялись (даже Норутене улыбнулась) и, подумав об одном и том же, уставились на Суописа. Поскольку у Суописа тоже мелькнула эта мысль, от которой побледнели раковины ушей, он не мог сдержаться и, покосившись на Веронику, буркнул:
— Мне кажется, ты пока не голодаешь. Ника, нечего жаловаться.
— Я и не жалуюсь, Роби, что ты, нет ни малейшего основания, я просто защищаю свою точку зрения, исходя из практики некоторых своих подруг...— ласково ответила Вероника, каждое слово подчеркивая переменчивой улыбкой, которую словно букет пестрых цветов, она предназначала мужу, но Скирмонис чувствовал, что букет составлен для него.
— Любовь — вечная тема для художников всех жанров,—ожил универсальный критик Микас Кебла, когда дружно опорожнили рюмки за здоровье радушных хозяев, а Суопису отдельно еще пожелали творческих удач, вспомнив по случаю и мать Вероники, зажарившую «чудо — не ведарай» и после путешествия из деревни отдыхающую на кухне.— Увы, многие обходят эту тему, затрагивая ее лишь постольку, поскольку нужно оживить произведение. А ведь это огромная, многогранная проблема, достойная самого пристального изучения!
— Тебе надо было поднять этот вопрос, когда здесь сидел наш уважаемый товарищ Тялкша,— серьезно заметил Вайзбунас, ладонью левой руки теребя бородку, но к его реплике отнеслись как к шутке.
— Я не говорю, давайте передвинем на второй план прочие темы — производственные, общественные, политические (воспитание патриотизма советского человека, его гражданской сознательности было и остается главной задачей социалистического искусства), однако, понимая, сколь важную роль играет любовь в жизни индивидуума (а отсюда — и общества), мы должны признать, что покамест она у нас на правах бедной побирушки, хотя на деле ее место — в храме искусства рядом с другими столь же значительными объектами изучения художника.
— Вообще-то литовское искусство звучит неплохо, его ценят как у нас в стране, так и за границей, можно было бы выжать из себя и побольше, но мешает определенная ограниченность, связанная со «страхом глубины», если так можно выразиться, — дополнил Вайзбунас— Возьмем хотя бы литературу. Написано немало и неплохих книг, квалифицированно, толково, но таких, чтоб потрясли, если так можно выразиться, нет, не наблюдается. Новый роман, скажете, который сами авторы назвали психологическим? Да, нельзя не признать, сделан значительный скачок в сторону изучения внутреннего мира человека, определенный, так сказать, импульс, напомнивший писателям о забытом за последнее десятилетие, хотя и давно существующем в литературе. Но это произведения более или менее камерного плана, некоторые из них отдают заимствованиями с Запада (сетования об отчуждении человека), а главные проблемы нашей жизни иногда обойдены стороной, выпячиваются второстепенные, третьестепенные вопросы. Скажите, как можно глубоко раскрыть духовный мир героя, если автор помещает его в искусственную среду?
— Вот именно! — авторитетно вставил Кебла, с 1адко улыбаясь малиновыми губами.— Наш герой не можс1 жигь без черного литовского хлеба, без любви к земле своих отцов, без дум о ее будущем, разумеется, а писатель подсовывает ему воздушные французские булочки и, усадив в кафе, убеждает его, что надо на все наплевать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121