В двух шагах останавливается и бросает взгляд через плечо, словно решив убедиться, что действительно только что разговаривал со Скирмонисом.
«Этот человек всегда другой и всегда тот же самый».
Примерно так подумал Скирмонис о Диенисе (хотя еще без оснований для этого), когда тот впервые появился у него в мастерской около полугода спустя после их знакомства у Тялкши. Скирмонис удивился этому неожиданному визиту, но и обрадовался, сам не зная почему, — он не любил, чтобы за работой ему смотрели на руки. Но Диенис — дело другое... Как-то сразу он занял прочное место в сердце, хотя ничем нельзя это объяснить, — по-видимому, иначе и быть не может, когда встречаются два родственных духом человека. Правда, и характерами, и отношением к определенным явлениям жизни они сильно отличались, но это их только еще больше сблизило, потому что они идеально дополняли друг друга. Скирмонис, довольно скептически относившийся к художникам, был доволен, почти благодарен за то, что Диенис поклоняется искусству, смотрит на творца почти с набожным почитанием, словно на какую-то загадку природы. В мастерской он появлялся редко — два-три раза в год, но, заглянув, мог торчать битые часы, наблюдая за тем, как работает скульптор. Отказавшись от предложенной чашки кофе и извинившись, что помешал, он садился на табурет с таким видом созерцающего аскета
на неузнаваемо изменившемся лице, что невольно напрашивалась мысль: Диениса больше волнует сам процесс работы художника, чем законченное произведение.
Однажды Скирмонис (тогда он кончал в глине скульптуру «Янус», так и не увидевшую широкий мир) взглянул на Диениса и натолкнулся на его взгляд — восхищенный, почти ликующий. Старик растерялся, смутился и, часто моргая, принялся теребить бороден-ку двумя пальцами, как всегда в минуты сильного волнения. Да, он мешает, конечно, мешает: работающий художник должен оставаться наедине со своей тайной, в часы творческого акта ему необходимо отгородиться от всего мира, чтобы сосредоточиться.
Скирмонис ответил: ему мешают только дилетантские зеваки, жаждущие удовлетворить свое любопытство, а люди, которые ценят и понимают искусство, напротив, — воодушевляют, побуждают замахнуться шире и смелее.
Исподволь между скульптором и почитателем завязалась настоящая дружба. В минуты философского настроения Скирмонис иногда удивлялся, как два человека, общаясь только на расстоянии, могут дойти до такой степени близости, пытался найти этому причину, и каждый раз приходил к тому же выводу: их сблизила искренность. Искренность и человечность самого Диениса. Но прежде всего искренность. Если б они не были искренними, откровенными до конца, разве обнажили бы друг перед другом свой внутренний мир?
Расставшись с Диенисом, Скирмонис позвонил Веронике, что они смогут встретиться не в четыре часа, как уславливались, а только после семи.
— Снова обстоятельства изменились? — съязвила она, но притворилась, что охотно перенесет свидание на вечер: такое время для нее даже удобнее, потому что в четыре она должна идти к портнихе.
— Может, чашку чая? — предложил Диенис, когда в условленный час к нему зашел Скирмонис. — Или кофе? Моя секретарша сейчас приготовит.
— Нет, — Скирмонис резко встряхнул головой.— Разве что вам самому хочется. А для меня — никакой телесной пищи. Зашел просто так. Поговорить, отвести душу Не надеюсь, что вы поймете до конца, оправдаете, но не думаю, что и осудите... Да, когда не надо, кажется, что вокруг тьма друзей. А когда начинаешь всех перетряхивать, искать такого, которому мог бы доверить тайну, не побоявшись, что тебя осмеют, видишь, что это всего лишь обыкновенные знакомые. А поскольку вы человек не этой категории, уважаемый Томас, то и...— Скирмонис развел руками, не найдя подходящего слова.
— Я слушаю вас, друг мой, — подбодрил Диенис, усаживаясь в кресло и нервным движением взволнованного человека предлагая место перед собой своему гостю.
Скирмонис. Не знаю, где вы это сказали, скорее всего в мастерской, когда смотрели, как я работаю... А может, расхаживая, вот как я теперь, может, слушая у меня пластинки... неважно, где и когда, но вы действительно это сказали, уважаемый Томас, и я могу повторить слово в слово: «Быть творцом — огромное счастье. Умение создавать духовные ценности — это неоценимый дар, которым мало кого одарила природа. Я преклоняюсь перед этими счастливцами, но не завидую им: кому многое дано, с того многое и спросится. На ваших, художников, плечах, лежит страшная ответственность, и вы сами прекрасно это понимаете: работать, работать, работать! Без передышки, ни на минуту не опуская рук. Потраченный впустую час — уже преступление, ведь если ремесленника могут заменить тысячи таких же ремесленников, то творца — никто!» Я преступник, уважаемый Томас! Да! Каждое утро прихожу в мастерскую, чтобы проваляться свои рабочие часы на диване или пробродить в мастерской среди своих уродцев, и смысл жизни вижу лишь в коротких минутах любви, пережив которые с нетерпением жду их повторения. «Любовь окрыляет творца...» Не знаю, какой идиот изрек подобный абсурд: мне она только мешает. Нет, более того: она убила во мне любое желание творить, парализовала фантазию, осмеяла само Творчество. Влюбиться в мои годы... Более чем смешно, уважаемый Томас!
Диенис. Нет, совсем не смешно. Каждый человек кого-нибудь любит, только не все осознают это. Думаете, до этой женщины вы не любили? Не может быть! Вы любили жену, искусство, свои удавшиеся
произведения. Любовь была, и она есть, только сейчас все это подавила стихия страстей. Нас с Ривой многие считают идеальной парой — мы относимся к тем счастливчикам, которые сумели уберечь любовь и верность до старости, — но я не думаю, что это только наша заслуга. За это, друг мой, по-видимому, надо благодарить обыкновенную случайность, что жизнь не подвергла нашу любовь таким испытаниям, перед которыми она бы не устояла.
Скирмонис. Насколько мне известно, вы с Ривой прожили почти тридцать пять лет. Не поверю, что за столько времени судьба ни разу не совала палок в колеса супружеской жизни. Но у вас нашлись силы их сломать. А почему? Может, вы и споткнулись бы перед серьезным испытанием, если бы не нашли: вы — свою женщину, единственную в мире, Рива — своего мужчину, тоже единственного. А я, по-видимому, где-то разминулся со своей... Уне хорошая женщина, но не для меня, давно знал, что не для меня, но смирился с судьбой... Однако глупая надежда все дурачила сердце: ведь где-то, тоже без любви, чахнет и твоя суженая, мечтая о своей половинке... В один прекрасный день сведет вас счастливая случайность, и... Жизнь ведь не может быть сплошь несправедливой.
Диенис. Хм... Ну и как? Свела?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
«Этот человек всегда другой и всегда тот же самый».
Примерно так подумал Скирмонис о Диенисе (хотя еще без оснований для этого), когда тот впервые появился у него в мастерской около полугода спустя после их знакомства у Тялкши. Скирмонис удивился этому неожиданному визиту, но и обрадовался, сам не зная почему, — он не любил, чтобы за работой ему смотрели на руки. Но Диенис — дело другое... Как-то сразу он занял прочное место в сердце, хотя ничем нельзя это объяснить, — по-видимому, иначе и быть не может, когда встречаются два родственных духом человека. Правда, и характерами, и отношением к определенным явлениям жизни они сильно отличались, но это их только еще больше сблизило, потому что они идеально дополняли друг друга. Скирмонис, довольно скептически относившийся к художникам, был доволен, почти благодарен за то, что Диенис поклоняется искусству, смотрит на творца почти с набожным почитанием, словно на какую-то загадку природы. В мастерской он появлялся редко — два-три раза в год, но, заглянув, мог торчать битые часы, наблюдая за тем, как работает скульптор. Отказавшись от предложенной чашки кофе и извинившись, что помешал, он садился на табурет с таким видом созерцающего аскета
на неузнаваемо изменившемся лице, что невольно напрашивалась мысль: Диениса больше волнует сам процесс работы художника, чем законченное произведение.
Однажды Скирмонис (тогда он кончал в глине скульптуру «Янус», так и не увидевшую широкий мир) взглянул на Диениса и натолкнулся на его взгляд — восхищенный, почти ликующий. Старик растерялся, смутился и, часто моргая, принялся теребить бороден-ку двумя пальцами, как всегда в минуты сильного волнения. Да, он мешает, конечно, мешает: работающий художник должен оставаться наедине со своей тайной, в часы творческого акта ему необходимо отгородиться от всего мира, чтобы сосредоточиться.
Скирмонис ответил: ему мешают только дилетантские зеваки, жаждущие удовлетворить свое любопытство, а люди, которые ценят и понимают искусство, напротив, — воодушевляют, побуждают замахнуться шире и смелее.
Исподволь между скульптором и почитателем завязалась настоящая дружба. В минуты философского настроения Скирмонис иногда удивлялся, как два человека, общаясь только на расстоянии, могут дойти до такой степени близости, пытался найти этому причину, и каждый раз приходил к тому же выводу: их сблизила искренность. Искренность и человечность самого Диениса. Но прежде всего искренность. Если б они не были искренними, откровенными до конца, разве обнажили бы друг перед другом свой внутренний мир?
Расставшись с Диенисом, Скирмонис позвонил Веронике, что они смогут встретиться не в четыре часа, как уславливались, а только после семи.
— Снова обстоятельства изменились? — съязвила она, но притворилась, что охотно перенесет свидание на вечер: такое время для нее даже удобнее, потому что в четыре она должна идти к портнихе.
— Может, чашку чая? — предложил Диенис, когда в условленный час к нему зашел Скирмонис. — Или кофе? Моя секретарша сейчас приготовит.
— Нет, — Скирмонис резко встряхнул головой.— Разве что вам самому хочется. А для меня — никакой телесной пищи. Зашел просто так. Поговорить, отвести душу Не надеюсь, что вы поймете до конца, оправдаете, но не думаю, что и осудите... Да, когда не надо, кажется, что вокруг тьма друзей. А когда начинаешь всех перетряхивать, искать такого, которому мог бы доверить тайну, не побоявшись, что тебя осмеют, видишь, что это всего лишь обыкновенные знакомые. А поскольку вы человек не этой категории, уважаемый Томас, то и...— Скирмонис развел руками, не найдя подходящего слова.
— Я слушаю вас, друг мой, — подбодрил Диенис, усаживаясь в кресло и нервным движением взволнованного человека предлагая место перед собой своему гостю.
Скирмонис. Не знаю, где вы это сказали, скорее всего в мастерской, когда смотрели, как я работаю... А может, расхаживая, вот как я теперь, может, слушая у меня пластинки... неважно, где и когда, но вы действительно это сказали, уважаемый Томас, и я могу повторить слово в слово: «Быть творцом — огромное счастье. Умение создавать духовные ценности — это неоценимый дар, которым мало кого одарила природа. Я преклоняюсь перед этими счастливцами, но не завидую им: кому многое дано, с того многое и спросится. На ваших, художников, плечах, лежит страшная ответственность, и вы сами прекрасно это понимаете: работать, работать, работать! Без передышки, ни на минуту не опуская рук. Потраченный впустую час — уже преступление, ведь если ремесленника могут заменить тысячи таких же ремесленников, то творца — никто!» Я преступник, уважаемый Томас! Да! Каждое утро прихожу в мастерскую, чтобы проваляться свои рабочие часы на диване или пробродить в мастерской среди своих уродцев, и смысл жизни вижу лишь в коротких минутах любви, пережив которые с нетерпением жду их повторения. «Любовь окрыляет творца...» Не знаю, какой идиот изрек подобный абсурд: мне она только мешает. Нет, более того: она убила во мне любое желание творить, парализовала фантазию, осмеяла само Творчество. Влюбиться в мои годы... Более чем смешно, уважаемый Томас!
Диенис. Нет, совсем не смешно. Каждый человек кого-нибудь любит, только не все осознают это. Думаете, до этой женщины вы не любили? Не может быть! Вы любили жену, искусство, свои удавшиеся
произведения. Любовь была, и она есть, только сейчас все это подавила стихия страстей. Нас с Ривой многие считают идеальной парой — мы относимся к тем счастливчикам, которые сумели уберечь любовь и верность до старости, — но я не думаю, что это только наша заслуга. За это, друг мой, по-видимому, надо благодарить обыкновенную случайность, что жизнь не подвергла нашу любовь таким испытаниям, перед которыми она бы не устояла.
Скирмонис. Насколько мне известно, вы с Ривой прожили почти тридцать пять лет. Не поверю, что за столько времени судьба ни разу не совала палок в колеса супружеской жизни. Но у вас нашлись силы их сломать. А почему? Может, вы и споткнулись бы перед серьезным испытанием, если бы не нашли: вы — свою женщину, единственную в мире, Рива — своего мужчину, тоже единственного. А я, по-видимому, где-то разминулся со своей... Уне хорошая женщина, но не для меня, давно знал, что не для меня, но смирился с судьбой... Однако глупая надежда все дурачила сердце: ведь где-то, тоже без любви, чахнет и твоя суженая, мечтая о своей половинке... В один прекрасный день сведет вас счастливая случайность, и... Жизнь ведь не может быть сплошь несправедливой.
Диенис. Хм... Ну и как? Свела?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121