Литературным импортом пахнет, товарищи, эти книги написаны с оглядкой на разные теории (хоть в Литве побуду Кафкой или Камю), а не на человека, который живет среди нас.— И, сделав многозначительную паузу, рубанул: — А эго происходит потому, что наши писатели суют нос куда им не следует. Вот, скажем, хотя бы Гужас. По своему социальному происхождению — абсолютно городской человек. Написал немало прекрасных книг, изобра-
жающих рабочий класс, а сейчас лезет в колхозную деревню. Или Рамунайтис. Родился и вырос в местечке, а начинает зондировать большой город. Нет, такая беготня по чужим дворам ничего путного не даст. Если вы желаете создать что-нибудь серьезное, держитесь за свою тему, изображайте хорошо уже с детства знакомую вам среду.
— Рамунайтис давно себя рекламирует как родоначальника нового течения,— отозвался Негр.— До него, дескать, не было психологического романа в литовской литературе, а про внутренний монолог и говорить нечего.
— Вайжгантас о таких течениях как-то выразился: намочился под себя и кричит: течение! — сказал Нору-тис, вежливо извинившись перед женщинами, что точности ради он вынужден изменить хорошему тону.
— Нам нужны не пророки, а книги, как можно больше хороших книг, — вырвался из груди Вайзбуна-са вздох гражданской озабоченности.—А продуктивность писателя между тем, так сказать, низка, каждая рукопись нового произведения — настоящий праздник для издательства, если можно так выразиться.
— Вы читали роман Скардиса? — неожиданно задал ему вопрос Скирмонис. — Я слышал, эта книга как раз из таких, каких желаете нашему читателю вы с товарищем Кеблой...
Вайзбунас поправил галстук, отодвинул чуть левее свою тарелку, потрогал рюмку — у него вдруг появилось много занятий. Потом зачесались бакенбарды и так прошиб пот, что понадобился платок, который он отыскал не сразу.
— Видите, как тут точнее выразиться...—наконец-то решился он. — И читал и не читал. Как в том анекдоте про зайца, который вышиб окно в туалете лесных зверей — и я, и не я. Редактору недостаточно раз прочитать рукопись, первое впечатление может быть ошибочным. Многое зависит от настроения и всего прочего, если можно так выразиться. Пока редактируем, мы перемалываем текст десять раз, а я только разок прошелся глазами. Любопытная книга. Проблемная, волнующая, острая, талантливо написанная, если можно
1 Юозас Тумас-Вайжгантас (1869 —1933) — литовский прозаик эпохи национально-освободительного движения.
так выразиться. Я за нее. Так и сказал товарищу Дичгхетрису. Но кое-где автор слишком много себе позволяет. Есть такие углы...
— И из-за этих углов, конечно, ты побежал к Дичпетрису с рукописью? — съязвил Негр, воспользовавшись затянувшейся паузой.
— Нет, не побежал, уважаемый Альбинас, а просто-напросто пошел. Посоветоваться, согласовать. Когда возникают вопросительные знаки, мы всегда советуемся и согласовываем. Таков порядок, и не только в нашем издательстве.
— Два года. Долго согласовываете, — вставил Скирмонис.
— А вот тут я уж ни при чем, товарищ Скирмонис, абсолютно ни при чем, если можно так выразиться.
— А если б на вашем и Дичпетриса месте работали другие люди, как вы думаете, не отпали бы эти вопросительные знаки?
— Одни бы отпали, а другие возникли. Слишком уж суковатое произведение.
— Обрубить! — обратил в шутку спор гостей Суо-пис, подняв свою рюмку.
— Обрубить!
— Обрубить!
— Обрубить! — заголосили все наперебой, запивая ведарай, от которых давно не осталось и следа, так что пошла в ход городская кулинария и кукурузные пряники, испеченные самой хозяйкой.
Пока мужчины разбирали проблемы искусства, дамы успели поделиться кухонными секретами («...кладу пол-ложечки в банку, и варенье не засахариваемся»), обсудить моды, а Вероника — похвастаться, что муж привез из турпоездки в Париж роскошную рубашку и еще «кое-что». Дамам, конечно, захотелось увидеть заграничные покупки, и они вслед за Вероникой отправились в спальню, а между тем мужская фракция, под руководством Негра и с одобрения хозяина, укоротила паузы между рюмками. Раньше ведь тоже не воду пили (да и человек не мешок), и вскоре появились результаты ускоренных темпов: композитор Линас Грендимас, который все время сидел молча, беседуя больше улыбкой и поддакивающими кивками («Разумеется, а как же, благодарю, согласен...»), теперь отбивался репликами, как орел крыльями, и наконец затянул арию из «Фауста» («На земле весь род
людской чтит один кумир священный!»). Директор Норутис, в присутствии жены отхлебывавший по капельке, дернул как следут и в вопросе любви скатился на позиции Негра: баба не овечка, сеном не накормишь. Вайзбунас, оскорбленный выходкой Скирмони-са, поначалу сидел с неприступным видом, однако охотно поднимал вместе с другими рюмку и ставил пустую на стол, а потом вдруг стал объяснять, какую огромную роль в творческой биографии писателя играет хороший редактор. Но Негр переплюнул всех: сам вливал в свою бездонную глотку и других подбадривал, находя для каждого глотка предлог и соответствующее пожелание (чтобы рожь лучше росла, чтоб пчелы не утонули, за чернила, за краски, за литфонд и худфонд, за грузинский мрамор и литовский гранит, за вруна журналиста, ура!). Хлесткие каламбуры и соленые анекдоты так и сыпались из его толстогубого рта, который распахнулся еще шире, когда через час к столу вернулись женщины. Еще минута, и он бы показал давно известный всем номер «Пес жрет селедку»; увы, на столе не было нечищеной селедки, а хрумкая отдельные кусочки, даже лежа на полу, рыча по-собачьи и мотая головой, эффекта не произведешь. Микас Кебла между тем вел себя сдержанно (каким пришел, таким и уйду), хоть и не был из тех, которые в приличном обществе сторонятся рюмки. Правда, поначалу щеки его покраснели, малиновые губы чуть потускнели, надулись, а маленькие раковины ушей заострились, словно собираясь нырнуть в копну черных волос; улыбка стала слаще, движения осторожней, влажный блеск глаз тревожней. И — странное дело! —почти иссяк у него разговор. Как будто с Линасом Грендимасом поменялись языками. Сидел, откинувшись на стуле, склонив голову набок, слушал, что другие говорят, изредка вставляя слово-другое, и улыбался неизменной улыбкой, которую можно было толковать по-разному. Чем-то — наверное, умением держать себя в кулаке, выставив себя лучше и умнее, чем было на самом деле, — они с Суо-писом были похожи и заметно благоволили друг к другу. Но больше всего уподабливало их завидное умение вовремя и на месте поставить точку (Кебла: «Можно выпить, почему бы нет, но после двухсот граммов завяжи язык». Суопис: «Ну, хватит, с этой секунды ни капли»). Вот и теперь Суопис вежливо извинился перед гостями, объяснив, что на него равняться нет смысла — здоровье не позволит, и лизал по капельке мясистыми губами, с которых не сходила улыбка радушного и всепрощающего хозяина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
жающих рабочий класс, а сейчас лезет в колхозную деревню. Или Рамунайтис. Родился и вырос в местечке, а начинает зондировать большой город. Нет, такая беготня по чужим дворам ничего путного не даст. Если вы желаете создать что-нибудь серьезное, держитесь за свою тему, изображайте хорошо уже с детства знакомую вам среду.
— Рамунайтис давно себя рекламирует как родоначальника нового течения,— отозвался Негр.— До него, дескать, не было психологического романа в литовской литературе, а про внутренний монолог и говорить нечего.
— Вайжгантас о таких течениях как-то выразился: намочился под себя и кричит: течение! — сказал Нору-тис, вежливо извинившись перед женщинами, что точности ради он вынужден изменить хорошему тону.
— Нам нужны не пророки, а книги, как можно больше хороших книг, — вырвался из груди Вайзбуна-са вздох гражданской озабоченности.—А продуктивность писателя между тем, так сказать, низка, каждая рукопись нового произведения — настоящий праздник для издательства, если можно так выразиться.
— Вы читали роман Скардиса? — неожиданно задал ему вопрос Скирмонис. — Я слышал, эта книга как раз из таких, каких желаете нашему читателю вы с товарищем Кеблой...
Вайзбунас поправил галстук, отодвинул чуть левее свою тарелку, потрогал рюмку — у него вдруг появилось много занятий. Потом зачесались бакенбарды и так прошиб пот, что понадобился платок, который он отыскал не сразу.
— Видите, как тут точнее выразиться...—наконец-то решился он. — И читал и не читал. Как в том анекдоте про зайца, который вышиб окно в туалете лесных зверей — и я, и не я. Редактору недостаточно раз прочитать рукопись, первое впечатление может быть ошибочным. Многое зависит от настроения и всего прочего, если можно так выразиться. Пока редактируем, мы перемалываем текст десять раз, а я только разок прошелся глазами. Любопытная книга. Проблемная, волнующая, острая, талантливо написанная, если можно
1 Юозас Тумас-Вайжгантас (1869 —1933) — литовский прозаик эпохи национально-освободительного движения.
так выразиться. Я за нее. Так и сказал товарищу Дичгхетрису. Но кое-где автор слишком много себе позволяет. Есть такие углы...
— И из-за этих углов, конечно, ты побежал к Дичпетрису с рукописью? — съязвил Негр, воспользовавшись затянувшейся паузой.
— Нет, не побежал, уважаемый Альбинас, а просто-напросто пошел. Посоветоваться, согласовать. Когда возникают вопросительные знаки, мы всегда советуемся и согласовываем. Таков порядок, и не только в нашем издательстве.
— Два года. Долго согласовываете, — вставил Скирмонис.
— А вот тут я уж ни при чем, товарищ Скирмонис, абсолютно ни при чем, если можно так выразиться.
— А если б на вашем и Дичпетриса месте работали другие люди, как вы думаете, не отпали бы эти вопросительные знаки?
— Одни бы отпали, а другие возникли. Слишком уж суковатое произведение.
— Обрубить! — обратил в шутку спор гостей Суо-пис, подняв свою рюмку.
— Обрубить!
— Обрубить!
— Обрубить! — заголосили все наперебой, запивая ведарай, от которых давно не осталось и следа, так что пошла в ход городская кулинария и кукурузные пряники, испеченные самой хозяйкой.
Пока мужчины разбирали проблемы искусства, дамы успели поделиться кухонными секретами («...кладу пол-ложечки в банку, и варенье не засахариваемся»), обсудить моды, а Вероника — похвастаться, что муж привез из турпоездки в Париж роскошную рубашку и еще «кое-что». Дамам, конечно, захотелось увидеть заграничные покупки, и они вслед за Вероникой отправились в спальню, а между тем мужская фракция, под руководством Негра и с одобрения хозяина, укоротила паузы между рюмками. Раньше ведь тоже не воду пили (да и человек не мешок), и вскоре появились результаты ускоренных темпов: композитор Линас Грендимас, который все время сидел молча, беседуя больше улыбкой и поддакивающими кивками («Разумеется, а как же, благодарю, согласен...»), теперь отбивался репликами, как орел крыльями, и наконец затянул арию из «Фауста» («На земле весь род
людской чтит один кумир священный!»). Директор Норутис, в присутствии жены отхлебывавший по капельке, дернул как следут и в вопросе любви скатился на позиции Негра: баба не овечка, сеном не накормишь. Вайзбунас, оскорбленный выходкой Скирмони-са, поначалу сидел с неприступным видом, однако охотно поднимал вместе с другими рюмку и ставил пустую на стол, а потом вдруг стал объяснять, какую огромную роль в творческой биографии писателя играет хороший редактор. Но Негр переплюнул всех: сам вливал в свою бездонную глотку и других подбадривал, находя для каждого глотка предлог и соответствующее пожелание (чтобы рожь лучше росла, чтоб пчелы не утонули, за чернила, за краски, за литфонд и худфонд, за грузинский мрамор и литовский гранит, за вруна журналиста, ура!). Хлесткие каламбуры и соленые анекдоты так и сыпались из его толстогубого рта, который распахнулся еще шире, когда через час к столу вернулись женщины. Еще минута, и он бы показал давно известный всем номер «Пес жрет селедку»; увы, на столе не было нечищеной селедки, а хрумкая отдельные кусочки, даже лежа на полу, рыча по-собачьи и мотая головой, эффекта не произведешь. Микас Кебла между тем вел себя сдержанно (каким пришел, таким и уйду), хоть и не был из тех, которые в приличном обществе сторонятся рюмки. Правда, поначалу щеки его покраснели, малиновые губы чуть потускнели, надулись, а маленькие раковины ушей заострились, словно собираясь нырнуть в копну черных волос; улыбка стала слаще, движения осторожней, влажный блеск глаз тревожней. И — странное дело! —почти иссяк у него разговор. Как будто с Линасом Грендимасом поменялись языками. Сидел, откинувшись на стуле, склонив голову набок, слушал, что другие говорят, изредка вставляя слово-другое, и улыбался неизменной улыбкой, которую можно было толковать по-разному. Чем-то — наверное, умением держать себя в кулаке, выставив себя лучше и умнее, чем было на самом деле, — они с Суо-писом были похожи и заметно благоволили друг к другу. Но больше всего уподабливало их завидное умение вовремя и на месте поставить точку (Кебла: «Можно выпить, почему бы нет, но после двухсот граммов завяжи язык». Суопис: «Ну, хватит, с этой секунды ни капли»). Вот и теперь Суопис вежливо извинился перед гостями, объяснив, что на него равняться нет смысла — здоровье не позволит, и лизал по капельке мясистыми губами, с которых не сходила улыбка радушного и всепрощающего хозяина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121