Садимся в карету, и
...вперед, вперед, товарищ Веро!
— Цветы...—неуверенно напомнила Вероника, смутно осознавая, что поступает так, как поступать не следует, но не находя в себе решимости одним ударом перерубить те невидимые узы, которыми опутала себя в разговоре со Станейкой.
— Будет, все будет, киса. И цветы, и подарочки Негр не ударит лицом в грязь, не волнуйся.
Вероника села на заднее сиденье, а Негр-Вильпишюс рядом с водителем, который на бешеной скорости гнал машину по новому адресу Что случилось потом, Веронике не хотелось вспоминать. Конечно, ничего страшного, что они примчались к каким-то оранжереям в дачном пригороде. Цветы, которые раздобыл здесь Негр, были просто чудо. Только слишком уж долго они искали праздничный подарок несчастному больному. От магазина к магазину и все дальше от города, пока в конце концов не оказались в Ерузале. Но и здесь не было того, что нужно. Правда, в портфеле уже покоились бутылки шампанского и коньяка, набор дорогих конфет, кое-что из закуски, но Негр решил, что все это больному не подойдет. Вероника неуверенно возражала: цветы и набор конфет, чего еще-то? Возражала, однако улыбалась — простодушно, недогадливо, словно не подозревая о том, чем кончится вся эта затея. А потом... исчезло такси. Вероника пыталась возмущаться, упрекать Негра, но тот успокоил ее: не переживай, голубка, раз в пятнадцать минут идут автобусы в город, не пропадем. Вместо того чтобы портить нервы, лучше погуляем по соснякам, сама увидишь, какая тут чудесная природа...
Вот и начали гулять. Потом уселись, отыскав поэтичное местечко. Открыли портфель. На усеянной хвоей лужайке оказались извлеченные из портфеля шампанское с коньяком и закуски. По глоточку да по конфеточке... Симпатичное занятие. Тут и разговор завязался серьезный о живописи, о выставке молодых. Негру-Вильпишюсу все там показалось дерьмом, но достаточно было Веронике обидеться, как тут же появились хорошие произведения, многообещающие живописцы, а ярче всех засиял Робертас Суопис. О, Альбинас Вильпишюс молниеносно соображал, к какой женщине подобрать какой ключ, чтобы без особых потерь захватить обороняющуюся крепость!
Несколько дней спустя в газете появился репортаж Негра (бойкий стиль, полет воображения). Газетчик, наподобие квалифицированного гида, водил читателей по залам, вместе со зрителями останавливаясь перед самыми интересными, по его мнению, произведениями молодых живописцев, которые сулили их авторам достойное будущее. Среди этих счастливцев был и Робертас Суопис. Перед его картинами толпились любители живописи и не жалели комплиментов молодому творцу, а один авторитетный общественный деятель — его фамилия, правда, не была указана — сказал: «Хотел бы видеть эти произведения в своей квартире» («...если автор подарит...» — позднее присовокупит к этим строчкам Негр, издеваясь над своими писаниями в кругу приятелей).
Робертас Суопис был на седьмом небе от счастья. «Положим, я это заслужил, товарищ Вильпишюс меня не перехвалил, — говорил он, — но все-таки это прекрасный, да, прекрасный жест с его стороны, невежливо будет на такое внимание не ответить вниманием».
И в тот же вечер пригласил Негра на чашку кофе, а на прощанье предложил выбрать один из расхваленных холстов; сможет снять, когда закроется выставка.
Когда гость ушел, Вероника долго сидела за столом, не меняя позы, застыв от отвращения. К себе, к Негру, наконец, к Суопису, который наивно радовался благосклонной оценке своих работ и не подозревал о том, кто и чем за все это платил. Она хотела плюнуть вслед обоим — Суопису, провожающему гостя, и ему, уходящему («Поскорей убирайся, к черту!»), но была так скована — ненавистью, презрением, злостью,—что не могла даже шелохнуться. Со временем, конечно, все пройдет. Негр-Вильпишюс как был, так и останется сокурсником, в обществе которого всегда приятно отдохнуть и рассеяться, а Суопис — внимательным и верным супругом, но все трое будут чувствовать, что безвозвратно утрачено нечто чрезвычайно важное, необходимое человеку.
— Добрый день, товарищ Станейка, — сверкнет зубами Вероника, а глаза, победно ликуя, станут спрашивать: ну, как, милый профессор? Видели репортаж о выставке молодых? Как по-вашему, кто из нас ошибался?
Станейка на улыбку ответит улыбкой. Из вежливости. Конечно, он видел. Видел и читал: растерянное выражение лица говорит об этом. И Веронике покажется, что он хочет остановиться. На несколько мгновений, чтобы открыть свой широкий рот правдолюбца и сказать:
— Любопытный репортаж, товарищ Суопене. Весьма любопытный. Тем паче, если нам известно и кое-что не всем известное... Да, да... Одно полотно Суописа вскоре окажется в квартире Вильпишюса, а другое вы потащите высокоуважаемому Тялкше. Не правду ли я говорю, товарищ Суопене? Разве вы с Роби уже не договорились об этом?
Но Станейка не остановится и ничего такого не скажет. Оба уйдут восвояси, как не раз уже уходили. Она, конечно, обернется. Но только тогда, когда он уже успеет затеряться в толпе. И едко улыбнется. Со скрытой злостью, даже с ненавистью. Ведь кто больше всех виноват в том, что ей пришлось унизить себя, изменив мужу?
Телеграмма.
После обеда Вероника выводит из гаража семейный «Москвич» — и в аэропорт. На заднем сиденье сын Гинтас. Хотел устроиться рядом с мамой, как обычно, когда никто рядом с ней не сидит, но получил отказ: нет, нельзя, это место резервировано для папочки.
Папочка спускается по трапу самолета. Свежий, приятно улыбающийся, с лицом, опаленным южным солнцем. Плащ цвета беж, такая же шляпа. Чистый и ласковый как ангел.
Обнимает Веронику. Не дольше, чем полагается в публичном месте. Целует сына, треплет его пухлой ладонью по плечу: ну как, мальчик? Соскучились друг по другу...
Вероника улыбается, игриво стреляя глазами. О, как помолодел, как похорошел мой Роби! Сразу видно, что не слишком скучал по дому. Сухое вино, страстные кавказские женщины... Некогда было, говоришь? Работа? Ладно, ладно, посмотрим, чего ты там натворил? Нет, я сама сяду за руль. Ты гость, дорогой. Садись рядом и чувствуй себя принцем перед восшествием на престол.
Принц улыбается. Он счастлив, он соскучился по своей принцессе. И восходит на свой престол, который сравнительно недавно занимал Людас Скирмонис.
— Я все время о тебе думал, Ника, — говорит приглушенным голосом, положив ладонь на ее колено.— Сегодня наша квартира закрыта для всех...
Вероника кивает. Взгляды из-под накрашенных бровей так и распаляют кровь. И вдруг неожиданный хохот.
Суопис удивлен. Удивлен и немного растерян.
— Это еще что такое, милая?
— Вспомнила один забавный случай. Господи, животики надорвешь!
— Правда? А что за случай?
— Потом расскажу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
...вперед, вперед, товарищ Веро!
— Цветы...—неуверенно напомнила Вероника, смутно осознавая, что поступает так, как поступать не следует, но не находя в себе решимости одним ударом перерубить те невидимые узы, которыми опутала себя в разговоре со Станейкой.
— Будет, все будет, киса. И цветы, и подарочки Негр не ударит лицом в грязь, не волнуйся.
Вероника села на заднее сиденье, а Негр-Вильпишюс рядом с водителем, который на бешеной скорости гнал машину по новому адресу Что случилось потом, Веронике не хотелось вспоминать. Конечно, ничего страшного, что они примчались к каким-то оранжереям в дачном пригороде. Цветы, которые раздобыл здесь Негр, были просто чудо. Только слишком уж долго они искали праздничный подарок несчастному больному. От магазина к магазину и все дальше от города, пока в конце концов не оказались в Ерузале. Но и здесь не было того, что нужно. Правда, в портфеле уже покоились бутылки шампанского и коньяка, набор дорогих конфет, кое-что из закуски, но Негр решил, что все это больному не подойдет. Вероника неуверенно возражала: цветы и набор конфет, чего еще-то? Возражала, однако улыбалась — простодушно, недогадливо, словно не подозревая о том, чем кончится вся эта затея. А потом... исчезло такси. Вероника пыталась возмущаться, упрекать Негра, но тот успокоил ее: не переживай, голубка, раз в пятнадцать минут идут автобусы в город, не пропадем. Вместо того чтобы портить нервы, лучше погуляем по соснякам, сама увидишь, какая тут чудесная природа...
Вот и начали гулять. Потом уселись, отыскав поэтичное местечко. Открыли портфель. На усеянной хвоей лужайке оказались извлеченные из портфеля шампанское с коньяком и закуски. По глоточку да по конфеточке... Симпатичное занятие. Тут и разговор завязался серьезный о живописи, о выставке молодых. Негру-Вильпишюсу все там показалось дерьмом, но достаточно было Веронике обидеться, как тут же появились хорошие произведения, многообещающие живописцы, а ярче всех засиял Робертас Суопис. О, Альбинас Вильпишюс молниеносно соображал, к какой женщине подобрать какой ключ, чтобы без особых потерь захватить обороняющуюся крепость!
Несколько дней спустя в газете появился репортаж Негра (бойкий стиль, полет воображения). Газетчик, наподобие квалифицированного гида, водил читателей по залам, вместе со зрителями останавливаясь перед самыми интересными, по его мнению, произведениями молодых живописцев, которые сулили их авторам достойное будущее. Среди этих счастливцев был и Робертас Суопис. Перед его картинами толпились любители живописи и не жалели комплиментов молодому творцу, а один авторитетный общественный деятель — его фамилия, правда, не была указана — сказал: «Хотел бы видеть эти произведения в своей квартире» («...если автор подарит...» — позднее присовокупит к этим строчкам Негр, издеваясь над своими писаниями в кругу приятелей).
Робертас Суопис был на седьмом небе от счастья. «Положим, я это заслужил, товарищ Вильпишюс меня не перехвалил, — говорил он, — но все-таки это прекрасный, да, прекрасный жест с его стороны, невежливо будет на такое внимание не ответить вниманием».
И в тот же вечер пригласил Негра на чашку кофе, а на прощанье предложил выбрать один из расхваленных холстов; сможет снять, когда закроется выставка.
Когда гость ушел, Вероника долго сидела за столом, не меняя позы, застыв от отвращения. К себе, к Негру, наконец, к Суопису, который наивно радовался благосклонной оценке своих работ и не подозревал о том, кто и чем за все это платил. Она хотела плюнуть вслед обоим — Суопису, провожающему гостя, и ему, уходящему («Поскорей убирайся, к черту!»), но была так скована — ненавистью, презрением, злостью,—что не могла даже шелохнуться. Со временем, конечно, все пройдет. Негр-Вильпишюс как был, так и останется сокурсником, в обществе которого всегда приятно отдохнуть и рассеяться, а Суопис — внимательным и верным супругом, но все трое будут чувствовать, что безвозвратно утрачено нечто чрезвычайно важное, необходимое человеку.
— Добрый день, товарищ Станейка, — сверкнет зубами Вероника, а глаза, победно ликуя, станут спрашивать: ну, как, милый профессор? Видели репортаж о выставке молодых? Как по-вашему, кто из нас ошибался?
Станейка на улыбку ответит улыбкой. Из вежливости. Конечно, он видел. Видел и читал: растерянное выражение лица говорит об этом. И Веронике покажется, что он хочет остановиться. На несколько мгновений, чтобы открыть свой широкий рот правдолюбца и сказать:
— Любопытный репортаж, товарищ Суопене. Весьма любопытный. Тем паче, если нам известно и кое-что не всем известное... Да, да... Одно полотно Суописа вскоре окажется в квартире Вильпишюса, а другое вы потащите высокоуважаемому Тялкше. Не правду ли я говорю, товарищ Суопене? Разве вы с Роби уже не договорились об этом?
Но Станейка не остановится и ничего такого не скажет. Оба уйдут восвояси, как не раз уже уходили. Она, конечно, обернется. Но только тогда, когда он уже успеет затеряться в толпе. И едко улыбнется. Со скрытой злостью, даже с ненавистью. Ведь кто больше всех виноват в том, что ей пришлось унизить себя, изменив мужу?
Телеграмма.
После обеда Вероника выводит из гаража семейный «Москвич» — и в аэропорт. На заднем сиденье сын Гинтас. Хотел устроиться рядом с мамой, как обычно, когда никто рядом с ней не сидит, но получил отказ: нет, нельзя, это место резервировано для папочки.
Папочка спускается по трапу самолета. Свежий, приятно улыбающийся, с лицом, опаленным южным солнцем. Плащ цвета беж, такая же шляпа. Чистый и ласковый как ангел.
Обнимает Веронику. Не дольше, чем полагается в публичном месте. Целует сына, треплет его пухлой ладонью по плечу: ну как, мальчик? Соскучились друг по другу...
Вероника улыбается, игриво стреляя глазами. О, как помолодел, как похорошел мой Роби! Сразу видно, что не слишком скучал по дому. Сухое вино, страстные кавказские женщины... Некогда было, говоришь? Работа? Ладно, ладно, посмотрим, чего ты там натворил? Нет, я сама сяду за руль. Ты гость, дорогой. Садись рядом и чувствуй себя принцем перед восшествием на престол.
Принц улыбается. Он счастлив, он соскучился по своей принцессе. И восходит на свой престол, который сравнительно недавно занимал Людас Скирмонис.
— Я все время о тебе думал, Ника, — говорит приглушенным голосом, положив ладонь на ее колено.— Сегодня наша квартира закрыта для всех...
Вероника кивает. Взгляды из-под накрашенных бровей так и распаляют кровь. И вдруг неожиданный хохот.
Суопис удивлен. Удивлен и немного растерян.
— Это еще что такое, милая?
— Вспомнила один забавный случай. Господи, животики надорвешь!
— Правда? А что за случай?
— Потом расскажу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121