Во дворе вместо мусорных куч и остатков развалин красовались черные газоны, на которых еще не успела проклюнуться посеянная трава, широкие дорожки были посыпаны белым песком и окаймлены побеленными известкой камешками. Лестница чисто вымыта — никаких следов прогремевшей грозы, а перила от квартиры Тялкши до наружной двери покрашены в веселый канареечный цвет. Дверь тоже. Фасад дома также помолодел, хотя к нему, кажется, никто не притронулся пальцем: та же каменная закоптелая стена с окнами в стиле Ренессанса и ржавыми железными балконами. Нет, что я говорю! Один из балконов (а чей он, объяснять не стоит) свежевыкрашен в весенний салатный цвет — казалось, из-за тучи выглянуло солнышко, осветив ненастное небо. Может, оттого и рамы всех окон стали светлее, а квартиры Тялкши — что и говорить! — белые, даже глазам больно!
Не помню уже, по какому случаю и когда я впервые позвонил у все еще пахнущей масляной краской двери. Знаю только, что была осень, кажется вечер, потому что домработница допрашивала меня, глядя в волчок, пока, шаркая, не приблизился сам Тялкша и не открыл дверь. Старая дура, сказал он, это скульптор, надо газеты читать.
Я знал его уже раньше: грубо отесанное лицо, низкий угловатый лоб, голый, испещренный голубой сеткой прожилок череп, глубоко запавшие кротовьи глаза, под мясистым блестящим носом толстые увядшие губы, непропорционально широкие скулы и тяжелая, выдающаяся челюсть, уши крохотные, зеленоватые и мертвенные, а буйные брови будто приклеены; при виде этого человека мне всегда лезла в голову идиотская мысль, что он натянул удачно сделанную маску (или скафандр водолаза), и из всех видимых частей тела настоящими остаются только глаза, хитро, с жадным удовольствием глядящие из узких щелок на мир, в котором «все совершенно принадлежит мне, ибо, если не я, ныне здесь была бы мертвая пустыня». Туловище его, как и лицо, было массивным, непропорциональным: широкие, покатые плечи, такой же таз, четырехугольный живот; словом, квадратный сундук, из которого валил через край избыток жира, укорачивая и без того коротенькие ноги, заканчивающиеся изящными женскими ступнями.
«Скирмонис, наш сосед, памятники делает»,— представил меня Тялкша жене, и по тому, как они переглянулись, я понял, что вряд ли хоть один из них побывал на моей выставке.
До того дня я не видел супругов, больше похожих друг на друга, словно оба были отлиты из одной формы и лишь после этого чуть-чуть подправлены, насколько требует разница в поле: черты лица Марии были теплее, нежнее, щеки не цвета слоновой кости, как у Тялкши, а красные, пунцовые, а ноги толстые и крепкие, как античные колонны. Плодородная баба ! — сказал бы неразборчивый крестьянин и удивился бы, узнав, что за пятнадцать лет совместного сева уродилось всего двое детей.
Мы сидели в большой гостиной (здесь же на столе пузатый тульский самовар) и пили чай. Кажется, был еще графинчик коньяка, который Тялкша ласково величал «золотым сосудом», икра, копченый рыбец, крабы, швейцарский сыр и прочие лакомства, красноречиво свидетельствующие о том, что к услугам хозяев вся дефицитная продукция. Позднее я не раз тешил свой желудок за этим столом — о, незабываемые часы гурмана! — но самое прекрасное воспоминание оставил чай Тялкшене. Признаюсь, до той поры я не был поклонником этого напитка. Мне уж лучше чашку кофе, говорил я, чем какие-то подслащенные лекарственные травы. Но когда я провел несколько вечеров у Тялкши и общими усилиями мы опустошили серебряный пузатый самовар, да, тогда я понял, что до той поры ни бельмеса не смыслил в чае. Правда, читал, что открыт он три тысячи лет назад и растет на кусте, а не в земле, как наша картошка, но представить себе не мог, что, если смешать разные сорта (а это самое важное, подчеркнула хозяйка), добавить какие-то литовские травки и залить водой, прошедшей через самовар, можно добиться таких потрясающих результатов. Искусство! Только человек артистической души может извлечь такие тонкие оттенки вкуса. «Ваш чай, уважаемая Мария, как молодуха: цветет, поет и пляшет», — говорил я, не кривя душой, втягивая в легкие неописуемый аромат и ощущая во всем теле живительное весеннее тепло. Закоренелый враг чаевников, посидев за столом у Тялкши, изменил бы свое мнение. Кофе? Чепуха! Долой эту провонявшую кофеином отраву, пускай гадают на его гуще юные старцы! С этого дня я буду пить только чай, несравненный эликсир для мозга. Кофе к черту, кофе к черту, кофе к черту! Я бы так и поступил, но, к сожалению, у меня не было самовара, да и Тялкшене, хоть и радушная хозяйка, не любила делиться с другими своими секретами, она крепко держала в руках ключ от тайны дозировки чая и литовских травок. «Моя Марысенька эгоистка, эгоистка, эгоистка», — в шутку выговаривал Тялкша, нежно протягивая последнее слово.
За чашкой чая мы затрагивали больше общественно-политические темы, и, конечно, по верхам, бегло, как бы совершая какой-то ритуал, официальные газетные мысли, и больше ничего. Невидимый механизм скрещивал и снова разводил наши неискренние взгляды, дергал за секретную веревочку, кивая нашими головами. С ума можно было сойти от этой показухи, если бы не... шашки. Я не любил их, играл скверно, но Тялкша — ого, голыми руками его не возьмешь! За полчаса, а то и быстрее, он пробивал мой фронт и, окружив со всех сторон дамками, заставлял капитулировать. Каждый раз, водрузив флаг победы, он сиял чистой ребячьей радостью, даже как бы впадал в детство: хихикал, охал, прищелкивал языком; можно было подумать, что на жизненной арене он не выиграл ни единой битвы и эта квадратная, черно-белая доска — единственный участок фронта, на котором есть надежда взять свое. Однажды я выиграл: чистейшая случайность. Этот почтенный человек, уважаемый государственный муж едва не заплакал от досады! до двери меня проводил довольно-таки холодно, а когда несколько дней спустя я зашел снова и мы сели за доску, я все время чувствовал на себе подозрительный и опасливый взгляд.
Иногда мы спорили, чаще по мелочам, но тоже неискренне, как бы по необходимости, подсознательно стараясь уменьшить разделяющее нас расстояние, придать нашим отношениям естественность.
Тялкшене добродушно упрекала: да что вы там по-своему? Говорите как люди, чтобы все понимали.
«Нас двое, а вы одна, уважаемая Мария, давайте придерживаться демократии», — позволял я себе вежливо пошутить. «Пора научиться, пора научиться»,— монотонно рокотал Тялкша, но уже так, чтобы все понимали, и было непонятно, кому из нас двоих эти слова предназначены: мне или хозяйке.
Как-то, собираясь переезжать на теперешнюю квартиру, я зашел к Тялкше попрощаться и, к своему приятному удивлению, был встречен теплее, чем обычно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Не помню уже, по какому случаю и когда я впервые позвонил у все еще пахнущей масляной краской двери. Знаю только, что была осень, кажется вечер, потому что домработница допрашивала меня, глядя в волчок, пока, шаркая, не приблизился сам Тялкша и не открыл дверь. Старая дура, сказал он, это скульптор, надо газеты читать.
Я знал его уже раньше: грубо отесанное лицо, низкий угловатый лоб, голый, испещренный голубой сеткой прожилок череп, глубоко запавшие кротовьи глаза, под мясистым блестящим носом толстые увядшие губы, непропорционально широкие скулы и тяжелая, выдающаяся челюсть, уши крохотные, зеленоватые и мертвенные, а буйные брови будто приклеены; при виде этого человека мне всегда лезла в голову идиотская мысль, что он натянул удачно сделанную маску (или скафандр водолаза), и из всех видимых частей тела настоящими остаются только глаза, хитро, с жадным удовольствием глядящие из узких щелок на мир, в котором «все совершенно принадлежит мне, ибо, если не я, ныне здесь была бы мертвая пустыня». Туловище его, как и лицо, было массивным, непропорциональным: широкие, покатые плечи, такой же таз, четырехугольный живот; словом, квадратный сундук, из которого валил через край избыток жира, укорачивая и без того коротенькие ноги, заканчивающиеся изящными женскими ступнями.
«Скирмонис, наш сосед, памятники делает»,— представил меня Тялкша жене, и по тому, как они переглянулись, я понял, что вряд ли хоть один из них побывал на моей выставке.
До того дня я не видел супругов, больше похожих друг на друга, словно оба были отлиты из одной формы и лишь после этого чуть-чуть подправлены, насколько требует разница в поле: черты лица Марии были теплее, нежнее, щеки не цвета слоновой кости, как у Тялкши, а красные, пунцовые, а ноги толстые и крепкие, как античные колонны. Плодородная баба ! — сказал бы неразборчивый крестьянин и удивился бы, узнав, что за пятнадцать лет совместного сева уродилось всего двое детей.
Мы сидели в большой гостиной (здесь же на столе пузатый тульский самовар) и пили чай. Кажется, был еще графинчик коньяка, который Тялкша ласково величал «золотым сосудом», икра, копченый рыбец, крабы, швейцарский сыр и прочие лакомства, красноречиво свидетельствующие о том, что к услугам хозяев вся дефицитная продукция. Позднее я не раз тешил свой желудок за этим столом — о, незабываемые часы гурмана! — но самое прекрасное воспоминание оставил чай Тялкшене. Признаюсь, до той поры я не был поклонником этого напитка. Мне уж лучше чашку кофе, говорил я, чем какие-то подслащенные лекарственные травы. Но когда я провел несколько вечеров у Тялкши и общими усилиями мы опустошили серебряный пузатый самовар, да, тогда я понял, что до той поры ни бельмеса не смыслил в чае. Правда, читал, что открыт он три тысячи лет назад и растет на кусте, а не в земле, как наша картошка, но представить себе не мог, что, если смешать разные сорта (а это самое важное, подчеркнула хозяйка), добавить какие-то литовские травки и залить водой, прошедшей через самовар, можно добиться таких потрясающих результатов. Искусство! Только человек артистической души может извлечь такие тонкие оттенки вкуса. «Ваш чай, уважаемая Мария, как молодуха: цветет, поет и пляшет», — говорил я, не кривя душой, втягивая в легкие неописуемый аромат и ощущая во всем теле живительное весеннее тепло. Закоренелый враг чаевников, посидев за столом у Тялкши, изменил бы свое мнение. Кофе? Чепуха! Долой эту провонявшую кофеином отраву, пускай гадают на его гуще юные старцы! С этого дня я буду пить только чай, несравненный эликсир для мозга. Кофе к черту, кофе к черту, кофе к черту! Я бы так и поступил, но, к сожалению, у меня не было самовара, да и Тялкшене, хоть и радушная хозяйка, не любила делиться с другими своими секретами, она крепко держала в руках ключ от тайны дозировки чая и литовских травок. «Моя Марысенька эгоистка, эгоистка, эгоистка», — в шутку выговаривал Тялкша, нежно протягивая последнее слово.
За чашкой чая мы затрагивали больше общественно-политические темы, и, конечно, по верхам, бегло, как бы совершая какой-то ритуал, официальные газетные мысли, и больше ничего. Невидимый механизм скрещивал и снова разводил наши неискренние взгляды, дергал за секретную веревочку, кивая нашими головами. С ума можно было сойти от этой показухи, если бы не... шашки. Я не любил их, играл скверно, но Тялкша — ого, голыми руками его не возьмешь! За полчаса, а то и быстрее, он пробивал мой фронт и, окружив со всех сторон дамками, заставлял капитулировать. Каждый раз, водрузив флаг победы, он сиял чистой ребячьей радостью, даже как бы впадал в детство: хихикал, охал, прищелкивал языком; можно было подумать, что на жизненной арене он не выиграл ни единой битвы и эта квадратная, черно-белая доска — единственный участок фронта, на котором есть надежда взять свое. Однажды я выиграл: чистейшая случайность. Этот почтенный человек, уважаемый государственный муж едва не заплакал от досады! до двери меня проводил довольно-таки холодно, а когда несколько дней спустя я зашел снова и мы сели за доску, я все время чувствовал на себе подозрительный и опасливый взгляд.
Иногда мы спорили, чаще по мелочам, но тоже неискренне, как бы по необходимости, подсознательно стараясь уменьшить разделяющее нас расстояние, придать нашим отношениям естественность.
Тялкшене добродушно упрекала: да что вы там по-своему? Говорите как люди, чтобы все понимали.
«Нас двое, а вы одна, уважаемая Мария, давайте придерживаться демократии», — позволял я себе вежливо пошутить. «Пора научиться, пора научиться»,— монотонно рокотал Тялкша, но уже так, чтобы все понимали, и было непонятно, кому из нас двоих эти слова предназначены: мне или хозяйке.
Как-то, собираясь переезжать на теперешнюю квартиру, я зашел к Тялкше попрощаться и, к своему приятному удивлению, был встречен теплее, чем обычно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121