Рядом с колодцем пристроилась кухня батареи, и там на открытых жаровнях весь день варили, парили, тушили. Когда я спрашивал Пендрика, что будет на обед, он неизменно приставлял к вискам ладони, пошевеливал ими, изображая ослиные уши, и надрывно кричал:
— И-а, и-а, и-а!
Жесткая ослятина мне изрядно надоела, но я терпеливо ел ее вместе со всеми. Конечно, от своих пациентов, жителей Саламеи и окрестных деревень, приводивших ко мне детей, больных трахомой, я мог получить все что угодно. Обычно они приходили ко мне с кроликом, курицей, козленком или барашком. Но я никогда не принимал их приношений, и они были страшно рады, что могут вернуться домой с лекарством в кармане и моим гонораром на веревке или в корзинке. Но один крестьянин, несмотря на мои возражения, уходя, выпустил белого козленка и большого черного петуха. Они вдвоем гуляли по саду, козленок то и дело блеял, петух распевал во все горло. К утру они исчезли. Я спросил Пендрика, куда они делись, но тот весело ответил:
— Наверное, удрали к фашистам...
Тут откуда ни возьмись появилась наша собачонка Морена. В зубах у нее похрустывала косточка, очень похожая на куриную.
Пендрик с грустью посмотрел на меня и сказал:
— А может, Морена съела. Ослиные кости ей осточертели...
— Какая жалость,— в тон ему заметил я.— Мне хотелось отвезти чего-нибудь вкусного командиру. У него малярия, и он почти ничего не ест.
Пендрик задумался.
— Хорошо, я постараюсь раздобыть ему чего-нибудь вкусного.
Всех раненых я уже переправил в тыл. Двое больных дизентерией находились на попечении санитара. Так что у меня оставалось много свободного времени. И я решил на машине, отвозившей обед на батарею, съездить навестить Бориса. Повара погрузили в кузов жестяные ящики из-под пороха с прохладной водой — на батарее питьевой воды не было,— бочонок вина, котлы с обедом, корзинки с фруктами. Я сел в кабину рядом с шофером Пако. Тряхнув нас по комьям спекшейся глины, машина выкатила на шоссе. Пако с важным видом закурил самокрутку.
Я чуть не задохнулся от мерзкого дыма.
— Ты что за дрянь такую куришь?
— Да вот купил вчера у одного крестьянина.
— По запаху и не поверишь, что это табак.
Он достал из кармана и протянул мне кисет.
— Ты посмотри, чего он только туда не насыпал, сукин сын! Но что поделаешь? Большие деньги заплатил, придется выкурить.
Я раскрыл кисет. В нем были мелкие крошки и покрывшиеся плесенью черенки табачных листьев. Запах был настолько резкий, что дух захватывало, и я поспешил вернуть кисет хозяину.
— Нет у козла молока, и не надо.
— Нельзя же совсем без курева,— сказал Пако.— Тем, кто на передовой легче. Там ребята у фашистов выменивают табачок на сгущенное молоко.
— Выменивают у фашистов? — удивился я.— Но как же они это делают?
— Очень просто,— усмехнулся Пако.— У одного сержанта — он здешний, из Саламеи,— так у этого сержанта брат по ту сторону, с фашистами, значит. Вот они ночью и встречаются на ничьей земле. Там у них этот самый обмен и происходит.
— Но почему же брат сержанта не перейдет к республиканцам? — спросил я.
— Он раньше работал в Фуэнте. Там и жена его, дети остались. А если к нам перейдет, фашисты мигом всю семью прикончат.
Пако все казалось в порядке вещей. Но меня этот разговор встревожил. Я спросил шофера, что эти братья делают днем, неужели стреляют друг в друга? Пако, обдав меня едким дымком, просто ответил:
— А то как же.
— Но так ведь можно застрелить родного брата! Пако усмехнулся.
— Да разве разберешь издалека, в родного или чужого стреляешь.
— Но местами легко перейти линию фронта. Забрал бы ночью жену, детей, и перешли бы к нам.
— Не так-то это просто! — возразил Пако.— На моих глазах фашисты, канальи, одного такого пристрелили. И детишек тоже...— И, свернув на разъезженный проселок, Пако добавил: — Не так-то это просто. У меня тоже семья по ту сторону. Бог его знает, что с ней.
Я спросил, откуда он сам, и Пако ответил:
— Из Кордовы, компаньеро. Отличный город, я вам скажу.
— Да ведь это совсем недалеко.
4*П
— Рукой подать! — отозвался Пако.— Два часа езды, не больше. Только кто туда пустит? Не то бы давно попробовал перевезти, была не была...
Машина остановилась в тени олив. Из зеленых брезентовых палаток высыпали артиллеристы с котелками и бутылками.
— И-а, и-а, и-а! — кричал Пекдрик, оповещая таким образом всех, что на обед опять ослятина. Это сообщение никого не расстроило, все давным-давно привыкли к однообразному столу и на клич Пендрика отвечали шутками.
— Мне перцу побольше! — кричал один, протягивая свой котелок. Другой просил побольше вина и хлеба.
Палатки командира батареи Эндрупа и комиссара Попова стояли несколько поодаль. У меня с собой, как обычно, была медицинская сумка. Завидев меня, комиссар распахнул завесу палатки Бориса и крикнул:
— Товарищ Эндруп, медико приехал.
— А-а! — раздался радостный возглас, и в просвете показалось бледное лицо Бориса. Я пожал его большую руку и присел у постели.
— Как самочувствие?
— Отличное, как всегда.
— Ему опять хуже,— сказал Попов.— Всю ночь трясла лихорадка. С малярией шутки плохи. Уговорите его ехать в госпиталь.
Не обращая внимания на слова комиссара, Борис рассказывал:
— Нас вчера с товарищем комиссаром вызвали в штаб корпуса. Там был командующий Южным фронтом. Противник готовится к наступлению. Хотят захватить долину Сухары и по ней подобраться к Альмадене ким ртутным рудникам. Наша задача: непрерывно вести наблюдение и массированным огнем помешать противнику концентрировать силы. Ясно?
— Ясно,— ответил я.
— В таком случае разговор о госпитале считай исчерпанным. Наблюдатели уже на одной из высот, вклинившейся в оборону противника, там установлен наблюдательный пункт, готовятся данные для стрельбы, тянут связь с батареей. Сразу после обеда мы отправимся в горы и откроем огонь.
Попов что-то проворчал про себя по-болгарски, подсел к Борису, положив свою смуглую руку ему на плечо, сказал:
— Это все хорошо. Но как ты поднимешься в гору? Ведь ты и по ровному месту не можешь ходить.
Борис поднялся, стиснув от боли зубы. На лбу густо выступил пот.
— Это я-то не могу ходить? — воскликнул он и с усилием сделал несколько шагов.— Кто сказал, что я не могу ходить?
— Идите с ним, Анатолио,— вполголоса заметил комиссар.— Кто его знает, что может случиться.
— Один ты не дойдешь. Я провожу тебя,— сказал я Борису.
— Изволь, если хочешь. Заодно посмотришь, как оттуда перевозить раненых. У испанского батальона нет своего транспорта. Придется нам помогать. И наших могут ранить. Наблюдательный пункт, можно считать, на передовой.
— Разумно ли это: наблюдателям тяжелой артиллерии торчать под носом противника?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128