.. Хорошо хоть голова цела. А мало ли кто без нее остался?
— Мама, опять ты!..— воскликнула Альбина.— Дай хоть немного забыть о войне.
— Разве можно ее забыть, дочка? Давно ли город фашисты разграбили. Забрали все подчистую. Хорошо, весной интербригады прогнали эту нечисть. Только ведь они недалеко ушли — закопались в землю под Сьерра-де-лос-Сантос. Если прогоните их, век вам буду благодарна. Святая мадонна, скорей бы настал этот день!
— Мы их выставим, будьте покойны,— утешал мать Микола Савич.— От них только мокрое место останется.
— И поделом! — воскликнула она.— Будут знать, как сбрасывать бомбы на беззащитных детей и женщин.
— Вот пройдут дожди, мы их возьмем в оборот,— добавил я,— Тогда у нас и оружия будет больше.
— Дай вам бог, сынок, дай бог! — говорила мать, раскладывая подрумяненные ломтики хлеба.— Угощайтесь, чем бог послал. Больше у нас ничего нет.
Мы стали расхваливать стол, и мать была рада. Кар-менсита сменила пластинку, патефон заиграл танго. Альбина наклонилась ко мне:
— Потанцуем? Микола пригласил Карменситу.
— Чудесно, правда? — спросила Альбина.
— Чудесно,— ответил я.
— Вы хорошо танцуете.
— Я скверно танцую.
— Нет, хорошо!
— Я давно не танцевал. А в Испании — первый раз.
— А у себя на родине?
— Очень редко.
— Значит, вы не любите танцевать?
— Люблю, но как-то не приходилось. Только на студенческих балах...
— А вы студент?
— Был. Теперь артиллерист.
— Я страшно боюсь артиллерии. Недавно фашисты обстреливали город. Я чуть не умерла от страха.
Пластинка кончилась. Карменсита подбежала к патефону, поставила вальс. Теперь мы кружились вокруг стола. За окнами опускались сумерки, горячие угли в очаге бросали на лица отсвет. Альбина казалась очень красивой. Шофер неторопливо беседовал с матерью. Она все еще поджаривала ломтики хлеба.
— Нравится? — спросила Альбина, и я почувствовал ее дыхание на щеке.
— Очень.
— Мне тоже,— сказала она.— Чудесный вальс.
— Замечательный вальс,— сказал я, вспоминая другой вальс, другой вечер — когда мы с Гитой танцевали на вращавшемся кругу в ресторане на взморье.
— У вас на родине осталась девушка? — спросила Альбина.
Я покачал головой. Это был неподходящий случай для задушевной беседы.
— А почему? У такого молодого человека...
— Была девушка, теперь ее нет,— сознался я, не выдержав ее открытого, ясного взгляда.
— И у меня больше нет,— сказала Альбина.— А первая любовь прекрасна, правда?
— Первая любовь незабываема.
— Он ушел воевать и погиб. Один калека вернулся домой и рассказывал, что Хозе погиб под Мадридом.
— Его звали Хозе?
— Да, он жил по соседству. Я до сих пор помогаю его родителям. Что поделаешь, война...
— Да, сколько горя она принесла!..
— То ли еще будет,— продолжала Альбина.— И потому так хочется хоть немного забыться, потанцевать... А завтра снова работа. Такая у нас жизнь, что поделаешь. Правда?
— Жизнь нелегкая,— сказал я.
— Если потом будет лучше, то ничего. Но кто знает? Одна бомба — и нас не станет...
Альбина смотрела мне прямо в глаза, обжигая своим дыханием.
— Мы еще поживем,— утешал я ее.— А потом будет лучше. Ради этого можно потерпеть, потрудиться. Ради этого стоит бороться, Альбина.
— Конечно, я просто так...— сказала она, как будто извиняясь.— Нам очень тяжело, правда. Я знаю, на фронте кое-кто считает, что у нас тут в тылу сплошные праздники. А на самом деле жизнь больше похожа на похороны. В каждой семье горе и слезы. Ночью сверкает больше слез, чем звезд на небе.
— Вы тоже плачете, Альбина?
— Нет, я больше не плачу. Все до последней слезинки выплакала. Земля размокла от слез и крови. Если бы можно было слезами горю помочь, я бы плакала. А так не хочу. Довольно...
В комнате стало жарко. Мы вышли во двор подышать свежим воздухом. Это был внутренний дворик дома — патио, со всех сторон окруженный стенами. На них вился виноград, в горшках — колючие кактусы, посреди дворика маленький бассейн из гранита. Дворик сиял чистотой. Мы сели на длинную скамейку. Помахивая веером, Альбина спросила:
— Анатолио, вам у нас не жарко?
— Я рад, что наступила осень.
— Вам нравится осень?
— Для меня ваше лето слишком знойно.
— А мне больше всего нравится весна,— сказала Альбина.— У нас она бывает такой чудесной. В горах цветет кустарник, в долине маки, по берегам олеандры. А горы кажутся прозрачными, синими, как будто из стекла. И почему только год не начинается с весны? Тогда бы он был похож на жизнь человека: весна, лето, осень и...
— Не вспоминайте пока о зиме,— прервал я Альбину.— У вас еще весна.
Альбина засмеялась, но в смехе звучала горечь.
— Нет, Анатолио, моя весна прошла. В Испании женщина старится быстрее, чем у вас на севере. В двадцать пять лет ее уже не назовут молодой. А у меня был жених.
— Хозе?
— Хозе,— сказала она, смахнув слезу с длинных ресниц. — У нас нередко невеста, потерявшая жениха, всю жизнь оплакивает его и не выходит замуж. А у вас?
— У нас — кто как,— весело ответил я. — Хотят — выходят замуж, не хотят — не выходят.
Альбина усмехнулась.
— Так просто?
— А что тут особенного? Альбина задумалась.
— Да, конечно, ничего особенного. Мы бы непременно с ним поженились, если бы не война. А вы почему расстались со своей любимой?
Я колебался. Не хотелось опять рассказывать мою печальную историю, к тому же совсем чужой, хотя и прекрасной девушке. Но Альбина ждала ответа, и я просто сказал:
— Она умерла...
— Умерла! — прошептала Альбина, прижимаясь ко мне. — Мы оба несчастны. Я думала, судьба была безжалостна только со мной... Оказывается, и вы...
В комнате заиграл патефон.
— Альбина, не будем говорить о таких грустных вещах. Пойдемте лучше танцевать.
Альбина медлила.
— Вы такой милый. Давайте посидим еще немного. Анатолио, вы еще приедете ко мне?
— Если пригласите.
— Я буду ждать вас всегда. Но вам, наверное, будет трудно выбраться. Может, я могу приехать к вам?
— Нет, нет! Ко мне не надо,— сказал я. — Подумайте, что скажут товарищи, если ко мне на фронт приедет женщина!
Альбина усмехнулась.
—- Вы рассуждаете, как монах. А фронт не монастырь. Я могла бы работать у вас на кухне или санитаркой...
— Но я не повар и не доктор,— отшутился я.— А вот я к вам приеду. При первой же возможности.
Мы встали. Альбина положила свою руку мне на плечо и, глядя в глаза, спросила:
— Обещаете?
Ее дыхание обжигало меня. Я поцеловал ее в губы. Они были горячи и ярки, как угли в очаге.
— Обещаю, Альбина,— прошептал я, крепко прижав ее к груди. Она дрожала и, конечно, не от холода. — Обязательно приеду... Но сейчас надо уезжать, пойдем потанцуем...
Мы пробыли у них до полуночи: пили вино, болтали о всякой всячине, танцевали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
— Мама, опять ты!..— воскликнула Альбина.— Дай хоть немного забыть о войне.
— Разве можно ее забыть, дочка? Давно ли город фашисты разграбили. Забрали все подчистую. Хорошо, весной интербригады прогнали эту нечисть. Только ведь они недалеко ушли — закопались в землю под Сьерра-де-лос-Сантос. Если прогоните их, век вам буду благодарна. Святая мадонна, скорей бы настал этот день!
— Мы их выставим, будьте покойны,— утешал мать Микола Савич.— От них только мокрое место останется.
— И поделом! — воскликнула она.— Будут знать, как сбрасывать бомбы на беззащитных детей и женщин.
— Вот пройдут дожди, мы их возьмем в оборот,— добавил я,— Тогда у нас и оружия будет больше.
— Дай вам бог, сынок, дай бог! — говорила мать, раскладывая подрумяненные ломтики хлеба.— Угощайтесь, чем бог послал. Больше у нас ничего нет.
Мы стали расхваливать стол, и мать была рада. Кар-менсита сменила пластинку, патефон заиграл танго. Альбина наклонилась ко мне:
— Потанцуем? Микола пригласил Карменситу.
— Чудесно, правда? — спросила Альбина.
— Чудесно,— ответил я.
— Вы хорошо танцуете.
— Я скверно танцую.
— Нет, хорошо!
— Я давно не танцевал. А в Испании — первый раз.
— А у себя на родине?
— Очень редко.
— Значит, вы не любите танцевать?
— Люблю, но как-то не приходилось. Только на студенческих балах...
— А вы студент?
— Был. Теперь артиллерист.
— Я страшно боюсь артиллерии. Недавно фашисты обстреливали город. Я чуть не умерла от страха.
Пластинка кончилась. Карменсита подбежала к патефону, поставила вальс. Теперь мы кружились вокруг стола. За окнами опускались сумерки, горячие угли в очаге бросали на лица отсвет. Альбина казалась очень красивой. Шофер неторопливо беседовал с матерью. Она все еще поджаривала ломтики хлеба.
— Нравится? — спросила Альбина, и я почувствовал ее дыхание на щеке.
— Очень.
— Мне тоже,— сказала она.— Чудесный вальс.
— Замечательный вальс,— сказал я, вспоминая другой вальс, другой вечер — когда мы с Гитой танцевали на вращавшемся кругу в ресторане на взморье.
— У вас на родине осталась девушка? — спросила Альбина.
Я покачал головой. Это был неподходящий случай для задушевной беседы.
— А почему? У такого молодого человека...
— Была девушка, теперь ее нет,— сознался я, не выдержав ее открытого, ясного взгляда.
— И у меня больше нет,— сказала Альбина.— А первая любовь прекрасна, правда?
— Первая любовь незабываема.
— Он ушел воевать и погиб. Один калека вернулся домой и рассказывал, что Хозе погиб под Мадридом.
— Его звали Хозе?
— Да, он жил по соседству. Я до сих пор помогаю его родителям. Что поделаешь, война...
— Да, сколько горя она принесла!..
— То ли еще будет,— продолжала Альбина.— И потому так хочется хоть немного забыться, потанцевать... А завтра снова работа. Такая у нас жизнь, что поделаешь. Правда?
— Жизнь нелегкая,— сказал я.
— Если потом будет лучше, то ничего. Но кто знает? Одна бомба — и нас не станет...
Альбина смотрела мне прямо в глаза, обжигая своим дыханием.
— Мы еще поживем,— утешал я ее.— А потом будет лучше. Ради этого можно потерпеть, потрудиться. Ради этого стоит бороться, Альбина.
— Конечно, я просто так...— сказала она, как будто извиняясь.— Нам очень тяжело, правда. Я знаю, на фронте кое-кто считает, что у нас тут в тылу сплошные праздники. А на самом деле жизнь больше похожа на похороны. В каждой семье горе и слезы. Ночью сверкает больше слез, чем звезд на небе.
— Вы тоже плачете, Альбина?
— Нет, я больше не плачу. Все до последней слезинки выплакала. Земля размокла от слез и крови. Если бы можно было слезами горю помочь, я бы плакала. А так не хочу. Довольно...
В комнате стало жарко. Мы вышли во двор подышать свежим воздухом. Это был внутренний дворик дома — патио, со всех сторон окруженный стенами. На них вился виноград, в горшках — колючие кактусы, посреди дворика маленький бассейн из гранита. Дворик сиял чистотой. Мы сели на длинную скамейку. Помахивая веером, Альбина спросила:
— Анатолио, вам у нас не жарко?
— Я рад, что наступила осень.
— Вам нравится осень?
— Для меня ваше лето слишком знойно.
— А мне больше всего нравится весна,— сказала Альбина.— У нас она бывает такой чудесной. В горах цветет кустарник, в долине маки, по берегам олеандры. А горы кажутся прозрачными, синими, как будто из стекла. И почему только год не начинается с весны? Тогда бы он был похож на жизнь человека: весна, лето, осень и...
— Не вспоминайте пока о зиме,— прервал я Альбину.— У вас еще весна.
Альбина засмеялась, но в смехе звучала горечь.
— Нет, Анатолио, моя весна прошла. В Испании женщина старится быстрее, чем у вас на севере. В двадцать пять лет ее уже не назовут молодой. А у меня был жених.
— Хозе?
— Хозе,— сказала она, смахнув слезу с длинных ресниц. — У нас нередко невеста, потерявшая жениха, всю жизнь оплакивает его и не выходит замуж. А у вас?
— У нас — кто как,— весело ответил я. — Хотят — выходят замуж, не хотят — не выходят.
Альбина усмехнулась.
— Так просто?
— А что тут особенного? Альбина задумалась.
— Да, конечно, ничего особенного. Мы бы непременно с ним поженились, если бы не война. А вы почему расстались со своей любимой?
Я колебался. Не хотелось опять рассказывать мою печальную историю, к тому же совсем чужой, хотя и прекрасной девушке. Но Альбина ждала ответа, и я просто сказал:
— Она умерла...
— Умерла! — прошептала Альбина, прижимаясь ко мне. — Мы оба несчастны. Я думала, судьба была безжалостна только со мной... Оказывается, и вы...
В комнате заиграл патефон.
— Альбина, не будем говорить о таких грустных вещах. Пойдемте лучше танцевать.
Альбина медлила.
— Вы такой милый. Давайте посидим еще немного. Анатолио, вы еще приедете ко мне?
— Если пригласите.
— Я буду ждать вас всегда. Но вам, наверное, будет трудно выбраться. Может, я могу приехать к вам?
— Нет, нет! Ко мне не надо,— сказал я. — Подумайте, что скажут товарищи, если ко мне на фронт приедет женщина!
Альбина усмехнулась.
—- Вы рассуждаете, как монах. А фронт не монастырь. Я могла бы работать у вас на кухне или санитаркой...
— Но я не повар и не доктор,— отшутился я.— А вот я к вам приеду. При первой же возможности.
Мы встали. Альбина положила свою руку мне на плечо и, глядя в глаза, спросила:
— Обещаете?
Ее дыхание обжигало меня. Я поцеловал ее в губы. Они были горячи и ярки, как угли в очаге.
— Обещаю, Альбина,— прошептал я, крепко прижав ее к груди. Она дрожала и, конечно, не от холода. — Обязательно приеду... Но сейчас надо уезжать, пойдем потанцуем...
Мы пробыли у них до полуночи: пили вино, болтали о всякой всячине, танцевали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128