— Точнее — мы противотанковая группа Леона Паэгле, а приданы бригаде Домбровского.
— А я из славянского дивизиона тяжелой артиллерии,— сказал я,— тоже из Латвии.
— Да ну? — в свою очередь удивился лейтенант, и мы тут же перешли на латышский. Я узнал, что мой новый знакомый Адам Огринь — рижанин, работал в подполье, сидел в тюрьме, как и я, из Парижа пробрался в Испанию и тоже в первый раз в бою. Несколько минут пролетели как одно мгновенье. Еще успел выяснить, что Адам Огринь знает Бориса по совместной работе в подполье. Он просил передать ему привет. Обменявшись адресами, крепко пожав на прощанье руки, мы расстались: шофер настойчиво сигналил.
Взобравшись в кузов, я помахал Адаму на прощанье. Он с поднятым кулаком стоял на тротуаре у своих пушек, пока мы круто не свернули в сторону Кихорны.
Чем ближе мы подъезжали к городку, тем отчетливей становилась ружейная и пулеметная стрельба. Передний край был рядом — он тянулся по берегу обмелевшей речушки Пералесы. Кихорна, окруженная окопами, колючей проволокой, была наполовину разрушена. В уцелевших домах размещались штабы, склады, кухни. Окраина щетинилась стволами зенитной и противотанковой артиллерии. Изнуренные саперы укрепляли занятые позиции.
В полукилометре на юго-восток от Кихорны находилось кладбище, поросшее стройными кипарисами. Мы с Добриным решили там и обосноваться. Вокруг кладбища была сложена довольно высокая, плотная ограда.
Подойдя ближе, мы обнаружили, что мятежники превратили кладбище в превосходную крепость. Целый лабиринт окопов с бетонированными пулеметными гнездами, рядами колючей проволоки. Наши коллеги, наблюдатели испанской бригады, рассказали нам, что кладбище отчаянно оборонял табор марокканцев и несколько рот мятежников. Потом фашисты не раз совершали налеты на кладбище, местами разрушили каменный вал, поломали кипарисы. Снаряды и бомбы, словно свиные рыла, перепахали, разворотили землю, раскидав во все стороны полуистлевшие скелеты и еще не сгнившие трупы. Зацепившись в ветвях кипариса, повис женский череп с клоком длинных седых волос. При виде его мурашки бегали по телу. Но самое страшное — трупный смрад, густым облаком окутавший кладбище.
У наших соседей-испанцев была связь с артиллерийским корпусом, и мы попросили передать на командный пункт дивизиона, что мы находимся на кладбище под Кихорной. Пока передавали нашу телефонограмму, мы с Добриным устанавливали, маскировали телеметр. Каменная ограда надежно укрывала нас от пуль, а от бомб и снарядов можно было спрятаться в старых окопах или в закрытых блиндажах. Только от трупного запаха некуда было деться. Каменный вал и буйная зелень ограждали нас от всех ветров и сквозняков.
— Слушай, Христо,— сказал я,— возьму бинокль и полезу на дерево. Оттуда лучше видно.
— Смотри, изрешетят осколками.
Но там сквозил ветерок, и я решил рискнуть. Взобраться на кипарис оказалось не так-то просто, зато местность была как на ладони. Привязавшись гибкими пахучими ветвями к стволу, я мог свободно орудовать биноклем. Там не было так жарко, и запах мертвечины почти не чувствовался.
Окуляры бинокля раскрывали самые неприметные объекты обороны противника и передвижение его войск в тылу. До захода солнца мы успели передать еще несколько телефонограмм и видели, как наши батареи громили указанные квадраты, преграждая дорогу танкам, разнося мосты, обрушивая ураган огня на оливковые рощи.
В сумерках я спустился к Христо Добрину.
— Для ночлега нужно подыскать другое место,— предложил я.— Здесь задохнемся от вони.
— Ладно,— согласился Добрин.— Но нам нельзя далеко отходить от телефона.
— Ведь вы нас позовете? — сказал я, обернувшись к связистам.
— В любое время,— отозвался связист.— Только ночью редко беспокоят.
Ужасно хотелось пить. Вино в бутылках здорово нагрелось, и от одной мысли о прохладной воде у меня задвигались челюсти. На окраине виднелось несколько колодцев, и мы с Добриным отправились туда. Но вернулись мы ни с чем. Фашисты закидали колодцы трупами марокканцев — ведь вода в этом пекле была все равно что жизнь.
— Ночью привезут,— утешали нас испанцы,— потерпите немного.
И правда, вскоре в окопе, соединявшем кладбище с Кихорной, показался солдат с осликом. На спине животного в плетеных бутылках плескалась вода и вино. Разбавив кислое вино водой, мы долго, жадно пили, передавая кувшин из рук в руки. Зато на пищу смотреть было тошно. Твердые бобы, жесткая ослятина с душком...
На ночь мы устроились неподалеку от кладбища. Бои постепенно затихали. На землю оседала бурая пыль, взбитая снарядами и бомбами. Эта пыль опаленной степи разъедала глаза, забиралась в нос, скрипела на зубах, садилась на колючую траву и серые оливковые рощи. И даже темные ветви кипарисов прогибались под тяжестью толстого слоя пыли.
Добрин залез в воронку от снаряда и скоро уснул, но сон его был неспокойный, он ворочался с боку на бок, что-то невнятно бормоча. Я тоже до смерти устал, но заснуть не удавалось. Я все думал: может, мне приснились эти кошмары?
Со стороны кладбища подул ветерок, в нос ударил тяжелый смрад. Нет, не приснилось... Я открыл глаза и увидел развороченное кладбище, обезображенные трупы, полуистлевшие скелеты, желтый череп женщины с клоком седых волос на ветке кипариса. Потом колодцы, сотни колодцев в знойный день, и все они забиты трупами марокканцев, а гнилая вода шипит и пузырится...
Я лег на теплую землю, на землю, жаждавшую влаги, свободы, мира, плодов, и смотрел в далекий синий небосвод, где загорались звезды, одна другой ярче и прекраснее. С гор Гвадаррамы тихонько, как воровка, кралась темнота. Где-то рядом был Мадрид, но он теперь скрывался во тьме. Еще недавно были видны развалины Университетского городка, небоскреб почтамта, а теперь уже все укрывала ночь...
На одно мгновенье мне показалось, что я нахожусь в огромном сумрачном зале. Перед глазами, словно кадры киноленты, мелькали события недавнего прошлого. Снова и снова с острой болью вспоминал я смерть Гиты. В голове стоял торопливый стук колес, увозившие на родину ее пепел, разлучавших меня, и может быть навеки, с сыном — единственной памятью нашей любви.
Интересно, раздумывал я, люди всегда предаются таким воспоминаниям, когда чувствуют холодок смерти на своем виске?
Да, наверное, у каждого солдата этой великой битвы были свои мечты, свои воспоминания. Один вспоминал дом, семью, другой мечтал о времени, когда эта земля станет свободной, когда на солнечном Кастильском плоскогорье подуют мирные ветры и заботливые руки напоят эти скупые, выжженные солнцем поля. Зарывшись по горло в бурую землю, плечом к плечу с испанцами, стояли в ночи бойцы интербригад:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128