..
Поужинав, санитарки пошли проведать раненых. Росита пригласила меня в свое купе. В нем было тесно, но все сверкало чистотой. Мы сели рядом.
— Девушка, с которой вы спорили,— бывшая монахиня. Мы вместе работали в монастырской больнице и вместе убежали.
— Вы тоже верите в бога? — осторожно спросил я. Росита внимательно посмотрела на меня.
— Нет, не верю.
— Как же вы оказались в монастыре?
— Тогда верила,— призналась Росита,— теперь нет; Когда Франко готовил восстание против республики, в монастырях свили гнезда фашисты. В погребах прятали оружие. А когда началось восстание, монахи стреляли в мирное население. В церкви проклинали республику, молились за Франко. И однажды ночью мы с той сестрицей убежали к милиционерам. Они нас приняли за шпионок. Приставили к стенке. Тогда у них ничего не было, кроме охотничьих ружей. Так вот, стоим перед десятью стволами, подруга, помню, читала молитву, а я успела крикнуть: «Да здравствует республика!» Стволы сразу в землю. Нас освободили. Потом, в Валенсии, прошла медицинские курсы и теперь работаю младшим врачом. А подруга все еще верит в бога. Отец у нее республиканец, на Арагонском фронте батальоном добровольцев командует.
— А ваш отец?
— Мой отец — профессор филологии Валенсийского университета.
— Мой друг когда-то собирался стать филологом,— сказал я.
— Ваш друг чересчур угрюмый.
— У него скверно сложилась жизнь.
— А у вас?
Я посмотрел ей в глаза и ничего не ответил.
— Вы совсем другой.
— У каждого свой характер.
— Не люблю угрюмых,— сказала Росита.— У нас в Валенсии народ жизнерадостный. Там много солнца, цветов. Валенсия — цветущий сад Испании. И там нет такой бедности, как здесь, потому и люди смотрят веселее.
— И андалузцы радостный народ,— возразил я.— Они мне понравились.
— От валенсийцев вы были бы в восторге! — воскликнула Росита.— И от самой Валенсии. Кто не знает Валенсии, тот не знает Испании.
— Я был в Валенсии всего один день. Проездом из Франции.
Росита рассмеялась.
— Товарищ Анатолио, разве можно за один-единственный день познакомиться с городом? Познакомиться с человеком — и то нужны месяцы, годы.
— Мы познакомились с вами значительно быстрее,— пошутил я.
Росита серьезно посмотрела мне в глаза.
— Да, но мы почти не знаем друг друга.
— О, я очень много знаю о вас! Вы были в монастыре, ваш отец филолог...
— Зато я о вас пока ничего не знаю.
— Мне особенно и рассказывать нечего,— уклончиво ответил я.— Я, так же как и вы, медико, а на войне вот стал артиллеристом.
— Артиллеристом? И это когда не хватает врачей? — воскликнула Росита.— Ну, а дальше?
— Теперь я еду в Альбасету, оттуда, возможно, в Валенсию.
— К нам в Валенсию? ~ Да.
— Тогда вы непременно должны приехать ко мне со своим другом. Я вам покажу Валенсию, познакомлю со своим отцом. А вы долго там пробудете?
— Дня три-четыре, не больше.
— Все же не один день! За три-четыре дня можно кое-что посмотреть. После этой проклятой поездки мне дадут два-три выходных. И тогда я буду в вашем полном распоряжении.— Росита написала свой адрес.— Мы живем довольно далеко от центра, зато место очень живописное. Посреди огромного сада. У моего отца там небольшая вилла, сад и участок земли. Если вы поедете трамваем, это вам не покажется далеко. Скоро наступит весна и все зацветет. И зима у нас не такая противная, как здесь. Ночью, правда, случаются заморозки, но днем всегда тепло и солнечно. Теперь, в январе, поспевают поздние апельсины. Они совсем красные, а по запаху похожи на вино. Потом зацветет миндаль...
Я сказал, что в моем родном городе сейчас снег и морозы.
— Неужели? В Испании тоже порой выпадает снег и бывают морозы, но они недолго держатся. Я люблю тепло и солнце,— добавила она,— и весну, когда все цветет, распускается.
И сама Росита была похожа на весну в своем первом цветении. Я старался отгадать, сколько ей лет. Она казалась моложе Альбины Пинедо, а может, и нет. Возможно, Росита видела меньше горя, чем Альбина, в первые же дни войны потерявшая жениха. Возможно, в холодке монастырских стен лучше сохранилась ее молодость, и только теперь, на воле, она распустилась пышным цветом.
Мы расстались за полночь хорошими друзьями, с твердым намерением встретиться в Валенсии.
Когда я вернулся в купе, Борис уже спал. Я тихо разделся и залез под чистые простыни, под теплое одеяло. Давно мне не было так хорошо.
В Альбасете все уладилось гораздо быстрее, чем мы ожидали. В отделе кадров нас принял приземистый, смуглый и очень учтивый болгарин.
— С вашим делом, товарищ Эндруп, я знаком,— сказал он.— Все документы посланы в латышскую секцию Коминтерна. Теперь нам остается только ждать. Письмо капитана Цветкова пошлю туда же. Капитан Цветков дал о вас хороший отзыв, как и комиссар Попов. Это очень важно. Не хочу вас напрасно обнадеживать, что все скоро выяснится. Но скажу откровенно, мы вам полностью доверяем. Однако дело чрезвычайно сложное. В условиях подполья такие вещи выяснить гораздо труднее, чем кажется на первый взгляд. Я допускаю возможность, что это недоразумение.
— Это дело рук провокатора,— настаивал Борис.
— Возможно, не спорю,— сказал кадровик.— Наберитесь терпения, воюйте и дальше, как воевали до сих пор. Рано или поздно правда восторжествует, и тогда вы сможете гордиться, что в час тяжелых испытаний не склонили головы. И мы пожмем вашу руку и скажем: «Спасибо! Вы были и остались коммунистом».
Воцарилось молчание. Борис не проронил ни слова. Мы простились и вышли. В отделе для каждого нашлось письмо. Борису писал Седой. Мое — от госпожи Юдиной. В конверт были вложены снимки маленького Анатола. На одном из них он лежал в белой колясочке у густой акации, и солнечные зайчики играли на его упитанных щечках. На другом — госпожа Юдина держала его на руках, а на третьем он, совершенно голенький, барахтался в своей кроватке, улыбаясь во весь беззубый рот. «Какой замечательный парнишка! — с гордостью подумал я.— И это мой сын».
Я взялся за письмо.
«Дорогой Анатол!
Ради Вас и Вашего сына я только и живу сейчас. Стыдно сказать, каких обид натерпелась от мужа, когда вернулась из Парижа с Вашим сыном и останками любимой дочери. Но об этом при встрече. Теперь уж буря позади. Мы живем с ним то вместе, то врозь. О маленьком Анатоле не беспокойтесь. Он жив-здоров и чувствует себя хорошо. Я его воспитаю, как родного сына. У меня ведь в жизни ничего не осталось, только он и Вы. Посылаю Вам несколько фотокарточек, чтобы Вы сами могли убедиться, как он вырос и поправился. Пока Ваш сын со мной, я буду его воспитывать так, как мне велит мое сердце. Не забывайте нас, пишите чаще. С горячим приветом. Ваша Мара Юдина».
— Борис! — воскликнул я дрожащим от радости голосом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Поужинав, санитарки пошли проведать раненых. Росита пригласила меня в свое купе. В нем было тесно, но все сверкало чистотой. Мы сели рядом.
— Девушка, с которой вы спорили,— бывшая монахиня. Мы вместе работали в монастырской больнице и вместе убежали.
— Вы тоже верите в бога? — осторожно спросил я. Росита внимательно посмотрела на меня.
— Нет, не верю.
— Как же вы оказались в монастыре?
— Тогда верила,— призналась Росита,— теперь нет; Когда Франко готовил восстание против республики, в монастырях свили гнезда фашисты. В погребах прятали оружие. А когда началось восстание, монахи стреляли в мирное население. В церкви проклинали республику, молились за Франко. И однажды ночью мы с той сестрицей убежали к милиционерам. Они нас приняли за шпионок. Приставили к стенке. Тогда у них ничего не было, кроме охотничьих ружей. Так вот, стоим перед десятью стволами, подруга, помню, читала молитву, а я успела крикнуть: «Да здравствует республика!» Стволы сразу в землю. Нас освободили. Потом, в Валенсии, прошла медицинские курсы и теперь работаю младшим врачом. А подруга все еще верит в бога. Отец у нее республиканец, на Арагонском фронте батальоном добровольцев командует.
— А ваш отец?
— Мой отец — профессор филологии Валенсийского университета.
— Мой друг когда-то собирался стать филологом,— сказал я.
— Ваш друг чересчур угрюмый.
— У него скверно сложилась жизнь.
— А у вас?
Я посмотрел ей в глаза и ничего не ответил.
— Вы совсем другой.
— У каждого свой характер.
— Не люблю угрюмых,— сказала Росита.— У нас в Валенсии народ жизнерадостный. Там много солнца, цветов. Валенсия — цветущий сад Испании. И там нет такой бедности, как здесь, потому и люди смотрят веселее.
— И андалузцы радостный народ,— возразил я.— Они мне понравились.
— От валенсийцев вы были бы в восторге! — воскликнула Росита.— И от самой Валенсии. Кто не знает Валенсии, тот не знает Испании.
— Я был в Валенсии всего один день. Проездом из Франции.
Росита рассмеялась.
— Товарищ Анатолио, разве можно за один-единственный день познакомиться с городом? Познакомиться с человеком — и то нужны месяцы, годы.
— Мы познакомились с вами значительно быстрее,— пошутил я.
Росита серьезно посмотрела мне в глаза.
— Да, но мы почти не знаем друг друга.
— О, я очень много знаю о вас! Вы были в монастыре, ваш отец филолог...
— Зато я о вас пока ничего не знаю.
— Мне особенно и рассказывать нечего,— уклончиво ответил я.— Я, так же как и вы, медико, а на войне вот стал артиллеристом.
— Артиллеристом? И это когда не хватает врачей? — воскликнула Росита.— Ну, а дальше?
— Теперь я еду в Альбасету, оттуда, возможно, в Валенсию.
— К нам в Валенсию? ~ Да.
— Тогда вы непременно должны приехать ко мне со своим другом. Я вам покажу Валенсию, познакомлю со своим отцом. А вы долго там пробудете?
— Дня три-четыре, не больше.
— Все же не один день! За три-четыре дня можно кое-что посмотреть. После этой проклятой поездки мне дадут два-три выходных. И тогда я буду в вашем полном распоряжении.— Росита написала свой адрес.— Мы живем довольно далеко от центра, зато место очень живописное. Посреди огромного сада. У моего отца там небольшая вилла, сад и участок земли. Если вы поедете трамваем, это вам не покажется далеко. Скоро наступит весна и все зацветет. И зима у нас не такая противная, как здесь. Ночью, правда, случаются заморозки, но днем всегда тепло и солнечно. Теперь, в январе, поспевают поздние апельсины. Они совсем красные, а по запаху похожи на вино. Потом зацветет миндаль...
Я сказал, что в моем родном городе сейчас снег и морозы.
— Неужели? В Испании тоже порой выпадает снег и бывают морозы, но они недолго держатся. Я люблю тепло и солнце,— добавила она,— и весну, когда все цветет, распускается.
И сама Росита была похожа на весну в своем первом цветении. Я старался отгадать, сколько ей лет. Она казалась моложе Альбины Пинедо, а может, и нет. Возможно, Росита видела меньше горя, чем Альбина, в первые же дни войны потерявшая жениха. Возможно, в холодке монастырских стен лучше сохранилась ее молодость, и только теперь, на воле, она распустилась пышным цветом.
Мы расстались за полночь хорошими друзьями, с твердым намерением встретиться в Валенсии.
Когда я вернулся в купе, Борис уже спал. Я тихо разделся и залез под чистые простыни, под теплое одеяло. Давно мне не было так хорошо.
В Альбасете все уладилось гораздо быстрее, чем мы ожидали. В отделе кадров нас принял приземистый, смуглый и очень учтивый болгарин.
— С вашим делом, товарищ Эндруп, я знаком,— сказал он.— Все документы посланы в латышскую секцию Коминтерна. Теперь нам остается только ждать. Письмо капитана Цветкова пошлю туда же. Капитан Цветков дал о вас хороший отзыв, как и комиссар Попов. Это очень важно. Не хочу вас напрасно обнадеживать, что все скоро выяснится. Но скажу откровенно, мы вам полностью доверяем. Однако дело чрезвычайно сложное. В условиях подполья такие вещи выяснить гораздо труднее, чем кажется на первый взгляд. Я допускаю возможность, что это недоразумение.
— Это дело рук провокатора,— настаивал Борис.
— Возможно, не спорю,— сказал кадровик.— Наберитесь терпения, воюйте и дальше, как воевали до сих пор. Рано или поздно правда восторжествует, и тогда вы сможете гордиться, что в час тяжелых испытаний не склонили головы. И мы пожмем вашу руку и скажем: «Спасибо! Вы были и остались коммунистом».
Воцарилось молчание. Борис не проронил ни слова. Мы простились и вышли. В отделе для каждого нашлось письмо. Борису писал Седой. Мое — от госпожи Юдиной. В конверт были вложены снимки маленького Анатола. На одном из них он лежал в белой колясочке у густой акации, и солнечные зайчики играли на его упитанных щечках. На другом — госпожа Юдина держала его на руках, а на третьем он, совершенно голенький, барахтался в своей кроватке, улыбаясь во весь беззубый рот. «Какой замечательный парнишка! — с гордостью подумал я.— И это мой сын».
Я взялся за письмо.
«Дорогой Анатол!
Ради Вас и Вашего сына я только и живу сейчас. Стыдно сказать, каких обид натерпелась от мужа, когда вернулась из Парижа с Вашим сыном и останками любимой дочери. Но об этом при встрече. Теперь уж буря позади. Мы живем с ним то вместе, то врозь. О маленьком Анатоле не беспокойтесь. Он жив-здоров и чувствует себя хорошо. Я его воспитаю, как родного сына. У меня ведь в жизни ничего не осталось, только он и Вы. Посылаю Вам несколько фотокарточек, чтобы Вы сами могли убедиться, как он вырос и поправился. Пока Ваш сын со мной, я буду его воспитывать так, как мне велит мое сердце. Не забывайте нас, пишите чаще. С горячим приветом. Ваша Мара Юдина».
— Борис! — воскликнул я дрожащим от радости голосом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128