Мы помолчали. Потом Жанна сказала:
— Он уснул. Я уложу его здесь.
Она появилась на пороге с ясной улыбкой, и я от души поблагодарил ее. Жанна простилась и ушла. Мы опять остались вдвоем с маленьким Анатолом. Я приблизился к кровати и долго смотрел, как он сладко и крепко спит. Мой маленький, мой милый Анатол! Увидимся ли?
Через два часа мы расстались на Северном вокзале. Я подошел к вагону, в котором была урна с цветами и траурными лентами, но он был запломбирован. Поезд тронулся. Я нагнал вагон, в котором уезжала Гитина мать с маленьким Анатолом. Она стояла у окна с моим сыном на руках. Лицо ее было залито слезами...
С вокзала я отправился прямо к Маше. Мы вместе поехали в Комитет защиты республиканской Испании. Там я неожиданно встретил Жана Сурума и Пендрика. В Бельгии они покинули свой пароход и приехали в Париж. Нас всех записали в одну группу и велели вечером быть на Лионском вокзале.
Пока я укладывал вещи, чтобы передать их на хранение Пьеру, швейцар принес мне письмо от Бориса. Он писал из Монпелье, сообщал, что на днях выезжает дальше. У меня не было времени отвечать ему, и письмо Сподры я захватил с собой, надеясь передать его при встрече в Испании.
Вечером мы выехали на юг. Торопливый стук колес всю ночь не давал мне уснуть, заставляя думать о другом поезде, мчавшемся на север с маленьким Анатолом, Гитиной матерью и пеплом моей сожженной любви.
БАЛЛАДА
ОБ ИСПАНИИ
Книга вторая
Глава 1
ДОРОГА
В жизни бывают моменты, когда время теряет границы. Дни, недели летят незаметно, события нанизываются, словно бусины разноцветного ожерелья. Надумай кто-нибудь спросить, которая красивее, было бы нелегко ответить: все одинаково хороши. То же самое могу сказать о днях и неделях, проведенных в пути к границе Испании.
Париж, Лион, Монпелье, Нарбонн, Каркассонн... Снежные вершины Альп, скалистое ущелье Роны, ледяные воды горных рек, лазурь Средиземного моря, беспокойный рокот его теплых волн, виноградники и персиковые рощи, пересохшие соленые озера и, наконец, нелюдимая цепь Пиренеев, подобно неприступной стене преградившая путь из Франции в Испанию,— все это с мимолетностью калейдоскопа сменяло друг друга, слепило глаза своей броской и неожиданной красотой.
Седой и древний Каркассонн. Огромный замок с высокими башнями на фоне синеющих в дымке Пиренеев выглядит безобидной игрушкой, привезенной антикваром на ярмарку. Этот городок был для нас последней остановкой перед тем, как отправиться в горы на границу Испании. В маленьком отеле, где укрывалось шестьдесят человек, царила строжайшая дисциплина. Выходить на улицу было запрещено. Дверь была заперта, возле нее неотлучно дежурил швейцар. Провал любого из нас мог погубить всех остальных.
До самого Каркассонна я не терял надежды нагнать Бориса и Дика, но, видно, они были уже по ту сторону
Пиренеев. Я даже перелистал книгу гостей отеля — здесь останавливались все интернационалисты, но фамилии моих друзей не обнаружил. Хозяин обьяснил мне, что добровольцев, переправляемых в Испанию, в книгу гостей не вписывают, у большинства из них нет никаких дсх> ментов. А кроме того, книгой может заинтересоваться полиция.
Мне было ясно, что увидимся мы не скоро. Конечно, друзья не подозревали, что я следую за ними по пятам. Я часто пытался представить себе, как Борис обрадуется письму, совершившему такое далекое и трудное путешествие — из Латвии через нацистскую Германию, Бельгию в Париж, потом по всей Франции, через Пиренеи, пока наконец не нашло своего адресата в республиканской Испании, на фронтах гражданской войны. Обыкновенный голубой конверт, наверное, хранит сердечные приветы и рассказ о друзьях, о подпольной работе. Возможно, туда вложены стихи, посвященные Борису. При встрече мы их вместе почитаем. Борис любит стихи, и у него отличная память.
Вся наша партия была разбита на группы-пятерки, и в каждой назначен староста. Пятерку, где был я, возглавил Жан Сурум, в нее кроме меня и Пендрика входили еще два латыша — Ян Церинь и Август Саука. Я познакомился с ними в Париже на Лионском вокзале. Во время нашего путешествия мы успели довольно хорошо узнать друг друга. Ян Церинь на родине руководил одной из периферийных комсомольских организаций. Август Саука — рижанин, стеклодув по профессии, много лет был связан с подпольщиками-коммунистами: жертвовал деньги для прессы, укрывал у себя политзаключенных, распространял нелегальную литературу. Они вдвоем пересекли Балтийское море в рыбацком баркасе, были арестованы в Швеции, некоторое время отсидели в стокгольмской тюрьме, а очутившись на воле, переправились на торговом судне в Антверпен, оттуда поездом попали в Париж.
Ян Церинь был совсем молод, худощав, с очень светлой, почти льняной шевелюрой и веснушчатым лицом. Ходил неуклюже, даже косолапо, как деревенский парень, с малых лет приученный к тяжелой работе. Голос у него был мальчишески резкий, а манера говорить довольно забавная: он тянул каждое слово, как рыболов большую щуку, опасаясь, как бы та не сорвалась с крючка.
Август Саука был человек иного склада: лет на десять старше Яна Цериня, но с виду моложавый, подвижный, находчивый и жизнерадостный. Стеклодувы, видимо, зарабатывали неплохо, так что Август мог себе позволить хорошо одеться, а при случае и посорить деньгами. Глядя на его отлично сшитый костюм, галстук-бабочку, непорочно чистую сорочку и аккуратно подстриженную голову, трудно было подумать, что перед тобой простой рабочий. Мать у Августа была полька, на фабрике он долгое время работал с русскими и потому свободно изъяснялся на трех языках, много читал и вообще был человек разносторонний. Даже такой отъявленный балагур, как Пендрик, и тот избегал состязаться с ним в остроумии... Как-то раз, когда Август пересказал нам фантастическую повесть Карела Чапека «Война с саламандрами», Пендрик перебил его словами:
— Ты, парень, что-то чересчур задул! Август улыбнулся и спокойно ответил:
— Такая у меня профессия, я ведь стеклодув.
— Дуть стекло — это дело,— возразил Пендрик,— а тут ты нам мыльные пузыри в лицо дуешь.
— Немного мыла твоей обезьяньей физиономии ничуть не помешает,— смеясь, отпарировал Август.
Пендрик рассердился и отошел. С тех пор он держался с Августом настороже.
Двое суток мы безвыходно просидели в старом отеле Каркассонна, развлекая себя настольным теннисом и бильярдом. На третий день ранним утром нас посадили в туристские автобусы и повезли за город в сторону Средиземного моря. Остановились возле какой-то ветхой постройки, обнесенной каменной стеной. Распахнулись ворота. Мы, словно горох из мешка, высыпали на дорогу и через мгновенье скрылись за оградой. Ворота захлопнулись, зарычали моторы, автобусы умчались в неизвестном направлении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
— Он уснул. Я уложу его здесь.
Она появилась на пороге с ясной улыбкой, и я от души поблагодарил ее. Жанна простилась и ушла. Мы опять остались вдвоем с маленьким Анатолом. Я приблизился к кровати и долго смотрел, как он сладко и крепко спит. Мой маленький, мой милый Анатол! Увидимся ли?
Через два часа мы расстались на Северном вокзале. Я подошел к вагону, в котором была урна с цветами и траурными лентами, но он был запломбирован. Поезд тронулся. Я нагнал вагон, в котором уезжала Гитина мать с маленьким Анатолом. Она стояла у окна с моим сыном на руках. Лицо ее было залито слезами...
С вокзала я отправился прямо к Маше. Мы вместе поехали в Комитет защиты республиканской Испании. Там я неожиданно встретил Жана Сурума и Пендрика. В Бельгии они покинули свой пароход и приехали в Париж. Нас всех записали в одну группу и велели вечером быть на Лионском вокзале.
Пока я укладывал вещи, чтобы передать их на хранение Пьеру, швейцар принес мне письмо от Бориса. Он писал из Монпелье, сообщал, что на днях выезжает дальше. У меня не было времени отвечать ему, и письмо Сподры я захватил с собой, надеясь передать его при встрече в Испании.
Вечером мы выехали на юг. Торопливый стук колес всю ночь не давал мне уснуть, заставляя думать о другом поезде, мчавшемся на север с маленьким Анатолом, Гитиной матерью и пеплом моей сожженной любви.
БАЛЛАДА
ОБ ИСПАНИИ
Книга вторая
Глава 1
ДОРОГА
В жизни бывают моменты, когда время теряет границы. Дни, недели летят незаметно, события нанизываются, словно бусины разноцветного ожерелья. Надумай кто-нибудь спросить, которая красивее, было бы нелегко ответить: все одинаково хороши. То же самое могу сказать о днях и неделях, проведенных в пути к границе Испании.
Париж, Лион, Монпелье, Нарбонн, Каркассонн... Снежные вершины Альп, скалистое ущелье Роны, ледяные воды горных рек, лазурь Средиземного моря, беспокойный рокот его теплых волн, виноградники и персиковые рощи, пересохшие соленые озера и, наконец, нелюдимая цепь Пиренеев, подобно неприступной стене преградившая путь из Франции в Испанию,— все это с мимолетностью калейдоскопа сменяло друг друга, слепило глаза своей броской и неожиданной красотой.
Седой и древний Каркассонн. Огромный замок с высокими башнями на фоне синеющих в дымке Пиренеев выглядит безобидной игрушкой, привезенной антикваром на ярмарку. Этот городок был для нас последней остановкой перед тем, как отправиться в горы на границу Испании. В маленьком отеле, где укрывалось шестьдесят человек, царила строжайшая дисциплина. Выходить на улицу было запрещено. Дверь была заперта, возле нее неотлучно дежурил швейцар. Провал любого из нас мог погубить всех остальных.
До самого Каркассонна я не терял надежды нагнать Бориса и Дика, но, видно, они были уже по ту сторону
Пиренеев. Я даже перелистал книгу гостей отеля — здесь останавливались все интернационалисты, но фамилии моих друзей не обнаружил. Хозяин обьяснил мне, что добровольцев, переправляемых в Испанию, в книгу гостей не вписывают, у большинства из них нет никаких дсх> ментов. А кроме того, книгой может заинтересоваться полиция.
Мне было ясно, что увидимся мы не скоро. Конечно, друзья не подозревали, что я следую за ними по пятам. Я часто пытался представить себе, как Борис обрадуется письму, совершившему такое далекое и трудное путешествие — из Латвии через нацистскую Германию, Бельгию в Париж, потом по всей Франции, через Пиренеи, пока наконец не нашло своего адресата в республиканской Испании, на фронтах гражданской войны. Обыкновенный голубой конверт, наверное, хранит сердечные приветы и рассказ о друзьях, о подпольной работе. Возможно, туда вложены стихи, посвященные Борису. При встрече мы их вместе почитаем. Борис любит стихи, и у него отличная память.
Вся наша партия была разбита на группы-пятерки, и в каждой назначен староста. Пятерку, где был я, возглавил Жан Сурум, в нее кроме меня и Пендрика входили еще два латыша — Ян Церинь и Август Саука. Я познакомился с ними в Париже на Лионском вокзале. Во время нашего путешествия мы успели довольно хорошо узнать друг друга. Ян Церинь на родине руководил одной из периферийных комсомольских организаций. Август Саука — рижанин, стеклодув по профессии, много лет был связан с подпольщиками-коммунистами: жертвовал деньги для прессы, укрывал у себя политзаключенных, распространял нелегальную литературу. Они вдвоем пересекли Балтийское море в рыбацком баркасе, были арестованы в Швеции, некоторое время отсидели в стокгольмской тюрьме, а очутившись на воле, переправились на торговом судне в Антверпен, оттуда поездом попали в Париж.
Ян Церинь был совсем молод, худощав, с очень светлой, почти льняной шевелюрой и веснушчатым лицом. Ходил неуклюже, даже косолапо, как деревенский парень, с малых лет приученный к тяжелой работе. Голос у него был мальчишески резкий, а манера говорить довольно забавная: он тянул каждое слово, как рыболов большую щуку, опасаясь, как бы та не сорвалась с крючка.
Август Саука был человек иного склада: лет на десять старше Яна Цериня, но с виду моложавый, подвижный, находчивый и жизнерадостный. Стеклодувы, видимо, зарабатывали неплохо, так что Август мог себе позволить хорошо одеться, а при случае и посорить деньгами. Глядя на его отлично сшитый костюм, галстук-бабочку, непорочно чистую сорочку и аккуратно подстриженную голову, трудно было подумать, что перед тобой простой рабочий. Мать у Августа была полька, на фабрике он долгое время работал с русскими и потому свободно изъяснялся на трех языках, много читал и вообще был человек разносторонний. Даже такой отъявленный балагур, как Пендрик, и тот избегал состязаться с ним в остроумии... Как-то раз, когда Август пересказал нам фантастическую повесть Карела Чапека «Война с саламандрами», Пендрик перебил его словами:
— Ты, парень, что-то чересчур задул! Август улыбнулся и спокойно ответил:
— Такая у меня профессия, я ведь стеклодув.
— Дуть стекло — это дело,— возразил Пендрик,— а тут ты нам мыльные пузыри в лицо дуешь.
— Немного мыла твоей обезьяньей физиономии ничуть не помешает,— смеясь, отпарировал Август.
Пендрик рассердился и отошел. С тех пор он держался с Августом настороже.
Двое суток мы безвыходно просидели в старом отеле Каркассонна, развлекая себя настольным теннисом и бильярдом. На третий день ранним утром нас посадили в туристские автобусы и повезли за город в сторону Средиземного моря. Остановились возле какой-то ветхой постройки, обнесенной каменной стеной. Распахнулись ворота. Мы, словно горох из мешка, высыпали на дорогу и через мгновенье скрылись за оградой. Ворота захлопнулись, зарычали моторы, автобусы умчались в неизвестном направлении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128