— Чудесная девушка,— сказал Борис.— Ты ее любишь?
Я пожал плечами.
— Кажется, нет.
— Тогда зачем морочишь человеку голову? Сам посуди: ты интернационалист, она испанка, и ты ее обманываешь.
— Я и не думал ее обманывать.
— А как это иначе назовешь?
— А ты думаешь, она меня любит?
— Тут и думать нечего. Ты что, не видел ее глаз, ее губ? Они улыбаются только тебе.
— Она и тебе улыбалась. Борис усмехнулся.
— На меня она смотрела, как на чурбан, к которому прислонился ее милый.
Недалеко от Альмадены дорога вильнула в горы. День был на редкость погожий, к полудню стало совсем тепло. Синеватые вершины Сьерра-де-Альмадене тянулись к небу, словно башни. У подножия гор петляла река Гуадальмес. После дождей она бурлила и клокотала в своем тесном каменном русле, не успевая проносить лавину воды. Она была совсем коричневая и пенилась, как только что вылитое пиво. От пригретой солнцем земли поднимался синеватый пар, своей прозрачной дымкой укрывая окрестности. Казалось, и сердце мое обволакивала нежная, шелковистая пелена, и от этого становилось необыкновенно хорошо, будто я птицей парил над весенними долинами и горами, любуясь прекрасным, ликующим миром, скользившим под моими упругими, крепкими крыльями.
На вокзале в Альмадене стоял готовый состав. Вагоны были битком набиты беженцами. Они, видимо, решили поискать место поспокойнее, где не рвутся бомбы и снаряды. Все полки, лавки, даже тамбуры были завалены корзинами, мешками, сундуками. На них примостились полуголые ребятишки. В огромной корзинке кудахтали куры, а петух, высунув голову, с удивлением косился на пеструю толпу.
— Чего ж он не едет! — кричала дородная испанка с ребенком на руках.— Ждет, пока налетят фашисты, что ли?
Никто ее не слушал, никто не отвечал. У каждого были свои заботы.
В вагоне стоял полумрак — окна были закрашены синей краской, чтобы ночью освещенный поезд не привлекал внимания самолетов. Воздух был тяжелый, спертый. Мы едва выбрались оттуда. В конце состава было три санитарных вагона. Сестры, узнав, что мы интернационалисты, охотно уступили нам одно купе.
Как только поезд тронулся, к нам зашла молодая красивая испанка.
— Врач эшелона, Росита Альварес,— представилась она и спросила: — А вам еще не принесли постели?
— Мы не раненые,— ответил Борис.
— Все равно, вы фронтовики,— улыбнулась Росита, сверкнув белоснежным рядом зубов.
— Не стоит, и так переспим,— возразил я.— Фронтовикам перину заменяет голая земля, подушку — мшистый камень, а покрывало — когда что. Летом звездным небом накрываемся, зимой — тучей серой. И если бы вы знали, как это здорово!
Росита Альварес снова улыбнулась.
— Очень сожалею, но такого комфорта мы вам не сможем предоставить.
— И потому не беспокойтесь, пожалуйста. Мы обойдемся.
Но Росита настояла на своем, и нам принесли постели. Оставшись одни, мы разделись и забрались под белые простыни.
— Как-то странно, непривычно,— смеясь, сказал Борис.— Сможем ли заснуть?
— Не знаю. Вспомнился дом...
— И мягкая постель?
— И теплое одеяло.
— И тихие ночки в Риге?
— И отцовский дом.
— И маленький отель в Париже?
— Не говори мне о Париже,— сказал я.— Поскорей бы забыть о нем.
— Напрасно ты себя мучаешь, Анатол.
— Сердцу не прикажешь. Может, эта рана никогда не заживет...
— Заживет,— успокоил меня Борис.— Сегодня утром,
когда ты увидел Альбину, мне показалось, что все зажило.
— Если бы я сумел увлечься, безумно влюбиться, может, тогда... Мой профессор говорил, что лучший врач на свете любовь. Она творит чудеса.
Борис громко рассмеялся.
— Ну что ж, влюбись. Кто тебе мешает? В Альбину или в эту куколку Роситу. Она тоже врач, отличная пара.
— Она тебе нравится?
— С виду хороша,— отозвался Борис,— а там кто ее знает. Может, сущий дьявол в душе.
— А может, демон страсти?
Борис насмешливо посмотрел на меня.
— Анатол, знаешь, о чем я подумал?
— Ну?
— Война портит людей. Ты становишься донжуаном.
— Неправда, Борис. Просто я опять становлюсь нормальным человеком. Разве это плохо? Хочется забыться...
— Понимаю...— сказал Борис.
Мы закутались в теплые одеяла и скоро уснули.
Под вечер проснулись от грохота бомб и рева самолетов. Наскоро оделись, выбежали в коридор. Поезд стоял вблизи большого города. По насыпи метались в панике люди. Вагон с беженцами, в котором мы собирались ехать, лежал опрокинутый на рельсах. Я сразу вспомнил дородную испанку с ребенком, она так боялась самолетов... Жива ли?
У разбитого вагона Росита Альварес со своими санитарками перевязывали раненых. Я поспешил ей на помощь, Борис бросился к вагону, откуда все еще вытаскивали живых и мертвых. Самолеты настигли нас у моста через реку Асуэр под городом Мансанарес. Кругом простирались холмы провинции Ламанча, по которым в свое время странствовал рыцарь Печального Образа Дон Кихот с верным оруженосцем Санчо Пансой.
Пока расчистили путь, перевязали и вывезли раненых, наступил вечер. Мы с Борисом сполоснулись в студеной воде Асуэра и вернулись к себе. Когда совсем стемнело, поезд тронулся. В купе зашла Росита и пригласила нас ужинать. Борис отказался, сославшись на усталость и скверное самочувствие. Я вполне понимал его: возможно, завтра в отделе кадров Альбасеты решится его судьба. А чтобы не обидеть радушную хозяйку, он сказал:
— Анатол, возьми наши запасы, угости девушек. Забрав все, что у нас было, я последовал за Роситой.
В купе-перевязочной нас уже ждали санитарки. Мы пили вино, закусывали солеными оливами с белым хлебом и вспоминали недавнюю бомбежку.
— Это ужасно! — говорила Росита.— Мне так жаль этих беженцев! Искали в тылу покоя, а встретили смерть.
Я сказал, что мы из Альмадены чуть было не уехали в том самом вагоне. Одна из санитарок заметила:
— И после этого находятся люди, не верящие в бога! Его должны благодарить, что живы остались.
— За это мы вас должны благодарить,— полушутя-полусерьезно ответил я.— Если бы вы не взяли нас в свой вагон...
— Нет, нет,— не унималась девушка.— Это дело рук божьих. Бог за республику, и он уберег вас.
— Допустим,— сказал я.— Но почему же в таком случае он позволил фашистам разбомбить вагон не*-счастных беженцев?
— Он не позволил,— серьезно ответила девушка.— Виновных ждет суровая кара. Бог за республику.
— Откуда вам это известно? — не сдержавшись, спросил я с легкой иронией.
Девушка взглянула на меня как на антихриста. В ее взгляде были и сострадание и укор.
— Бог всегда стоит за то, что хорошо. Республика — это хорошо, и потому бог за нее. Я в начале войны убежала из монастыря. Не потому, что не верила в бога, а потому, что разуверилась в матерях и отцах монастырских. Но в бога я верю и верю в республику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128