— Я получил фотографии маленького Анатола. Посмотри, какой бутуз!
Борис рассеянно взглянул на фотографии и молча вернул обратно.
— Опять что-нибудь... — с тревогой спросил я.
— Сподра арестована.
— Сподра? За что?
— Седой не знает. Прочел в газете. Она в Центральной тюрьме.
— Так вот почему от нее не было писем!
— Да, теперь все понятно,— сказал Борис. — Наверное, попалась со стихами.
— А ты не думаешь, что и тут приложил руку провокатор? — спросил я.
— Не обязательно,— ответил Борис. — Она слишком давно и много пишет, чтобы не привлечь внимания охранки.
Теперь у Бориса одной бедой стало больше. Недаром говорят, беда в одиночку не ходит. Бедный Борис, как он все это вынесет!
И, словно в ответ на мои невысказанные мысли, Борис решительно сунул письмо в карман и сказал:
— Пошли на вокзал, едем в Валенсию. Чем больше сталь закаляют, тем тверже она становится...
Утренний поезд в Валенсию давно ушел, следующий отходил не скоро. Мы отправились в комендатуру, предъявили увольнительные и получили паек. Здесь он* был куда обильней, чем в прифронтовом Пособланко. Потом отправились в кафе и там, заказав еще кое-что, превосходно позавтракали.
— Ну-ка, покажи теперь своего Анатола,— сказал Борис, вновь обретая душевное равновесие. Посмотрев на фотографии, он с улыбкой заметил: — Весь в тебя. Даже ямочка на подбородке твоя. А что пишет мать Гиты?
Я протянул ему письмо. Борис прочитал и усмехнулся.
— Ну, конечно, обычные мещанские ссоры.
— Мать Гиты вовсе не мещанка,— возразил я. — Она чудесная женщина.
— Не думаю, чтоб ты мог здраво судить о женщинах. Как вчера с Роситой?
— Росита пригласила меня в гости,— сказал я, почему-то умолчав, что она пригласила нас обоих. — Она живет в Валенсии.
— Отлично,— заметил Борис. — Вот тебе и занятие.
— Ее отец профессор университета. Филолог. Может, сходим вместе?
— Мне-то что там делать! Я постараюсь разыскать Жана Сурума.
— Думаешь, он все еще там?
— Если нет, повешусь... какой-нибудь красотке на шею, так же, как ты.
— Брось язвить!
Мы пришли на вокзал. На этот раз наш поезд был не особенно переполнен, нам удалось занять место у окна. И стекла здесь были не закрашены, так что мы снова могли любоваться дорогой, по которой полгода назад проезжали на Мадридский фронт. Каждая деревенька, каждый холм казались старыми знакомыми и проплывали за окном воспоминанием о наших первых днях в Испании. Справа поднимались синеватые зубцы Чинчильи, увенчанной мрачным силуэтом средневековой крепости. Потом возвышенность перешла в холмистую степь, и на склонах одного из холмов раскинулся городок Альманса. Перед отправкой на фронт мы проходили там обучение в древнем городском монастыре. В башне монастырского собора лейтенант Максимов посвящал меня в тайны топографических знаков и оптики, а внизу, в бассейне, в глухом саду, мы спасались от томительного зноя. В городке была большая швейная мастерская, там работало много молодых испанок. По вечерам они собирались на городской площади, где стояли орудия дивизиона, и охотно дарили улыбки нашим ребятам.
Поезд стоял довольно долго в Альмансе, и мы с Борисом отправились взглянуть на старые места. Монастырь, как и раньше, был занят интернационалистами, а на городской площади вместо наших допотопных пушек стояли современные гаубицы. Заодно зашли в магазин и купили высокие офицерские сапоги на шнурках — изделие местной фабрики. Сапоги блестели, точно лакированные, и плотно облегали икры.
— Ты в них похож на цаплю,— оглядев меня, сказал Борис.
Я не остался в долгу:
— А ты на индюка.
Но, конечно, в них мы выглядели куда лучше, чем в своих фронтовых опорках, и, проходя мимо окон швейной мастерской, ощутили на себе женские взгляды.
— Замечаешь, как стали заглядываться на нас? — весело сказал я Борису.
— Да не на нас, на сапоги,— отозвался Борис.
Глава 9 ВАЛЕНСИЯ
В Валенсии мы остановились в отеле «Европа». Он находился вблизи главного городского вокзала и был отведен для интернационалистов и других иностранцев. Нам дали номер с ванной, спальней и кабинетом на пятом этаже, откуда открывался чудесный вид на город. Необъятные кровати были застланы алым шелком, а пухлые подушки напоминали надувшихся глухарей на току.
— Как мы будем спать на таком роскошном ложе? — сокрушенно покачал головой Борис. Бесшумно ступая по мягким коврам, он прошел в кабинет и сел в большое кожаное кресло, скорее похожее на трон. — Что-то невероятное! Сюда ты спокойно можешь приглашать свою Роситу. Ей понравится.
— Если не возражаешь, мы так и сделаем. Борис усмехнулся.
— При чем тут я? Вам лучше встретиться наедине. И что ты вечно тянешь меня к своим красоткам!
— Ну и не надо, справлюсь один,— отшутился я'
— Вот это мужской разговор. Пока буду разыскивать Сурума, ты полюбезничай с Роситой. А вечером увидимся в гостинице.
Так и решили. Приняв холодный душ, позавтракав, мы расстались. Борис отправился на поиски Жана Сурума, а я — на вокзал.
Улицы были полны народу. В ясном небе ослепительно сверкало солнце, с залива тянуло теплым ветерком. Хорошо, я догадался оставить в отеле свой плащ. Росита была права: солнце Валенсии, веселый говор толпы ослепили и покорили меня с первых минут.
Дождавшись пригородной электрички, я сел в открытый двухэтажный вагон. В таких вагонах, наверное, хорошо ездить летом, но и теперь было приятно сидеть наверху и в просторные, открытые проемы любоваться стройными пальмами, поднимавшими свои опахала над крышами домов, огородами, вечнозелеными садами лимонных и апельсинных деревьев, сверкавших на солнце.
Пригороды Валенсии, отделенные друг от друга садами, полями риса, тянулись на десятки километров. К ним шли великолепные шоссе, трамвайные линии, железнодорожные ветки, так что сразу было трудно сказать, где кончается город и где начинается деревня. Ро-сита Альварес жила в Карлете, километрах в тридцати от центра города, и я все время следил за остановками, опасаясь проехать. В этот послеполуденный час в вагоне было свободно, к тому же большинство пассажиров, в основном женщины, предпочитали ехать внизу — почти у каждой была тяжелая поклажа. На втором этаже ехала ватага франтовато одетых милиционеров, с автоматами за плечами и кожаными флягами у пояса. Всю дорогу они шумели, горланили песни, курили и пили вино. Заметив, что я в одиночестве, пригласили и меня в свою компанию.
— Эй, товарищ, чего грустишь? Иди к нам. Отказаться было неудобно, я подошел. Узнав, что я
интербригадовец, они стали наперебой предлагать свои фляги, так что пришлось отпить по глотку из каждой. Потом, несмотря на протесты, наполнили мои карманы жареными орехами и солеными оливами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Борис рассеянно взглянул на фотографии и молча вернул обратно.
— Опять что-нибудь... — с тревогой спросил я.
— Сподра арестована.
— Сподра? За что?
— Седой не знает. Прочел в газете. Она в Центральной тюрьме.
— Так вот почему от нее не было писем!
— Да, теперь все понятно,— сказал Борис. — Наверное, попалась со стихами.
— А ты не думаешь, что и тут приложил руку провокатор? — спросил я.
— Не обязательно,— ответил Борис. — Она слишком давно и много пишет, чтобы не привлечь внимания охранки.
Теперь у Бориса одной бедой стало больше. Недаром говорят, беда в одиночку не ходит. Бедный Борис, как он все это вынесет!
И, словно в ответ на мои невысказанные мысли, Борис решительно сунул письмо в карман и сказал:
— Пошли на вокзал, едем в Валенсию. Чем больше сталь закаляют, тем тверже она становится...
Утренний поезд в Валенсию давно ушел, следующий отходил не скоро. Мы отправились в комендатуру, предъявили увольнительные и получили паек. Здесь он* был куда обильней, чем в прифронтовом Пособланко. Потом отправились в кафе и там, заказав еще кое-что, превосходно позавтракали.
— Ну-ка, покажи теперь своего Анатола,— сказал Борис, вновь обретая душевное равновесие. Посмотрев на фотографии, он с улыбкой заметил: — Весь в тебя. Даже ямочка на подбородке твоя. А что пишет мать Гиты?
Я протянул ему письмо. Борис прочитал и усмехнулся.
— Ну, конечно, обычные мещанские ссоры.
— Мать Гиты вовсе не мещанка,— возразил я. — Она чудесная женщина.
— Не думаю, чтоб ты мог здраво судить о женщинах. Как вчера с Роситой?
— Росита пригласила меня в гости,— сказал я, почему-то умолчав, что она пригласила нас обоих. — Она живет в Валенсии.
— Отлично,— заметил Борис. — Вот тебе и занятие.
— Ее отец профессор университета. Филолог. Может, сходим вместе?
— Мне-то что там делать! Я постараюсь разыскать Жана Сурума.
— Думаешь, он все еще там?
— Если нет, повешусь... какой-нибудь красотке на шею, так же, как ты.
— Брось язвить!
Мы пришли на вокзал. На этот раз наш поезд был не особенно переполнен, нам удалось занять место у окна. И стекла здесь были не закрашены, так что мы снова могли любоваться дорогой, по которой полгода назад проезжали на Мадридский фронт. Каждая деревенька, каждый холм казались старыми знакомыми и проплывали за окном воспоминанием о наших первых днях в Испании. Справа поднимались синеватые зубцы Чинчильи, увенчанной мрачным силуэтом средневековой крепости. Потом возвышенность перешла в холмистую степь, и на склонах одного из холмов раскинулся городок Альманса. Перед отправкой на фронт мы проходили там обучение в древнем городском монастыре. В башне монастырского собора лейтенант Максимов посвящал меня в тайны топографических знаков и оптики, а внизу, в бассейне, в глухом саду, мы спасались от томительного зноя. В городке была большая швейная мастерская, там работало много молодых испанок. По вечерам они собирались на городской площади, где стояли орудия дивизиона, и охотно дарили улыбки нашим ребятам.
Поезд стоял довольно долго в Альмансе, и мы с Борисом отправились взглянуть на старые места. Монастырь, как и раньше, был занят интернационалистами, а на городской площади вместо наших допотопных пушек стояли современные гаубицы. Заодно зашли в магазин и купили высокие офицерские сапоги на шнурках — изделие местной фабрики. Сапоги блестели, точно лакированные, и плотно облегали икры.
— Ты в них похож на цаплю,— оглядев меня, сказал Борис.
Я не остался в долгу:
— А ты на индюка.
Но, конечно, в них мы выглядели куда лучше, чем в своих фронтовых опорках, и, проходя мимо окон швейной мастерской, ощутили на себе женские взгляды.
— Замечаешь, как стали заглядываться на нас? — весело сказал я Борису.
— Да не на нас, на сапоги,— отозвался Борис.
Глава 9 ВАЛЕНСИЯ
В Валенсии мы остановились в отеле «Европа». Он находился вблизи главного городского вокзала и был отведен для интернационалистов и других иностранцев. Нам дали номер с ванной, спальней и кабинетом на пятом этаже, откуда открывался чудесный вид на город. Необъятные кровати были застланы алым шелком, а пухлые подушки напоминали надувшихся глухарей на току.
— Как мы будем спать на таком роскошном ложе? — сокрушенно покачал головой Борис. Бесшумно ступая по мягким коврам, он прошел в кабинет и сел в большое кожаное кресло, скорее похожее на трон. — Что-то невероятное! Сюда ты спокойно можешь приглашать свою Роситу. Ей понравится.
— Если не возражаешь, мы так и сделаем. Борис усмехнулся.
— При чем тут я? Вам лучше встретиться наедине. И что ты вечно тянешь меня к своим красоткам!
— Ну и не надо, справлюсь один,— отшутился я'
— Вот это мужской разговор. Пока буду разыскивать Сурума, ты полюбезничай с Роситой. А вечером увидимся в гостинице.
Так и решили. Приняв холодный душ, позавтракав, мы расстались. Борис отправился на поиски Жана Сурума, а я — на вокзал.
Улицы были полны народу. В ясном небе ослепительно сверкало солнце, с залива тянуло теплым ветерком. Хорошо, я догадался оставить в отеле свой плащ. Росита была права: солнце Валенсии, веселый говор толпы ослепили и покорили меня с первых минут.
Дождавшись пригородной электрички, я сел в открытый двухэтажный вагон. В таких вагонах, наверное, хорошо ездить летом, но и теперь было приятно сидеть наверху и в просторные, открытые проемы любоваться стройными пальмами, поднимавшими свои опахала над крышами домов, огородами, вечнозелеными садами лимонных и апельсинных деревьев, сверкавших на солнце.
Пригороды Валенсии, отделенные друг от друга садами, полями риса, тянулись на десятки километров. К ним шли великолепные шоссе, трамвайные линии, железнодорожные ветки, так что сразу было трудно сказать, где кончается город и где начинается деревня. Ро-сита Альварес жила в Карлете, километрах в тридцати от центра города, и я все время следил за остановками, опасаясь проехать. В этот послеполуденный час в вагоне было свободно, к тому же большинство пассажиров, в основном женщины, предпочитали ехать внизу — почти у каждой была тяжелая поклажа. На втором этаже ехала ватага франтовато одетых милиционеров, с автоматами за плечами и кожаными флягами у пояса. Всю дорогу они шумели, горланили песни, курили и пили вино. Заметив, что я в одиночестве, пригласили и меня в свою компанию.
— Эй, товарищ, чего грустишь? Иди к нам. Отказаться было неудобно, я подошел. Узнав, что я
интербригадовец, они стали наперебой предлагать свои фляги, так что пришлось отпить по глотку из каждой. Потом, несмотря на протесты, наполнили мои карманы жареными орехами и солеными оливами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128