По крутой железной лестнице спустились в машинное отделение. Там нас встретил дежурный механик.
— Это наши,— сказал Сурум,— приготовь бункер!
Через несколько минут мы сидели в бункере за огромной горой угля. Постель из тряпья и старых мешков говорила о том, что мы тут не первые и не последние. Видимо, в этой секретной гостинице были свои традиции, свой распорядок. Здесь мы нашли пепельницу, графин с водой и поржавевший фонарик. Мы простились с дежурным механиком и легли спать. В горле першило. От мелкой пыли и едкого запаха перехватывало дыхание. И все же мы были счастливы.
— Где-то теперь наш экспресс! — сказал Борис. Я взглянул на часы. Было три.
— В Пруссии. Через час у меня разговор с Гитой.
— Что?
— Через час у меня разговор с Гитой.
— Ты свихнулся или пьян? Давай-ка спать, уже поздно.
Борис повернулся ко мне спиной, и скоро послышалось его ровное дыхание, а я в кромешной тьме все поглядывал на светящийся циферблат. Стрелки двига-
лись медленно-медленно. Наконец они показали четыре. Теперь Гита слушает отдаленный стук колес проходящего поезда и думает обо мне. Думает, что я где-то в Пруссии, а я совсем рядом, лежу в бункере на острых камнях, а за стальной обшивкой корабля плещутся воды Даугавы. Если б Гита знала, что нас разделяют всего-навсего река и каких-нибудь двадцать километров? Она бы обязательно приехала и ходила где-нибудь поблизости...
Но Гита ничего не знает. Ее мучит бессонница, ее мысли несутся вслед за экспрессом Рига — Берлин — Париж. Она прислушивается к отдаленному стуку колес какого-то поезда, воображая, что это мой поезд, и ей кажется, она слышит, как я говорю: «Гита, я люблю тебя».
— Да будешь ты спать наконец? — заворчал Борис.— Ты что, уже сам с собой разговариваешь?
Тревожные события последних дней и бессонные ночи сломили мое сопротивление, усталость взяла верх, и я заснул.
Глава 16 ЧУЖИЕ ВЕТРЫ
На следующий день под вечер наше судно отчалило. В бункере были слышны пронзительные сирены буксиров, глухие низкие гудки парохода, крики команды на палубе, гул моторов и могучий шум винта. Потом прозвучал прощальный гудок, наверное, мы выходили в открытое море. И вдруг остановка.
— Что это значит? — спросил я Бориса.
— Лоцман покидает корабль. Скоро будем в безопасности,— ответил Борис.
На буксире завыла сирена. Пароход ответил ей мощным рыком. Снова заработали машины. О борт лениво плескались волны. Борис воскликнул с облегчением:
— Открытое море! Ложимся на курс. До свиданья, Рига!
Он хотел сказать: «До свиданья, Сподра!», но это было не в его характере, хотя, конечно, он думал о ней не меньше, чем я о Гите. С приморских дюн я часто наблюдал, как корабли выходят в море. Скоро мы должны подойти к тому месту, откуда совсем недалеко до дачи Гиты. Фабрика Сподры тоже* рядом. Казалось, стоило
протянуть руку — и коснешься стройных сосен на дюнах, за которыми дорогие нам люди. Но за этими соснами и другое: та тюрьма, от которой мы бежим навстречу новой жизни, навстречу неизвестности. С той, прежней жизнью, уже все покончено, а новая еще не начиналась. Родной берег был позади, к новому мы еще не пристали. Странное чувство — жить между двух жизней и не жить ни одной из них; покинуть старый берег и не знать, каким будет новый; расставаясь, не знать, когда снова встретишься; любить и бежать от любимой.
Корабль уходил все дальше и дальше. Нас окружала кромешная тьма. Если б рядом не шумели машины и время от времени не доносились крики кочегаров, можно было бы подумать, что мы в ракете несемся в бездонное небо. В этой беспросветной тьме день и ночь сливались воедино, только стрелки часов разграничивали время. Только они и придавали осмысленность происходящему. Мы ждали полуночи, когда на вахту встанут Вырвизуб и Пендрик.
После двенадцати дверь бункера открылась. Кто-то свистнул, затем нас окликнул тоненький голосок. Мы привстали и по глыбам угля поползли к выходу. После нашего тайника котельная показалась ярко освещенной. У пышущей топки вертелся полуголый Вырвизуб. Длинной кочергой он ворошил уголь, полыхавший синим пламенем. Пендрик совком кидал топливо. Из топки несло нестерпимым жаром.
— Ребята,— крикнул Пендрик,— умойтесь и поужинайте! В углу на ящике ваш паек.
Мы сняли рубашки, налили в ведро теплой воды. Мыльная пена, стекавшая с наших лиц и рук, была черного цвета. Пендрик весело хихикнул.
— Вы как черти! Не беда, пойдете на берег, ополоснем вас под душем.
Мы набросились на еду.
— Если что останется, берите с собой,— посоветовал Пендрик.— Следующая кормежка будет только через сутки.
— Ах ты, скупердяй! — накинулся на него Вырвизуб.— А завтраком не собираешься их кормить?
— Пускай лучше сразу наедаются,— деловито заметил Пендрик.— На завтрак будет только кофе и хлеб. А теперь,— продолжал он, видя, что мы поели,— идемте свежим воздухом подышим.
Он открыл маленькую дверцу, и мы очутились в машинном отделении. Там мы встретили старшего механика Жана Сурума. Он провел нас в шахту, где с бешеной скоростью вращалась огромная ось винта. Здесь имелся запасной выход, по которому кочегары и механики в случае аварии могли выбраться на палубу. По маленькой лестнице мы поднялись сначала в небольшое помещение, а оттуда на палубу, где под брезентом лежали ящики, лебедки, канаты.
— Здесь вы можете спокойно посидеть,— сказал Сурум, протягивая нам сигареты.— Ночью тут никто не ходит. Старик спит, а вахтенные на мостике. Как настроение?
— Бодрое,— ответил я.
— Оба в Испанию?
— Нет,— ответил Борис.— Я в Испанию, Анатол в Париж. У него дома земля горела под ногами.
— Понятно. А что же вы не едете в Испанию? — обратился он ко мне.
— Семья...
— У меня вот нет семьи, можно было бы поехать, да не пускают,— сказал Сурум.— Помогаю таким, как вы. Только надолго ли? Рано или поздно все откроется...
Море было спокойное, а ночь теплая. В небе, словно драгоценные камни на черном бархате, сверкали звезды. Мы молча курили и смотрели на берег. Оттуда из темноты вырывались вспышки света.
— Колкинский маяк,— сказал Сурум.— Скоро выйдем из залива. Только бы погода продержалась! Поднимется ветер, вам будет нелегко в вашем бункере.
— Ничего, потерпим,— сказал Борис.— То ли еще вам приходится терпеть.
— Мы привыкли,— возразил Сурум.
— На войне тоже будет нелегко,— сказал Борис,— надо привыкать.
— Да, в Испании сейчас нелегко,— согласился Сурум.— Вы едете в трудный момент. Борьба идет не на жизнь, а на смерть. Италия с Германией гонят туда оружие, боеприпасы, кадровые части, а Франция и Англия помалкивают. Даже Латвия и та продала генералу Франко военные материалы. Наши суда их тайно перевозят, это мне точно известно. Тяжело Испании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
— Это наши,— сказал Сурум,— приготовь бункер!
Через несколько минут мы сидели в бункере за огромной горой угля. Постель из тряпья и старых мешков говорила о том, что мы тут не первые и не последние. Видимо, в этой секретной гостинице были свои традиции, свой распорядок. Здесь мы нашли пепельницу, графин с водой и поржавевший фонарик. Мы простились с дежурным механиком и легли спать. В горле першило. От мелкой пыли и едкого запаха перехватывало дыхание. И все же мы были счастливы.
— Где-то теперь наш экспресс! — сказал Борис. Я взглянул на часы. Было три.
— В Пруссии. Через час у меня разговор с Гитой.
— Что?
— Через час у меня разговор с Гитой.
— Ты свихнулся или пьян? Давай-ка спать, уже поздно.
Борис повернулся ко мне спиной, и скоро послышалось его ровное дыхание, а я в кромешной тьме все поглядывал на светящийся циферблат. Стрелки двига-
лись медленно-медленно. Наконец они показали четыре. Теперь Гита слушает отдаленный стук колес проходящего поезда и думает обо мне. Думает, что я где-то в Пруссии, а я совсем рядом, лежу в бункере на острых камнях, а за стальной обшивкой корабля плещутся воды Даугавы. Если б Гита знала, что нас разделяют всего-навсего река и каких-нибудь двадцать километров? Она бы обязательно приехала и ходила где-нибудь поблизости...
Но Гита ничего не знает. Ее мучит бессонница, ее мысли несутся вслед за экспрессом Рига — Берлин — Париж. Она прислушивается к отдаленному стуку колес какого-то поезда, воображая, что это мой поезд, и ей кажется, она слышит, как я говорю: «Гита, я люблю тебя».
— Да будешь ты спать наконец? — заворчал Борис.— Ты что, уже сам с собой разговариваешь?
Тревожные события последних дней и бессонные ночи сломили мое сопротивление, усталость взяла верх, и я заснул.
Глава 16 ЧУЖИЕ ВЕТРЫ
На следующий день под вечер наше судно отчалило. В бункере были слышны пронзительные сирены буксиров, глухие низкие гудки парохода, крики команды на палубе, гул моторов и могучий шум винта. Потом прозвучал прощальный гудок, наверное, мы выходили в открытое море. И вдруг остановка.
— Что это значит? — спросил я Бориса.
— Лоцман покидает корабль. Скоро будем в безопасности,— ответил Борис.
На буксире завыла сирена. Пароход ответил ей мощным рыком. Снова заработали машины. О борт лениво плескались волны. Борис воскликнул с облегчением:
— Открытое море! Ложимся на курс. До свиданья, Рига!
Он хотел сказать: «До свиданья, Сподра!», но это было не в его характере, хотя, конечно, он думал о ней не меньше, чем я о Гите. С приморских дюн я часто наблюдал, как корабли выходят в море. Скоро мы должны подойти к тому месту, откуда совсем недалеко до дачи Гиты. Фабрика Сподры тоже* рядом. Казалось, стоило
протянуть руку — и коснешься стройных сосен на дюнах, за которыми дорогие нам люди. Но за этими соснами и другое: та тюрьма, от которой мы бежим навстречу новой жизни, навстречу неизвестности. С той, прежней жизнью, уже все покончено, а новая еще не начиналась. Родной берег был позади, к новому мы еще не пристали. Странное чувство — жить между двух жизней и не жить ни одной из них; покинуть старый берег и не знать, каким будет новый; расставаясь, не знать, когда снова встретишься; любить и бежать от любимой.
Корабль уходил все дальше и дальше. Нас окружала кромешная тьма. Если б рядом не шумели машины и время от времени не доносились крики кочегаров, можно было бы подумать, что мы в ракете несемся в бездонное небо. В этой беспросветной тьме день и ночь сливались воедино, только стрелки часов разграничивали время. Только они и придавали осмысленность происходящему. Мы ждали полуночи, когда на вахту встанут Вырвизуб и Пендрик.
После двенадцати дверь бункера открылась. Кто-то свистнул, затем нас окликнул тоненький голосок. Мы привстали и по глыбам угля поползли к выходу. После нашего тайника котельная показалась ярко освещенной. У пышущей топки вертелся полуголый Вырвизуб. Длинной кочергой он ворошил уголь, полыхавший синим пламенем. Пендрик совком кидал топливо. Из топки несло нестерпимым жаром.
— Ребята,— крикнул Пендрик,— умойтесь и поужинайте! В углу на ящике ваш паек.
Мы сняли рубашки, налили в ведро теплой воды. Мыльная пена, стекавшая с наших лиц и рук, была черного цвета. Пендрик весело хихикнул.
— Вы как черти! Не беда, пойдете на берег, ополоснем вас под душем.
Мы набросились на еду.
— Если что останется, берите с собой,— посоветовал Пендрик.— Следующая кормежка будет только через сутки.
— Ах ты, скупердяй! — накинулся на него Вырвизуб.— А завтраком не собираешься их кормить?
— Пускай лучше сразу наедаются,— деловито заметил Пендрик.— На завтрак будет только кофе и хлеб. А теперь,— продолжал он, видя, что мы поели,— идемте свежим воздухом подышим.
Он открыл маленькую дверцу, и мы очутились в машинном отделении. Там мы встретили старшего механика Жана Сурума. Он провел нас в шахту, где с бешеной скоростью вращалась огромная ось винта. Здесь имелся запасной выход, по которому кочегары и механики в случае аварии могли выбраться на палубу. По маленькой лестнице мы поднялись сначала в небольшое помещение, а оттуда на палубу, где под брезентом лежали ящики, лебедки, канаты.
— Здесь вы можете спокойно посидеть,— сказал Сурум, протягивая нам сигареты.— Ночью тут никто не ходит. Старик спит, а вахтенные на мостике. Как настроение?
— Бодрое,— ответил я.
— Оба в Испанию?
— Нет,— ответил Борис.— Я в Испанию, Анатол в Париж. У него дома земля горела под ногами.
— Понятно. А что же вы не едете в Испанию? — обратился он ко мне.
— Семья...
— У меня вот нет семьи, можно было бы поехать, да не пускают,— сказал Сурум.— Помогаю таким, как вы. Только надолго ли? Рано или поздно все откроется...
Море было спокойное, а ночь теплая. В небе, словно драгоценные камни на черном бархате, сверкали звезды. Мы молча курили и смотрели на берег. Оттуда из темноты вырывались вспышки света.
— Колкинский маяк,— сказал Сурум.— Скоро выйдем из залива. Только бы погода продержалась! Поднимется ветер, вам будет нелегко в вашем бункере.
— Ничего, потерпим,— сказал Борис.— То ли еще вам приходится терпеть.
— Мы привыкли,— возразил Сурум.
— На войне тоже будет нелегко,— сказал Борис,— надо привыкать.
— Да, в Испании сейчас нелегко,— согласился Сурум.— Вы едете в трудный момент. Борьба идет не на жизнь, а на смерть. Италия с Германией гонят туда оружие, боеприпасы, кадровые части, а Франция и Англия помалкивают. Даже Латвия и та продала генералу Франко военные материалы. Наши суда их тайно перевозят, это мне точно известно. Тяжело Испании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128