Поэтому часто из ароматной духовки и котла госпожи Ган кое-что попадало и на мой стол. А когда фрейлейн Мария пекла пироги, я знал наверня-
ка, что самые лучшие, самые пышные и прожаренные в скором времени будут благоухать в моей комнате, прикрытые вышитой госпожой Ган салфеткой с пожеланием: «Приятного аппетита!»
Сейчас, вернувшись из больницы, я крался на цыпочках к двери своей комнаты, открыл ее бесшумно, словно грабитель. Мне хотелось избежать встреч с кем бы то ни было, и в особенности с болтливым, назойливым Га-ном. Я мечтал побыть наедине с самим собой, еще раз все взвесить и решить, что делать дальше. С не меньшей предосторожностью закрыв за собой дверь, я первым делом снял башмаки, чтобы не было слышно моих шагов. Проклиная про себя скрипучий паркет, я осторожно пробрался к дивану.
Несмотря на обыск, произведенный в мое отсутствие, в комнате все было по-старому, все сверкало чистотой. И конечно, за это я должен был благодарить фрейлейн Марию. В умывальнике свежая вода, жестяной чайник еще не успел остыть. И даже свежие цветы, возможно купленные утром на рынке, стояли на моем столе. Деньги на цветы фрейлейн Мария выкраивала из той суммы, что ей отпускала госпожа Ган на хозяйство, об этом, кроме меня, никто не знал. Должен сказать, меня немного смущала чрезмерная заботливость Марии, и я не раз ей предлагал деньги за цветы, но она отказывалась и была счастлива, что может делать мне что-то приятное, хотя и за чужой счет.
Я подошел к окну. Как красивы деревья! Они еще не зазеленели в полную силу, как летом, и потому каждое дерево сохраняло свой оттенок.
Кто-то поднимался по лестнице. Мне были знакомы эти шаги. Ган остановился у моей двери. Я отчетливо слышал его тяжелую одышку. Ган страдал бронхиальной астмой. Приступы удушья порой длились несколько часов подряд. И тогда — главным образом это случалось ночью — я должен был впрыскивать ему под кожу атропин или ставить на грудь горчичники. За неотложную медицинскую помощь вместо гонораров я пользовался благосклонностью всей семьи.
Отрывисто и резко прозвенел звонок. Я надел ботинки, подошел к двери и повернул ключ. На пороге стоял барон. Вокруг его лысой головы витало невидимое облако одеколона, в руках блестящий черный стек с набалдашником в виде морды бульдога.
— Гутен таг! — произнес он с улыбкой и, войдя в
комнату, прикрыл за собой дверь.— Иду из парикмахерской, смотрю, в замочной скважине у вас торчит ключ. Ну, думаю, значит, дома. С благополучным возвращением! — сказал он, подавая мне мягкую, холодную и влажную руку.— А мы уж было собрались сдать эту комнату, как вдруг пришла ваша знакомая и все уплатила. Она, случайно, не еврейка? Я рассердился:
— Какое это имеет значение?
— Я бы не желал в своем доме видеть семитов.
— Вы напрасно волнуетесь, господин Ган! — возразил я с улыбкой.— Она южанка. Ее родители — румыны.
— Румыны? — удивился Ган.— Впрочем, румыны тоже не чистая раса. В них много цыганской крови. Но это уже лучше.— Он помолчал и вдруг патетически воскликнул: — Итак, вы дома!
— Как видите.
— Нелегко вам приходилось, а?
— Да всякое бывало,— осторожно ответил я.
— За что же вас таки посадили? За политику, а?
— Недоразумение,— соврал я.— Всего-навсего недоразумение.
— Я так и думал. Что у вас общего с коммунистами?
— Ерунда,— сказал я.— Теперь всех сажают. Стоит вспомнить недавнее дело союза «Перконкруст» !.
— Уж этих напрасно посадили, отличные ребята! — воскликнул Ган.— Но Ульманису они пришлись не по вкусу. Постойте, значит, вы тоже были арестованы по делу «Перконкруста»?
— Что-то вроде этого,— все так же уклончиво отвечал я.
У господина Гана загорелись глаза.
— В таком случае позвольте пожать вашу руку! — воскликнул он и снова протянул мне свою влажную холодную ладонь. Мне казалось, я взял змею за хвост. Я понимал, что должен хитрить, иначе не уберечься от укусов этой змеи. Свой первый ход я, кажется, сделал удачно.— Замечательно! — ликовал Ган.— Вы просто герой! Даже если бы вас посадили, это не страшна Наше дело победит!
— Победит?
1 «Перконкруст» — профашистская организация в буржуазной Латвии.
— Можете не сомневаться, господин Скулте! Как только мы прикончим красных в Испании, Гитлер обратит свои взоры на Восток.
— В наши края?
— Разумеется, господин Скулте. Латвия по праву принадлежит Германии. Но с нами вы будете жить припеваючи. Мы умеем ценить и уважать своих приверженцев.
Это было слишком. Я хотел возразить, но Ган, крепко сжав мою руку, продолжал:
— Недавно в Барселоне произошло восстание. Восстание против красных. Вы понимаете, что это значит? Правда, восстание подавлено, но не беда. Мы там непременно победим, непременно.
Я решил закинуть удочку:
— А разве на стороне Франко сражается и немецкая армия?
Ган сразу клюнул.
— Можете не сомневаться,— ответил он.— Об этом, правда, предпочитают молчать, но там много наших. Это мне известно из надежных источников. И люди Муссолини там, целые моторизованные колонны, не говоря об авиации и флоте. Мы непременно победим, господин Скулте, непременно. Можете не сомневаться.
— А вдруг все же?..— усомнился я.
Ган отпустил мою руку и уселся в кресло. Положив свой стек на стол, он достал из внутреннего кармана пиджака газету. Это был нацистский листок из Берлина. Он сунул его мне под нос и сказал:
— Сразу видно, вы не читаете наших газет. Впредь я вас буду снабжать литературой. Вот возьмите, пожалуйста.
— У меня нет времени,— пытался я увильнуть, отстраняя руку барона с нацистским листком.
— Ну что вы, господин Скулте, разве это займет у вас много времени! — воскликнул Ган.— Давайте условимся так. Фрейлейн Мария впредь будет оставлять в уборной неразрезанные газеты. Пока там сидите, можете почитать.
— Ладно,— уступил я, надеясь, что теперь мне удастся отделаться от назойливого Гана. Однако он и не думал уходить.
— Пока вас не было дома, со мной случилось несколько приступов,— рассказывал он.— Супруга волновалась, уж думала, конец мне. Но выручили горчичники. Это от вас она научилась так замечательно ставить их. Однако если мне понадобится впрыснуть атропин...
— Я это сделаю для вас с величайшим удовольствием, господин Ган. В любое время дня и ночи.
— Вы очень любезны. И отец у вас чудесный человек. Когда он приехал навестить вас, мы весь вечер с ним пили чай в моем кабинете. Наши взгляды во всем совпадают. Тогда нам еще не было ^известно, за что вы арестованы. А мы-то решили, что вы попали под влияние этого мерзавца.
— Какого мерзавца, господин Ган?
— Я говорю о нашем бывшем жильце Борисе Эндрупе.
— Он не имел ни малейшего отношения к моему аресту.
— Тогда я не знал этого,— словно извинясь, заметил Ган.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
ка, что самые лучшие, самые пышные и прожаренные в скором времени будут благоухать в моей комнате, прикрытые вышитой госпожой Ган салфеткой с пожеланием: «Приятного аппетита!»
Сейчас, вернувшись из больницы, я крался на цыпочках к двери своей комнаты, открыл ее бесшумно, словно грабитель. Мне хотелось избежать встреч с кем бы то ни было, и в особенности с болтливым, назойливым Га-ном. Я мечтал побыть наедине с самим собой, еще раз все взвесить и решить, что делать дальше. С не меньшей предосторожностью закрыв за собой дверь, я первым делом снял башмаки, чтобы не было слышно моих шагов. Проклиная про себя скрипучий паркет, я осторожно пробрался к дивану.
Несмотря на обыск, произведенный в мое отсутствие, в комнате все было по-старому, все сверкало чистотой. И конечно, за это я должен был благодарить фрейлейн Марию. В умывальнике свежая вода, жестяной чайник еще не успел остыть. И даже свежие цветы, возможно купленные утром на рынке, стояли на моем столе. Деньги на цветы фрейлейн Мария выкраивала из той суммы, что ей отпускала госпожа Ган на хозяйство, об этом, кроме меня, никто не знал. Должен сказать, меня немного смущала чрезмерная заботливость Марии, и я не раз ей предлагал деньги за цветы, но она отказывалась и была счастлива, что может делать мне что-то приятное, хотя и за чужой счет.
Я подошел к окну. Как красивы деревья! Они еще не зазеленели в полную силу, как летом, и потому каждое дерево сохраняло свой оттенок.
Кто-то поднимался по лестнице. Мне были знакомы эти шаги. Ган остановился у моей двери. Я отчетливо слышал его тяжелую одышку. Ган страдал бронхиальной астмой. Приступы удушья порой длились несколько часов подряд. И тогда — главным образом это случалось ночью — я должен был впрыскивать ему под кожу атропин или ставить на грудь горчичники. За неотложную медицинскую помощь вместо гонораров я пользовался благосклонностью всей семьи.
Отрывисто и резко прозвенел звонок. Я надел ботинки, подошел к двери и повернул ключ. На пороге стоял барон. Вокруг его лысой головы витало невидимое облако одеколона, в руках блестящий черный стек с набалдашником в виде морды бульдога.
— Гутен таг! — произнес он с улыбкой и, войдя в
комнату, прикрыл за собой дверь.— Иду из парикмахерской, смотрю, в замочной скважине у вас торчит ключ. Ну, думаю, значит, дома. С благополучным возвращением! — сказал он, подавая мне мягкую, холодную и влажную руку.— А мы уж было собрались сдать эту комнату, как вдруг пришла ваша знакомая и все уплатила. Она, случайно, не еврейка? Я рассердился:
— Какое это имеет значение?
— Я бы не желал в своем доме видеть семитов.
— Вы напрасно волнуетесь, господин Ган! — возразил я с улыбкой.— Она южанка. Ее родители — румыны.
— Румыны? — удивился Ган.— Впрочем, румыны тоже не чистая раса. В них много цыганской крови. Но это уже лучше.— Он помолчал и вдруг патетически воскликнул: — Итак, вы дома!
— Как видите.
— Нелегко вам приходилось, а?
— Да всякое бывало,— осторожно ответил я.
— За что же вас таки посадили? За политику, а?
— Недоразумение,— соврал я.— Всего-навсего недоразумение.
— Я так и думал. Что у вас общего с коммунистами?
— Ерунда,— сказал я.— Теперь всех сажают. Стоит вспомнить недавнее дело союза «Перконкруст» !.
— Уж этих напрасно посадили, отличные ребята! — воскликнул Ган.— Но Ульманису они пришлись не по вкусу. Постойте, значит, вы тоже были арестованы по делу «Перконкруста»?
— Что-то вроде этого,— все так же уклончиво отвечал я.
У господина Гана загорелись глаза.
— В таком случае позвольте пожать вашу руку! — воскликнул он и снова протянул мне свою влажную холодную ладонь. Мне казалось, я взял змею за хвост. Я понимал, что должен хитрить, иначе не уберечься от укусов этой змеи. Свой первый ход я, кажется, сделал удачно.— Замечательно! — ликовал Ган.— Вы просто герой! Даже если бы вас посадили, это не страшна Наше дело победит!
— Победит?
1 «Перконкруст» — профашистская организация в буржуазной Латвии.
— Можете не сомневаться, господин Скулте! Как только мы прикончим красных в Испании, Гитлер обратит свои взоры на Восток.
— В наши края?
— Разумеется, господин Скулте. Латвия по праву принадлежит Германии. Но с нами вы будете жить припеваючи. Мы умеем ценить и уважать своих приверженцев.
Это было слишком. Я хотел возразить, но Ган, крепко сжав мою руку, продолжал:
— Недавно в Барселоне произошло восстание. Восстание против красных. Вы понимаете, что это значит? Правда, восстание подавлено, но не беда. Мы там непременно победим, непременно.
Я решил закинуть удочку:
— А разве на стороне Франко сражается и немецкая армия?
Ган сразу клюнул.
— Можете не сомневаться,— ответил он.— Об этом, правда, предпочитают молчать, но там много наших. Это мне известно из надежных источников. И люди Муссолини там, целые моторизованные колонны, не говоря об авиации и флоте. Мы непременно победим, господин Скулте, непременно. Можете не сомневаться.
— А вдруг все же?..— усомнился я.
Ган отпустил мою руку и уселся в кресло. Положив свой стек на стол, он достал из внутреннего кармана пиджака газету. Это был нацистский листок из Берлина. Он сунул его мне под нос и сказал:
— Сразу видно, вы не читаете наших газет. Впредь я вас буду снабжать литературой. Вот возьмите, пожалуйста.
— У меня нет времени,— пытался я увильнуть, отстраняя руку барона с нацистским листком.
— Ну что вы, господин Скулте, разве это займет у вас много времени! — воскликнул Ган.— Давайте условимся так. Фрейлейн Мария впредь будет оставлять в уборной неразрезанные газеты. Пока там сидите, можете почитать.
— Ладно,— уступил я, надеясь, что теперь мне удастся отделаться от назойливого Гана. Однако он и не думал уходить.
— Пока вас не было дома, со мной случилось несколько приступов,— рассказывал он.— Супруга волновалась, уж думала, конец мне. Но выручили горчичники. Это от вас она научилась так замечательно ставить их. Однако если мне понадобится впрыснуть атропин...
— Я это сделаю для вас с величайшим удовольствием, господин Ган. В любое время дня и ночи.
— Вы очень любезны. И отец у вас чудесный человек. Когда он приехал навестить вас, мы весь вечер с ним пили чай в моем кабинете. Наши взгляды во всем совпадают. Тогда нам еще не было ^известно, за что вы арестованы. А мы-то решили, что вы попали под влияние этого мерзавца.
— Какого мерзавца, господин Ган?
— Я говорю о нашем бывшем жильце Борисе Эндрупе.
— Он не имел ни малейшего отношения к моему аресту.
— Тогда я не знал этого,— словно извинясь, заметил Ган.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128