Вернулись усталые и мрачные. Когда мы с Борисом остались вдвоем в его комнатушке, которая раньше, вероятно, служила кабинетом директора, я спросил, в чем дело.
— Все кончено, Анатол,— сказал Борис.— Просили дать нам новое оружие и в виде исключения послать на фронт, но в штабе и слышать не хотят об этом. Говорят, в Валенсии собраны все части интербригад Центра. На днях мы должны уехать.
— А куда?
— В Каталонию.
— Как мы туда попадем?
— Морем — в Барселону, оттуда во Францию. В Валенсию как будто уже прибыли уполномоченные Лиги Наций, они будут следить за нашей эвакуацией.
— И все же как мы попадем в Барселону? Ведь надо пройти фашистские воды! Тебе не кажется, что дело пахнет провокацией?
Борис пожал плечами.
— Поживем — увидим. Уж тут мы бессильны. Сегодня сами убедились в этом. С Каталонского фронта все интернационалисты отправлены в пограничные с Францией районы. В Барселоне им были устроены торжественные проводы. Теперь очередь за нами.
— А ты не думаешь, что это прелюдия капитуляции?
— Возможно,— ответил Борис.— Правительство боится, что в случае поражения нас всех могут перебить. Правда, это неофициальная версия.
— Да, слышал. Нас теперь не так уж много, существенно влиять на ход событий мы не можем, и нас выводят, чтобы Франко сделал то же самое...
— Он-то не пойдет на это! — воскликнул Борис.— Скорей бы возвращались Гечун с Добриным. Как бы они там не застряли.
— Послушай, а где прежний командир дивизиона капитан Цветков? — спросил я.
— Ему стало хуже, и его отправили в Москву лечиться. Сердце у него больное.
— А что происходит на Эбро?
— И там дела наши плохи. Операция была начата блестяще, но провалилась... Не хватило резервов, оружия. Теперь наступают они. Чем это кончится, трудно сказать...
Чтобы разогнать унылое настроение, под вечер мы решили прокатиться на трамвае до ближайшего пригорода Сильи. Он лежал на берегу пресноводного озера-лагуны Альбуферы, водами которого орошались рисовые поля, Кое-где крестьяне, завернув штанины до колен, хлюпали по грязи, срезая серпами богатый урожай. В некоторых местах стояла большая вода, и там между стеблями метались стайки рыбок. Дик с Яном Церинем, нацепив зеленые москитные сетки на прутики бамбука, волокли по канаве улов мелюзги. Мы с Борисом по дамбе дошли до самого озера, где пыхтели электрические насосы. На берегу рыбаки вытряхивали верши. На дне лодки извивались крупные угри.
— С хорошим уловом! — крикнул я.— Вот это, я понимаю, рыбаки!
Один из них поднял огромного угря и крикнул:
— Таких едите?
— Живьем глотаем! — отозвался я. Он швырнул угря на дамбу.
— Хотите еще?
— Еще одного, пожалуй! — ответил Борис.
— Берите двух! — прокричал все тот же рыбак и швырнул нам еще пару толстых скользких угрей.
Мы вернулись к нашим рыболовам.
— Что вы людей смешите! — сказал им Борис.— Смотрите, что мы поймали!
— Ну и рыбка! — завистливо произнес Дик.— Таких здоровенных угрей впервые вижу.
— Тогда мотайте удочки, и поехали домой! — сказал я.— Дадим Пендрику, пускай зажарит!
Церинь свернул москитные сетки. Дик забрал ведерко, пропахшее болотом.
— И мелочь нам пригодится,— заметил он.— Добрым доброе не испортишь.
Вместе с нами в трамвае ехали поляки, итальянцы и югославы. Их тоже сняли с фронта, и они готовились к отъезду. Мы пригласили их на ужин, они с радостью согласились. Только Пендрик был недоволен.
— Да вы что? — кричал он.— Как я вам разделю трех угрей на пятнадцать человек?
— Твое дело — зажарить,— сказал ему Дик.— А разделим мы сами.
Пендрик поворчал еще немного и принялся за дело. Пока рыба потрескивала на сковороде, мы сидели вокруг костра, дышали аппетитными запахами и рассуждали о своей судьбе.
— Честное слово, не знаю, куда теперь податься,— сокрушался польский эмигрант, шахтер из Франции.— Польша обратно не примет, Франция — тем более.
— У нас то же самое,— сказал я.— Ничего, сама жизнь подскажет выход.
— А если не подскажет? — гадал бородатый итальянец.— Вернуться в Италию? Муссолини в два счета подвесит за левое ребро.
— Зачем отчаиваться раньше времени? Утро вечера мудренее,— утешал нас Борис, хотя я знал, у самого на сердце кошки скребли.
— Правильно,— поддержал его югослав.— Наш командир говорит: всех, кто не сможет вернуться на родину, возьмет к себе Мексика. Поедем, друзья, в Мексику! В Европе нам нет места. Одна надежда: Советский Союз, но как туда доберешься? Кругом фашизм.
— Да, Москву хотелось бы посмотреть,— задумчиво произнес бородатый итальянец.— Раньше говорили: увидеть Рим и умереть. А я бы хотел увидеть Москву и умереть. Впрочем, страшно хочется пожить и посмотреть, чем все это кончится, что станет со старушкой Европой. Фашизм не пройдет, даю голову на отсечение. А вот как все повернется...
Пендрик поставил на стол свое творение — зажаренных в оливковом масле угрей, и Дик их мигом разделил на пятнадцать равных частей. Один из гостей где-то раздобыл вина. Поляки затянули гимн бригады Домб-ровского, остальные подпевали:
Сомкни ряды, народ. С фашизмом в бой смелее! Бригада Домбровского, вперед! Знамя твое уже реет, Славное знамя твое...
Эвакуация частей интербригад из Валенсии в Каталонию держалась в большом секрете. Никто определенно не знал, когда и каким образом это произойдет. Мы все время — в течение нескольких недель — находились в полной готовности. Христо Добрин и Кароль Гечун все еще не возвращались с фронта. Одни жалели их, другие завидовали.
Тем временем нас всех собрали в Альмусафе — небольшом пригороде, километрах в десяти от Валенсии. На улицах его слышался многоязыкий говор. В пустовавших лавчонках, во дворах шла бойкая торговля апельсинами, еще горячим после печки земляным орехом, лепешками из рисовой муки. По вечерам интернационалисты и местные жители собирались в церкви, приспособленной под клуб-ресторан анархистов. Там крестьяне пили вино, поносили Франко, Гитлера, Муссолини и ждали чуда на фронтах республики. А мы ждали, когда ударит церковный колокол,— это был условный сигнал к выступлению.
Колокол ударил рано утром, в один из последних дней декабря. Через десять минут мы уже стояли в строю на улице. А жители, решив, что объявлена воздушная тревога, выбегали из домов. Узнав о нашем отъезде, они со слезами прощались со своими мимолетными друзьями, дарили на дорогу фрукты, орехи и всякую снедь, что оказалось под рукой.
Этот день мы проведи в одной из казарм Валенсии, а вечером отправились в порт, где нас ожидали два парохода. После проверки контрольными постами Лиги Наций мы погрузились на суда и с наступлением сумерек вышли в открытое море.
Когда совсем стемнело, корабли изменили направление и через фашистские воды взяли курс на Барселону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
— Все кончено, Анатол,— сказал Борис.— Просили дать нам новое оружие и в виде исключения послать на фронт, но в штабе и слышать не хотят об этом. Говорят, в Валенсии собраны все части интербригад Центра. На днях мы должны уехать.
— А куда?
— В Каталонию.
— Как мы туда попадем?
— Морем — в Барселону, оттуда во Францию. В Валенсию как будто уже прибыли уполномоченные Лиги Наций, они будут следить за нашей эвакуацией.
— И все же как мы попадем в Барселону? Ведь надо пройти фашистские воды! Тебе не кажется, что дело пахнет провокацией?
Борис пожал плечами.
— Поживем — увидим. Уж тут мы бессильны. Сегодня сами убедились в этом. С Каталонского фронта все интернационалисты отправлены в пограничные с Францией районы. В Барселоне им были устроены торжественные проводы. Теперь очередь за нами.
— А ты не думаешь, что это прелюдия капитуляции?
— Возможно,— ответил Борис.— Правительство боится, что в случае поражения нас всех могут перебить. Правда, это неофициальная версия.
— Да, слышал. Нас теперь не так уж много, существенно влиять на ход событий мы не можем, и нас выводят, чтобы Франко сделал то же самое...
— Он-то не пойдет на это! — воскликнул Борис.— Скорей бы возвращались Гечун с Добриным. Как бы они там не застряли.
— Послушай, а где прежний командир дивизиона капитан Цветков? — спросил я.
— Ему стало хуже, и его отправили в Москву лечиться. Сердце у него больное.
— А что происходит на Эбро?
— И там дела наши плохи. Операция была начата блестяще, но провалилась... Не хватило резервов, оружия. Теперь наступают они. Чем это кончится, трудно сказать...
Чтобы разогнать унылое настроение, под вечер мы решили прокатиться на трамвае до ближайшего пригорода Сильи. Он лежал на берегу пресноводного озера-лагуны Альбуферы, водами которого орошались рисовые поля, Кое-где крестьяне, завернув штанины до колен, хлюпали по грязи, срезая серпами богатый урожай. В некоторых местах стояла большая вода, и там между стеблями метались стайки рыбок. Дик с Яном Церинем, нацепив зеленые москитные сетки на прутики бамбука, волокли по канаве улов мелюзги. Мы с Борисом по дамбе дошли до самого озера, где пыхтели электрические насосы. На берегу рыбаки вытряхивали верши. На дне лодки извивались крупные угри.
— С хорошим уловом! — крикнул я.— Вот это, я понимаю, рыбаки!
Один из них поднял огромного угря и крикнул:
— Таких едите?
— Живьем глотаем! — отозвался я. Он швырнул угря на дамбу.
— Хотите еще?
— Еще одного, пожалуй! — ответил Борис.
— Берите двух! — прокричал все тот же рыбак и швырнул нам еще пару толстых скользких угрей.
Мы вернулись к нашим рыболовам.
— Что вы людей смешите! — сказал им Борис.— Смотрите, что мы поймали!
— Ну и рыбка! — завистливо произнес Дик.— Таких здоровенных угрей впервые вижу.
— Тогда мотайте удочки, и поехали домой! — сказал я.— Дадим Пендрику, пускай зажарит!
Церинь свернул москитные сетки. Дик забрал ведерко, пропахшее болотом.
— И мелочь нам пригодится,— заметил он.— Добрым доброе не испортишь.
Вместе с нами в трамвае ехали поляки, итальянцы и югославы. Их тоже сняли с фронта, и они готовились к отъезду. Мы пригласили их на ужин, они с радостью согласились. Только Пендрик был недоволен.
— Да вы что? — кричал он.— Как я вам разделю трех угрей на пятнадцать человек?
— Твое дело — зажарить,— сказал ему Дик.— А разделим мы сами.
Пендрик поворчал еще немного и принялся за дело. Пока рыба потрескивала на сковороде, мы сидели вокруг костра, дышали аппетитными запахами и рассуждали о своей судьбе.
— Честное слово, не знаю, куда теперь податься,— сокрушался польский эмигрант, шахтер из Франции.— Польша обратно не примет, Франция — тем более.
— У нас то же самое,— сказал я.— Ничего, сама жизнь подскажет выход.
— А если не подскажет? — гадал бородатый итальянец.— Вернуться в Италию? Муссолини в два счета подвесит за левое ребро.
— Зачем отчаиваться раньше времени? Утро вечера мудренее,— утешал нас Борис, хотя я знал, у самого на сердце кошки скребли.
— Правильно,— поддержал его югослав.— Наш командир говорит: всех, кто не сможет вернуться на родину, возьмет к себе Мексика. Поедем, друзья, в Мексику! В Европе нам нет места. Одна надежда: Советский Союз, но как туда доберешься? Кругом фашизм.
— Да, Москву хотелось бы посмотреть,— задумчиво произнес бородатый итальянец.— Раньше говорили: увидеть Рим и умереть. А я бы хотел увидеть Москву и умереть. Впрочем, страшно хочется пожить и посмотреть, чем все это кончится, что станет со старушкой Европой. Фашизм не пройдет, даю голову на отсечение. А вот как все повернется...
Пендрик поставил на стол свое творение — зажаренных в оливковом масле угрей, и Дик их мигом разделил на пятнадцать равных частей. Один из гостей где-то раздобыл вина. Поляки затянули гимн бригады Домб-ровского, остальные подпевали:
Сомкни ряды, народ. С фашизмом в бой смелее! Бригада Домбровского, вперед! Знамя твое уже реет, Славное знамя твое...
Эвакуация частей интербригад из Валенсии в Каталонию держалась в большом секрете. Никто определенно не знал, когда и каким образом это произойдет. Мы все время — в течение нескольких недель — находились в полной готовности. Христо Добрин и Кароль Гечун все еще не возвращались с фронта. Одни жалели их, другие завидовали.
Тем временем нас всех собрали в Альмусафе — небольшом пригороде, километрах в десяти от Валенсии. На улицах его слышался многоязыкий говор. В пустовавших лавчонках, во дворах шла бойкая торговля апельсинами, еще горячим после печки земляным орехом, лепешками из рисовой муки. По вечерам интернационалисты и местные жители собирались в церкви, приспособленной под клуб-ресторан анархистов. Там крестьяне пили вино, поносили Франко, Гитлера, Муссолини и ждали чуда на фронтах республики. А мы ждали, когда ударит церковный колокол,— это был условный сигнал к выступлению.
Колокол ударил рано утром, в один из последних дней декабря. Через десять минут мы уже стояли в строю на улице. А жители, решив, что объявлена воздушная тревога, выбегали из домов. Узнав о нашем отъезде, они со слезами прощались со своими мимолетными друзьями, дарили на дорогу фрукты, орехи и всякую снедь, что оказалось под рукой.
Этот день мы проведи в одной из казарм Валенсии, а вечером отправились в порт, где нас ожидали два парохода. После проверки контрольными постами Лиги Наций мы погрузились на суда и с наступлением сумерек вышли в открытое море.
Когда совсем стемнело, корабли изменили направление и через фашистские воды взяли курс на Барселону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128