— Скажешь тоже, будто манной кашкой тебя только и кормили! — сердито проворчал он.— Что мне делать у Франко? Разве на тот свет спровадить его, это другое дело. Глазом бы не моргнул.
Ночь была теплая, ясная. Упругие, нежные волны слегка покачивали корабль. Мы шли со скоростью восемь миль в час. Для нашей посудины это была неплохая скорость. Ее выжимали прославленные «мастера пара» Вырвизуб и Пендрик с нашей скромной помощью. Я спустился вниз, помог Борису засыпать топку, потом снова вернулся к Дику.
— У тебя есть жена, Малыш? — спросил он меня.
— Есть,— ответил я.
— Чего же ты шатаешься по свету?
— Так нравится. Дик усмехнулся.
— Тебе-то, может, нравится, а жене нет. Молодая?
— Да.
— Тогда ты, братец, поступил опрометчиво,— поучал меня Дик.— Молодую жену ни в коем случае нельзя оставлять одну. Женщины коварны. Ты что думаешь, она будет месяцами тебя ждать, как принцесса в сказке своего принца? На свете сколько угодно соколиков, которые только и смотрят, чтобы кто-нибудь оставил дома молодую жену. Она дверь запрет, они через трубу спустятся и проглотят твою ягодку — как мою Мэри. И у тебя от досады нос вытянется, как у меня. Вот какие дела-то, Малыш, слушай и мотай себе на ус.
— Она не из таких,— возразил я, но Дик только улыбнулся.
— До чего же ты наивный, Малыш, ой, какой наивный! Все бабы на один манер скроены, и твоя не исключение. Я этим змеям вот на столечко не верю. До тех пор вокруг увиваются, пока в самое сердце не ужалят."И на всю жизнь останется рана. Вот какие дела-то.
Я слушал Дика краем уха. Часы показывали четыре. Я знал, что Гита сейчас думает обо мне. И ни о ком другом. Если и дальше все пойдет хорошо, через день или два буду в Париже, оттуда пошлю ей письмо, и она приедет ко мне. А я тем временем в каком-нибудь дешевом отеле сниму две славные комнатенки с балконом. Мы проводим Бориса в Испанию, а сами начнем новую жизнь. Родится маленький Анатол, мы воспитаем из него отличного парня, а как только в Латвии свергнут фашистский режим, вернемся на родину. Может, это будет совсем скоро. Режимы, которых не терпит народ, недолговечны. При первом же ударе разваливаются, как карточные домики.
Мои размышления прервал Жан Сурум. Он пришел мрачнее тучи. Оказалось, кто-то нашептал капитану, что меня и Бориса видели на корабле еще до того, как мы были приняты в Стокгольме. Капитан потребовал, чтобы Сурум сдал нас в Гавре консулу.
— Ума не приложу, кто сделал эту подлость? Пенд-рик, Вырвизуб отпадают. И на других ребят положиться можно. Стюардесса? Она в первый вечер приносила нам ужин. Но она как будто вас не видела.
— А что, если вахтенный в Стокгольме?
— Возможно,— согласился Сурум.— Так или иначе, в Гавре, как только причалим, вы исчезнете. Дика переправим позднее. Если Старик пронюхает, что я причастен к этой истории, он и меня сгоряча прогонит.
В Гавр приплыли рано утром. Бросили якорь на рейде, вызвали лоцмана и с приливом вошли в порт. Пройдя несколько шлюзов, пришвартовались напротив огромного склада хлопка. Как только покончили с таможенными формальностями и капитан укатил на машине, присланной какой-то фирмой, мы с Борисом, распростившись с друзьями, вышли в порт и с первым попавшимся такси отправились на вокзал. Парижский эспресс отходил во второй половине дня. Мы успели осмотреть город и пообедать. Борис взял шампанского.
— За наше путешествие! — провозгласил он, поднимая бокал.— Теперь мы в безопасности,— продолжал он, ощупывая в кармане свой заграничный паспорт.
— Нам только не хватало сдаться на милость какого-то консула. Черт его знает, куда бы он выслал нас.
Моя рука тоже невольно потянулась к карману, где лежали заграничный паспорт и морское удостоверение. Срок паспорта истекал через месяц, затем его нужно будет продлевать в посольстве. А если не продлят? Буду жить в Париже, как другие эмигранты, с временным удостоверением или без него. Обратно мне дороги нет. Там ожидают суд, тюрьма и каторга. Может, уже сейчас меня разыскивают по Риге, у отца в деревне. Может, ищейки уже побывали на квартире родителей Гиты, на даче.
Больше всего меня тревожило последнее. Я спросил Бориса:
— Если они станут разыскивать меня, как ты думаешь, Гите это ничем не грозит?
— По-моему, нет,— неуверенно протянул Борис.— Ведь вы не расписались?
— Нет.
— В таком случае Гита вольна отказаться от всяких объяснений.
— Догадается ли она?
— Разве ты ей ничего не сказал?
— Нет.
— Нужно было предупредить. Никаких объяснений. Ничего о тебе не знает, и все тут.
— Я напишу ей.
— Если не поздно.
— Ты думаешь?
— Потеряв твой след, они ни перед чем не остановятся.
— Я сейчас же напишу ей.
— Лучше из Парижа. Будешь знать свой адрес. И писать прямо ей рискованно. Могут перехватить. Я дам тебе адрес подруги Сподры. Надежный человек. Я и сам ей напишу.
— Так ты считаешь, поздно? Борис пожал плечами:
— Лучше поздно, чем никогда.
На вокзале нас ожидал приятный сюрприз. У билетной кассы, озабоченно потирая волосатую бородавку на кончике носа, стоял Дик. Завидев нас, он крикнул громовым голосом:
— Ребята, вы откуда взялись?
Борис попросил его не кричать. Дик обиделся:
— Здесь не церковь — вокзал.
— И потому надо кричать? Учись не привлекать к себе внимания. У тебя же нет никаких документов, чего ты горланишь?
— А вы тоже в Париж? Борис утвердительно кивнул.
— Увидимся в поезде. У нас пятый вагон. До свиданья!
Поезд стоял у перрона. Мы заняли места. Вскоре прибежал запыхавшийся Дик.
— Вы подумайте, мне не хотели продать билет в этот вагон. Я прошу в пятый, она сует седьмой. Едва упросил.
— В каком купе? — спросил я.
— В вашем,— радостно ответил он, усаживаясь рядом со мной и утирая с лица пот.— Теперь бы не мешало пропустить виски с содовой.
Борис усмехнулся.
— Не забывай, что мы во Франции. В стране виноградной лозы такая бурда не в почете.
— Это виски-то бурда? Вам, ребята, наверное, не приходилось нюхать настоящего виски. «Старое шотландское» лучше всякого французского коньяка. Или, скажем, «Белая лошадь»...
«Белая лошадь» мне напомнила прощальный вечер в ресторане на взморье, разговор Бориса с кельнером, наш танец с Гитой на вращающемся круге... Сумеем ли мы так же ловко пройтись по изменчивому, пестрому кругу жизни?
Почему-то раньше я думал, что в чужой стороне у меня сразу же вырастут крылья для высокого, красивого полета. Но как я обманулся! И теперь я чувствовал себя птицей, крепко запертой в клетке. Сможем ли мы с Гитой когда-нибудь разрушить стены тюрьмы и улететь в большую, по-настоящему свободную жизнь? Я не мог найти ответа на этот вопрос, передо мной был все тот же неведомый сфинкс: будущее.
Незадолго до отхода поезда на перроне появился Жан Сурум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128