— Гита! — крикнул я.
Через мгновение в окне снова показалась ее черная головка.
— Ты меня звал?
— У меня к тебе просьба.
— Говори же. Ты не представляешь, как трудно мне держаться. Я стою на узенькой кромке фундамента.
— Напиши отцу, что я заболел. Пусть он приедет.
— Хорошо, напишу.
— Мне нужны деньги. Надо будет платить за лечение.
— Не беспокойся, милый. Все давным-давно уплачено. Пусть это тебя не тревожит.
— Я должен вернуть тебе деньги.
— Не надо мне никаких денег.
— Нет, Гита, так не пойдет.
— Все уплачено, поверь мне.
— Напиши отцу, чтобы приехал,— настаивал я.— Неужели тебе так трудно?
— Хорошо, напишу. Только не волнуйся, милый. Тебе вредно волноваться. Это все, что ты хотел мне сказать, Анатол?
— Все. Хорошо, что ты пришла. Ты опять придешь, правда?
Наверное, Гита устала стоять на цыпочках на узкой кромке фундамента. Ее головка снова исчезла, и в палату из больничного сада вместе с щебетанием птиц залетели ее последние слова:
— Я приду, Анатол! Только спи спокойно и ни о чем не думай. Все будет хорошо. До свиданья!
После стольких дней тоски и томительной неизвестности встреча с Гитой немного успокоила мои взвинченные нервы. То, что Гита сделала для меня в такой тяжелый момент, мог сделать только настоящий друг или любящий человек. А главное, она поверила мне, поверила в мою порядочность, хотя я ничего не мог ей рассказать. Ее вера окрылила меня, и я твердо решил поскорее подняться на ноги. Назло всем мерзавцам, желавшим моей гибели, я буду жить и бороться так же, как раньше. И если опять попаду в лапы этим извергам, они смогут убедиться, что закаленную сталь согнуть куда труднее, чем простое железо. Да, тогда я был мягким железом. Теперь я стал сталью, булатным мечом, клинком, отливающим ненавистью...
Я послушно выполнял все предписания доктора Тибета, и мое здоровье день ото дня улучшалось. Когда пришел Борис Эндруп, я мог самостоятельно сидеть в постели. Мы говорили с ним так же, как с Гитой,— через открытое окно. В нашем распоряжении было всего несколько минут, и все-таки я успел рассказать Борису самое главное. Особенно его интересовали обстоятельства моего ареста и допрос.
— Не понимаю, как это могло произойти,— недоумевал он.
— Очень просто. Подкатил на велосипеде в условленное место, в условленный час, вошел в парадное. По лестнице навстречу спускался человек с чемоданом. Я спросил, как ты велел: «Скажите, здесь живет профессор Калнынь?» — «Да,— ответил он.— Вот его чемодан. Отвезите в институт». Он ушел, а я привязал чемодан к багажнику и отправился в Заречье по указанному тобой адресу. Дорога была скользкая, чемодан тяжелый, велосипед вихлял из стороны в сторону. Но все бы сошло удачно, если бы я на мосту через Даугаву не попал в затор. Там случилась какая-то авария. Я хотел объехать трамвай, но тут, как назло, мой велосипед задела крылом пролетка извозчика. Я упал. Ремешки на багажнике лопнули. Чемодан грохнулся на панель. Оказалось, он был не заперт...
— И все рассыпалось?
— И все рассыпалось. Подбежал полицейский, меня арестовали, повезли в охранку. Оттуда через две недели перевели в тюремную больницу.
— Били?
— Смертным боем.
— Что сказал?
— Ничего.
— Ничего?
— Сказал, что чемодан за хорошие деньги предложил доставить незнакомый мужчина.
— Надо было отвечать, как мы условились.
— Я так и отвечал, но потом я забыл... Я многое потом позабыл, Борис.
К горлу подступил комок. Мне было трудно говорить.
— Успокойся, Анатол.
— Я все забыл, все...
— Сволочи, как они тебя покалечили!
— А я... больше ничего не сказал. Они спрашивали о тебе. Откуда им известна твоя фамилия?
— Что они спрашивали?
Я смотрел на руки Бориса, большие, крепкие руки, лежавшие на подоконнике, и пытался припомнить, что они спрашивали.
— Им известно, что раньше мы жили вместе.
— Об этом им мог рассказать Ган.
— Возможно. Они спрашивали, не ты ли был тот незнакомец, от которого я получил чемодан. Я, конечно, отрицал. Тогда они спросили, не к тебе ли я вез чемодан.
— В таком случае все в порядке,— с облегчением произнес Борис.— Значит, они бродят в потемках.
— Гита сказала, ты собрался уезжать.
— Если позволят.
— Куда?
— Пока рано говорить об этом.
— А скоро?
— Не знаю...
В палату вошла Земдега. Это означало, что наше время истекло. Светлые волосы Бориса золотились на солнце, словно ворох спелой пшеницы. Его широкое лицо светилось в улыбке.
— Пора,— сказала Лилия Земдега, протягивая мне градусник.— Измерьте температуру.
Борис поднял свою большую руку и тихо сказал:
— До скорой встречи, Анатол! Выздоравливай и не волнуйся. Потом подумаем, что предпринять.
Борис исчез. Сестра закрыла окно.
— Я должна прекратить эти встречи. Вам нельзя так много говорить. Вам нельзя волноваться.
Я пытался отшутиться:
— Госпожа Земдега, меня это нисколько не волнует. Как раз наоборот — успокаивает.
— Не говорите ерунды,— сердито возразила сестра.— Из-за вас у меня будут неприятности. Если об этом узнают, я потеряю работу. Как вы этого не понимаете?!
— Я все понимаю. Вы очень добры ко мне.
— Так постарайтесь отплатить мне тем же,— сказала серьезно Земдега, а вынув градусник, добавила: — Вот видите, опять температура. Вам нужен абсолютный покой.
Она дала мне таблетку, и скоро я уснул крепким сном.
Глава 3 ОТЕЦ
Письмо Гиты так перепугало моего отца, что он тут же приехал в Ригу. Прибыв в город поздно вечером, он заночевал в моей комнате и там познакомился с хозяином квартиры Ганом. Последнее не предвещало ничего хорошего: Ган мог наплести про меня всякой чепухи. Опасения мои были не напрасны, я сразу понял это, взглянув на отца.
— Вот уж никогда не думал, что сын мой станет преступником! — начал отец, усаживаясь возле кровати.
— Ты это серьезно? — холодно спросил я. Прежде чем ответить, отец долго подыскивал слова.
— После того, что я услышал от господина Гана, у меня есть все основания так думать. Что ты такое натворил? Почему у тебя на квартире произвели обыск и за что тебя арестовали?
Теперь я окончательно разозлился.
— Если ты приехал только для того, чтобы учинить мне допрос, я вообще не намерен с тобой разговаривать.
— Но я должен знать, что с тобой произошло, Ана-тол! — почти закричал он.— Ты думаешь, я для того тебя растил, обучал, чтобы ты занимался постыдными делишками? Для того я работал не покладая рук, чтобы
ты, как трутень, наплевав на все мои труды, пошел в жизни по скользкой дорожке?
— Отец! — сказал я, но он не слушал меня. Слова сыпались градом — резкие, обидные. От волнения у него дрожали руки, а лоб покрылся потом.
— Куда девались мечты твоей юности, твои благородные помыслы и обещания позаботиться о моей старости?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128