Если бы не помощь Советского Союза, давно бы обескровела...
Маяк плеснул в нас ярким лучом. Я взглянул на Сурума. Он был серьезен и озабочен.
— Но Советский Союз далеко. Им трудно помогать,— продолжал он.— Дарданеллы, Гибралтар. Повсюду блокада, повсюду рыскают фашистские подводные лодки. Наземные пути Франция закрыла. Недавно мы заходили в Бордо. В порту под арестом советское судно, на нем самолеты, танки, артиллерия. Французское правительство запретило его разгружать. Разве это невмешательство? Фашистам можно, республике нельзя...
— Опасная политика,— заметил Борис.
— Еще бы,— согласился Сурум.— Если там победят фашисты, Франция с трех сторон окажется в тисках: Италия, Германия, Испания. И тогда...
Нам навстречу шел корабль. Мы обменялись приветствиями. Гудок в спокойном море звучал глухо, не отдаваясь эхом. Неизвестный корабль плыл в Ригу, а мы вышли в Балтийское море и взяли курс на Стокгольм.
— Ну, я пойду,— сказал Сурум, вставая.— А вы посидите. Закутайтесь в брезент, так теплее...
Мы сидели, не спуская глаз с огней Колкинского маяка, они все тускнели, тускнели, пока наконец совсем не растаяли в темноте. Вокруг только море и звездная ночь. От мощных ударов винта корабль ритмично вздрагивал и с яростью резал спокойную гладь, унося нас все дальше на запад, все дальше от родных берегов.
В четыре пополуночи я снова разговаривал с Гитой. Теперь она думала, что я где-то под Дюссельдорфом или у Рейна. А я плыл по Балтийскому морю и через сутки должен был прибыть в Стокгольм. Оттуда я решил написать ей, чтобы она не спешила с поездкой в Париж. Если приедет туда раньше, мы можем разминуться.
Часа за два до конца своей вахты Пендрик с Вырви-зубом принесли в котельную завтрак. Мы выпили кофе и опять полезли спать в свой бункер. Когда проснулись, был уже день. Волны швыряли судно, словно мячик. Точно так же вели себя глыбы угля. Мелкая пыль лезла в нос, в рот, в глаза, въедалась в кожу. Наверное, мы снова стали черными. И откуда только взялся этот ветер? А может, это буря? Ветер не играл бы так пароходом.
Меня замутило. На всякий случай отполз в уголок.
— Лежи, не двигайся,— наставлял меня Борис,— и затяни потуже ремень. Самое действенное средство от морской болезни.
Я лег навзничь, прямо на уголь. Завывания ветра не было слышно, но волны яростно хлестали в борт корабля, как будто решили разнести его на куски. Я затянул потуже ремень и старался не двигаться. Борис, как видно,
чувствовал себя неплохо, он все время напевал про себя какую-то песенку. Иногда не без иронии подавал советы:
— Ты откопай себе заранее ямку — вдруг хлынет через край?.. Морская болезнь часто бывает от страха. Ты не бойся!.. Представь себе, что лежишь в колыбельке. Хочешь, спою колыбельную?
Не так-то легко было представить себе колыбельку, лежа на острых глыбах угля, да еще при такой качке. Но самое ужасное — не хватало свежего воздуха. От этого все нутро сворачивалось в клубок.
К вечеру море заметно успокоилось. Волны все еще хлестали, но качка стала меньше. Видно, мы изменили курс и ушли от бортовой качки. Я задремал, а когда проснулся, море совсем утихло.
— Кажется, мы в шхерах Швеции,— сказал Борис.— Если так, то вечером будем в Стокгольме.
Вечер был близок. Сделали остановку, наверное, приняли лоцмана.
Интересно, разрешит ли нам Жан Сурум сойти на берег в Стокгольме? Соблазн увидеть город был настолько велик, что мы были согласны рискнуть. Умылись, поливая друг другу из графина и светя фонариком. Борис даже пытался сбрить свою щетину. Потом по возможности вытряхнули пыль из одежды и стали ждать порта.
Вскоре застопорили машины. Стальной борт всей тяжестью навалился на причал, матросы с криками закрепляли канаты. Потом целый час царила тишина: наверное, судно осматривали таможенники. И вдруг в бункере появился Пендрик.
— Ребята, айда в Стокгольм! Шеф велел вам быть начеку. Как только Старик отпустит, мы и вас прихватим.
— Мы уже готовы,— ответил Борис.
— Тогда ждите команды.
Через четверть часа Пендрик вернулся и крикнул:
— Пошли, ребята, шеф зовет!
По каким-то лабиринтам мы добрались до трапа. Вахтенный матрос не обратил на нас внимания. На причале стояли Сурум с Вырвизубом, дружелюбно беседуя со шведским полицейским.
— Вот мои ребята,— сказал Сурум полицейскому, и они распростились.
Мы пошли мимо доков к центру города. Его ночная красота очаровала нас: уходящие в темное небо башни, бескрайние россыпи света, королевский дворец, статуи покойных королей на гранитных пьедесталах... У Цент-
рального вокзала мы взяли такси и доехали до Кунгсга-таны. Главная магистраль Стокгольма светилась мириадами огней, ночь отступала перед ними. Мы шли довольно долго, любуясь яркими витринами, потом завернули в бар. Потягивая виски с содовой, мы обсуждали предстоящий рейс.
— Дальше будет трудней,— предупредил Сурум.— Но у меня есть план перевести вас на легальное положение. Нам не хватает двух подсобных. Капитан, правда, стал возражать.
— Тогда мы предъявим ему ультиматум,— пискнул Пендрик.— Пускай платит вдвойне, иначе дело не пойдет.
— Последний пот норовит из нас выжать,— вставил Вырвизуб.— Если так, я отдаю концы. Пускай Старик сам кидает уголь в топку. Ему-то что! Стоит на мостике и в ус не дует. Ни разу в котельную не заглянул.
Сурум усмехнулся.
— Нашел о чем беспокоиться. Разве плохо, что Старик не сует свой нос в котельную?
— Оно, конечно, верно,— согласился Пендрик,— но без подсобных дальше не плывем.
— Я так и сказал Старику,— заметил Сурум.— Сначала ни в какую. Под конец уломал. Если, говорит, найдете, берите. Пока будем разгружаться и снова грузиться, вам еще придется посидеть в бункере. Перед отплытием представлю вас Старику. Скажете, что вы кочегары с датского парохода «Даго». Он сегодня вышел в море, мы его встретили. Капитан как раз был на мостике, видел. Итак, вы остались на берегу в надежде устроиться на какой-нибудь латышский корабль. Тоска, мол, по родине. А на «Даго», скажете, не хватало кочегаров, приходилось вкалывать как проклятым.
— Старик у нас патриот, поверит,— пояснил Вырвизуб.— Хотя и сами тут вкалываем как проклятые.
— Теперь будет легче,— заметил Пендрик.— Не волнуйтесь, мы вас мигом обучим. Пока дойдем до Ливерпуля, от вас кожа да кости останутся.
— Не запугивай,— одернул Пендрика Сурум.— Если их обидите, со мной будете дело иметь.
— Да разве мы кого об»ижали? — воскликнул Вырвизуб.— Только, чур, после первой получки с вас магарыч. Иначе на берег не пустим.
— Идет, ребята. Всю получку на стойку,— сказал Борис.— И по гроб вам будем благодарны.
— Ты смотри, ему уже гроб мерещится! — пропищал Пендрик.— Зачем тебе гроб, прыгни лучше за борт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Маяк плеснул в нас ярким лучом. Я взглянул на Сурума. Он был серьезен и озабочен.
— Но Советский Союз далеко. Им трудно помогать,— продолжал он.— Дарданеллы, Гибралтар. Повсюду блокада, повсюду рыскают фашистские подводные лодки. Наземные пути Франция закрыла. Недавно мы заходили в Бордо. В порту под арестом советское судно, на нем самолеты, танки, артиллерия. Французское правительство запретило его разгружать. Разве это невмешательство? Фашистам можно, республике нельзя...
— Опасная политика,— заметил Борис.
— Еще бы,— согласился Сурум.— Если там победят фашисты, Франция с трех сторон окажется в тисках: Италия, Германия, Испания. И тогда...
Нам навстречу шел корабль. Мы обменялись приветствиями. Гудок в спокойном море звучал глухо, не отдаваясь эхом. Неизвестный корабль плыл в Ригу, а мы вышли в Балтийское море и взяли курс на Стокгольм.
— Ну, я пойду,— сказал Сурум, вставая.— А вы посидите. Закутайтесь в брезент, так теплее...
Мы сидели, не спуская глаз с огней Колкинского маяка, они все тускнели, тускнели, пока наконец совсем не растаяли в темноте. Вокруг только море и звездная ночь. От мощных ударов винта корабль ритмично вздрагивал и с яростью резал спокойную гладь, унося нас все дальше на запад, все дальше от родных берегов.
В четыре пополуночи я снова разговаривал с Гитой. Теперь она думала, что я где-то под Дюссельдорфом или у Рейна. А я плыл по Балтийскому морю и через сутки должен был прибыть в Стокгольм. Оттуда я решил написать ей, чтобы она не спешила с поездкой в Париж. Если приедет туда раньше, мы можем разминуться.
Часа за два до конца своей вахты Пендрик с Вырви-зубом принесли в котельную завтрак. Мы выпили кофе и опять полезли спать в свой бункер. Когда проснулись, был уже день. Волны швыряли судно, словно мячик. Точно так же вели себя глыбы угля. Мелкая пыль лезла в нос, в рот, в глаза, въедалась в кожу. Наверное, мы снова стали черными. И откуда только взялся этот ветер? А может, это буря? Ветер не играл бы так пароходом.
Меня замутило. На всякий случай отполз в уголок.
— Лежи, не двигайся,— наставлял меня Борис,— и затяни потуже ремень. Самое действенное средство от морской болезни.
Я лег навзничь, прямо на уголь. Завывания ветра не было слышно, но волны яростно хлестали в борт корабля, как будто решили разнести его на куски. Я затянул потуже ремень и старался не двигаться. Борис, как видно,
чувствовал себя неплохо, он все время напевал про себя какую-то песенку. Иногда не без иронии подавал советы:
— Ты откопай себе заранее ямку — вдруг хлынет через край?.. Морская болезнь часто бывает от страха. Ты не бойся!.. Представь себе, что лежишь в колыбельке. Хочешь, спою колыбельную?
Не так-то легко было представить себе колыбельку, лежа на острых глыбах угля, да еще при такой качке. Но самое ужасное — не хватало свежего воздуха. От этого все нутро сворачивалось в клубок.
К вечеру море заметно успокоилось. Волны все еще хлестали, но качка стала меньше. Видно, мы изменили курс и ушли от бортовой качки. Я задремал, а когда проснулся, море совсем утихло.
— Кажется, мы в шхерах Швеции,— сказал Борис.— Если так, то вечером будем в Стокгольме.
Вечер был близок. Сделали остановку, наверное, приняли лоцмана.
Интересно, разрешит ли нам Жан Сурум сойти на берег в Стокгольме? Соблазн увидеть город был настолько велик, что мы были согласны рискнуть. Умылись, поливая друг другу из графина и светя фонариком. Борис даже пытался сбрить свою щетину. Потом по возможности вытряхнули пыль из одежды и стали ждать порта.
Вскоре застопорили машины. Стальной борт всей тяжестью навалился на причал, матросы с криками закрепляли канаты. Потом целый час царила тишина: наверное, судно осматривали таможенники. И вдруг в бункере появился Пендрик.
— Ребята, айда в Стокгольм! Шеф велел вам быть начеку. Как только Старик отпустит, мы и вас прихватим.
— Мы уже готовы,— ответил Борис.
— Тогда ждите команды.
Через четверть часа Пендрик вернулся и крикнул:
— Пошли, ребята, шеф зовет!
По каким-то лабиринтам мы добрались до трапа. Вахтенный матрос не обратил на нас внимания. На причале стояли Сурум с Вырвизубом, дружелюбно беседуя со шведским полицейским.
— Вот мои ребята,— сказал Сурум полицейскому, и они распростились.
Мы пошли мимо доков к центру города. Его ночная красота очаровала нас: уходящие в темное небо башни, бескрайние россыпи света, королевский дворец, статуи покойных королей на гранитных пьедесталах... У Цент-
рального вокзала мы взяли такси и доехали до Кунгсга-таны. Главная магистраль Стокгольма светилась мириадами огней, ночь отступала перед ними. Мы шли довольно долго, любуясь яркими витринами, потом завернули в бар. Потягивая виски с содовой, мы обсуждали предстоящий рейс.
— Дальше будет трудней,— предупредил Сурум.— Но у меня есть план перевести вас на легальное положение. Нам не хватает двух подсобных. Капитан, правда, стал возражать.
— Тогда мы предъявим ему ультиматум,— пискнул Пендрик.— Пускай платит вдвойне, иначе дело не пойдет.
— Последний пот норовит из нас выжать,— вставил Вырвизуб.— Если так, я отдаю концы. Пускай Старик сам кидает уголь в топку. Ему-то что! Стоит на мостике и в ус не дует. Ни разу в котельную не заглянул.
Сурум усмехнулся.
— Нашел о чем беспокоиться. Разве плохо, что Старик не сует свой нос в котельную?
— Оно, конечно, верно,— согласился Пендрик,— но без подсобных дальше не плывем.
— Я так и сказал Старику,— заметил Сурум.— Сначала ни в какую. Под конец уломал. Если, говорит, найдете, берите. Пока будем разгружаться и снова грузиться, вам еще придется посидеть в бункере. Перед отплытием представлю вас Старику. Скажете, что вы кочегары с датского парохода «Даго». Он сегодня вышел в море, мы его встретили. Капитан как раз был на мостике, видел. Итак, вы остались на берегу в надежде устроиться на какой-нибудь латышский корабль. Тоска, мол, по родине. А на «Даго», скажете, не хватало кочегаров, приходилось вкалывать как проклятым.
— Старик у нас патриот, поверит,— пояснил Вырвизуб.— Хотя и сами тут вкалываем как проклятые.
— Теперь будет легче,— заметил Пендрик.— Не волнуйтесь, мы вас мигом обучим. Пока дойдем до Ливерпуля, от вас кожа да кости останутся.
— Не запугивай,— одернул Пендрика Сурум.— Если их обидите, со мной будете дело иметь.
— Да разве мы кого об»ижали? — воскликнул Вырвизуб.— Только, чур, после первой получки с вас магарыч. Иначе на берег не пустим.
— Идет, ребята. Всю получку на стойку,— сказал Борис.— И по гроб вам будем благодарны.
— Ты смотри, ему уже гроб мерещится! — пропищал Пендрик.— Зачем тебе гроб, прыгни лучше за борт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128