Они направлялись к отвесным берегам просторной долины Гауи, где было множество пещер, где все цвело и над речными затонами разносились соловьиные трели.
На прощанье шофер сказал, как будто извиняясь:
— Я, наверное, надоел вам своей болтовней.
— Все было чудесно,— ответил я.
Он пожелал нам всего наилучшего и повернул обратно.
Глава 9
ЧУДНОЕ МГНОВЕНИЕ
Левым берегом реки мы шли вверх по течению, взбираясь все выше и выше по отлогим кручам. Узкие тропки петляли вверх и вниз среди зеленых крон деревьев, среди цветущей черемухи, а в просветах виднелись заводы Гауи, подернутые голубой дымкой, и повсюду было много народу, как обычно в субботу. Мы взобрались на гору Художников и присели отдохнуть под «грибок». Под нами стремительно катила свои воды река, мерцая на солнце туманными заводями. А на той стороне долины из зеленых кущ поднималась круглая полуразвалившаяся башня замка Турайды, словно дряхлая беспомощная старушка, покинутая всеми на берегу, которая никак не осмелится спуститься с кручи по извилистой лестнице.
— Как красиво! — воскликнула Гита. Где-то совсем близко заливался соловей.
— Ты знаешь, что это за птица? — спросил я. Гита рассмеялась.
— Воробей...
Потом, взявшись за руки, мы не спеша спустились по длинной крутой лестнице в долину. С трудом продравшись сквозь гущу молодого ольшаника, остановились на пологом песчаном берегу. Гита сняла туфли, чулки и, приподняв юбку, вошла в воду.
— А-на-тол! — громко крикнула она, и далекие берега отозвались звонким эхом:
— А-на-тол!.. А-на-тол!.. А-на-тол!
— Гита, Гита, Гита! — теперь крикнул я, и когда над долиной прокатилось эхо, мы смеялись, как счастливые дети.— Я люблю тебя! — кричал я во весь голос, и берега отзывались: «Я люблю тебя... люблю тебя... люблю».— Давай искупаемся,— предложил я.
— Иди, милый. Я не могу. Маленький Анатол простудится.
— Хорошо, тогда пускай он посидит на берегу, а большой Анатол искупается.
Я забыл дома плавки, пришлось раздеться в густом ивняке. Прыгнув в холодную воду, я поплыл к тому месту, где оставил Гиту. Она сидела на песке, опустив босые ноги в воду.
— Тебе не холодно?
— Что ты, вода как парное молоко,— ответил я, с трудом сдерживая дрожь.— А как себя чувствует маленький Анатол?
— Он просит папу не заплывать далеко.
— Скажи ему, что у него сильный папа,— хвастал я.— По правде сказать, вода очень холодная. Словно иголками колет.
— Он просит тебя вылезти на берег. Ты простудишься.
— Сейчас поплыву обратно.
Но течение было сильное, и я не мог побороть его.
— Закрой глаза! Я выйду здесь.
Гита закрыла глаза, и я, лязгая от холода зубами, выбрался на берег.
— Можно смотреть? — спросила она.
— Нет, пока нельзя.
Но она уже открыла глаза.
— Ты весь дрожишь. Простудишься!
Она набросила мне на плешь свое пальто. Я побежал в кусты одеваться. Бег согрел меня, и я чувствовал себя хорошо, как никогда. Вернувшись, застал Гиту в глубокой задумчивости с букетиком цветов в руке.
— О чем ты думаешь?
— О тебе. Ты сошел с ума. Здесь такое сильное течение, а тебе все нипочем. Могло в омут затянуть. Разве мало в Гауе тонут?
— Не бойся, я хорошо плаваю и тонуть не собираюсь.
— С тобой невозможно говорить серьезно,— сказала Гита.— Пойдем отсюда, мне здесь не по себе.
Снова взявшись за руки, мы отправились дальше. По всей долине вдоль реки были разбросаны крестьян ские усадьбы.
— Где мы заночуем? — спросила Гита.
— В Чертовой норе,— ответил я.
— Нет, милый. Мне страшно. Лучше в стогу сена.
— В таком случае нам придется приехать сюда через месяц-другой. Сено еще не скошено.
Гита рассмеялась.
— Неужели? Почему же тогда в рижских парках уже косят траву?
— Это совсем другое дело. Люди, не знающие деревни, только наполовину люди. Сенокос начинается в конце июня, а сейчас май.
— Как же нам быть? — воскликнула Гита.— Где мы заночуем?
— Заберемся в чей-нибудь сарай.
— Никогда не спала в сарае,— сказала Гита.— Ладно, переспим в сарае.
— Решено! — произнес я уверенно, словно имел уже что-то на примете.— Заночуем в сарае.
— А мыши водятся в сараях? Я ужасно боюсь мышей...
Дорогу нам пересек ручей. Ранней весной, когда на кручах Гауи таяли снега, все его русло заполнялось водой, а теперь по дну петлял обмелевший, но беспокойный поток. Я взял Гиту на руки.
— Если перенесу тебя, что мне за это будет?
— Дай подумать. Нет, лучше скажу вечером.
Я перенес ее на другой берег и положил в густую траву.
Как чудесно пахнут твои волосы! Ты все-таки применяешь продукцию отца, не иначе.
Гита звонко рассмеялась.
— Сумасшедший! Его продукция — сплошная подделка!
— Подделка? — разыграл я удивление, чтобы подразнить Гиту.— Зачем же ее подделывать?
— Я же сказала тебе. Чтобы больше заработать.
— Но ведь это обман,— продолжал я притворно возмущаться.
Гита не хотела понимать шуток и потому набросилась на меня:
— А ты что, с луны свалился! У нас всюду обман. У нас все обманывают. Только каждый делает это по-своему, чтобы его не поймали. Ради денег они готовы продать и честь, и совесть, и все, все... Они обманывают даже родных. Я могу доказать...
— Докажи.
— Но я должна говорить о своей семье. И опять это отец.
— В чем же он грешен на сей раз?
— Он живет с одной из своих сотрудниц. Для нее он ничего не жалеет, а когда я...
— Может, это все неправда?..
— Это правда, Анатол. И стоит мне подумать об этом как я... И в тебе начинаю сомневаться.
— Во мне! Как ты можешь во мне сомневаться? Гита молчала.
— Ты должна мне ответить, почему ты во мне сомневаешься!
— Не будем об этом, Анатол. Может, мне это только кажется.
— Все равно ты обязана сказать. Между нами не должно быть никаких неясностей.
— Хорошо, я скажу,— едва слышно проговорила Гита.— Иногда я... Иногда я думаю... Может, и ты меня обманываешь.
— Гита! — воскликнул я, но она с грустью продолжала:
— Может, ты только говоришь, что любишь, а сам думаешь что-то другое.
— Гита. У меня нет никого, кроме тебя. У меня только ты.
— Ты можешь это доказать? Я смутился.
— Видишь ли, дорогая,— сказал я, подыскивая слова,'— не так-то просто сразу доказать свою любовь. Ее могут доказать только годы.
— Пройдут годы, и вдруг окажется, что ты меня не любишь. А я к тебе привяжусь, у меня будет ребенок. И> может, не один...
— Второй будет девочка, мы назовем ее Гитой.
— Вот видишь,— рассмеялась Гита,— с тобой нельзя серьезно говорить.
Мы покинули бурлящий ручей в прекрасном настроении.
— Ведь ты не сердишься на меня? — через некоторое время спросила Гита.
Я в недоумении пожал плечами.
— За что?
— За то, что я усомнилась в тебе.
— Но как ты могла усомниться?
— Не то чтобы я усомнилась, Анатол,— сказала она, взглянув на меня так, словно просила прощения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
На прощанье шофер сказал, как будто извиняясь:
— Я, наверное, надоел вам своей болтовней.
— Все было чудесно,— ответил я.
Он пожелал нам всего наилучшего и повернул обратно.
Глава 9
ЧУДНОЕ МГНОВЕНИЕ
Левым берегом реки мы шли вверх по течению, взбираясь все выше и выше по отлогим кручам. Узкие тропки петляли вверх и вниз среди зеленых крон деревьев, среди цветущей черемухи, а в просветах виднелись заводы Гауи, подернутые голубой дымкой, и повсюду было много народу, как обычно в субботу. Мы взобрались на гору Художников и присели отдохнуть под «грибок». Под нами стремительно катила свои воды река, мерцая на солнце туманными заводями. А на той стороне долины из зеленых кущ поднималась круглая полуразвалившаяся башня замка Турайды, словно дряхлая беспомощная старушка, покинутая всеми на берегу, которая никак не осмелится спуститься с кручи по извилистой лестнице.
— Как красиво! — воскликнула Гита. Где-то совсем близко заливался соловей.
— Ты знаешь, что это за птица? — спросил я. Гита рассмеялась.
— Воробей...
Потом, взявшись за руки, мы не спеша спустились по длинной крутой лестнице в долину. С трудом продравшись сквозь гущу молодого ольшаника, остановились на пологом песчаном берегу. Гита сняла туфли, чулки и, приподняв юбку, вошла в воду.
— А-на-тол! — громко крикнула она, и далекие берега отозвались звонким эхом:
— А-на-тол!.. А-на-тол!.. А-на-тол!
— Гита, Гита, Гита! — теперь крикнул я, и когда над долиной прокатилось эхо, мы смеялись, как счастливые дети.— Я люблю тебя! — кричал я во весь голос, и берега отзывались: «Я люблю тебя... люблю тебя... люблю».— Давай искупаемся,— предложил я.
— Иди, милый. Я не могу. Маленький Анатол простудится.
— Хорошо, тогда пускай он посидит на берегу, а большой Анатол искупается.
Я забыл дома плавки, пришлось раздеться в густом ивняке. Прыгнув в холодную воду, я поплыл к тому месту, где оставил Гиту. Она сидела на песке, опустив босые ноги в воду.
— Тебе не холодно?
— Что ты, вода как парное молоко,— ответил я, с трудом сдерживая дрожь.— А как себя чувствует маленький Анатол?
— Он просит папу не заплывать далеко.
— Скажи ему, что у него сильный папа,— хвастал я.— По правде сказать, вода очень холодная. Словно иголками колет.
— Он просит тебя вылезти на берег. Ты простудишься.
— Сейчас поплыву обратно.
Но течение было сильное, и я не мог побороть его.
— Закрой глаза! Я выйду здесь.
Гита закрыла глаза, и я, лязгая от холода зубами, выбрался на берег.
— Можно смотреть? — спросила она.
— Нет, пока нельзя.
Но она уже открыла глаза.
— Ты весь дрожишь. Простудишься!
Она набросила мне на плешь свое пальто. Я побежал в кусты одеваться. Бег согрел меня, и я чувствовал себя хорошо, как никогда. Вернувшись, застал Гиту в глубокой задумчивости с букетиком цветов в руке.
— О чем ты думаешь?
— О тебе. Ты сошел с ума. Здесь такое сильное течение, а тебе все нипочем. Могло в омут затянуть. Разве мало в Гауе тонут?
— Не бойся, я хорошо плаваю и тонуть не собираюсь.
— С тобой невозможно говорить серьезно,— сказала Гита.— Пойдем отсюда, мне здесь не по себе.
Снова взявшись за руки, мы отправились дальше. По всей долине вдоль реки были разбросаны крестьян ские усадьбы.
— Где мы заночуем? — спросила Гита.
— В Чертовой норе,— ответил я.
— Нет, милый. Мне страшно. Лучше в стогу сена.
— В таком случае нам придется приехать сюда через месяц-другой. Сено еще не скошено.
Гита рассмеялась.
— Неужели? Почему же тогда в рижских парках уже косят траву?
— Это совсем другое дело. Люди, не знающие деревни, только наполовину люди. Сенокос начинается в конце июня, а сейчас май.
— Как же нам быть? — воскликнула Гита.— Где мы заночуем?
— Заберемся в чей-нибудь сарай.
— Никогда не спала в сарае,— сказала Гита.— Ладно, переспим в сарае.
— Решено! — произнес я уверенно, словно имел уже что-то на примете.— Заночуем в сарае.
— А мыши водятся в сараях? Я ужасно боюсь мышей...
Дорогу нам пересек ручей. Ранней весной, когда на кручах Гауи таяли снега, все его русло заполнялось водой, а теперь по дну петлял обмелевший, но беспокойный поток. Я взял Гиту на руки.
— Если перенесу тебя, что мне за это будет?
— Дай подумать. Нет, лучше скажу вечером.
Я перенес ее на другой берег и положил в густую траву.
Как чудесно пахнут твои волосы! Ты все-таки применяешь продукцию отца, не иначе.
Гита звонко рассмеялась.
— Сумасшедший! Его продукция — сплошная подделка!
— Подделка? — разыграл я удивление, чтобы подразнить Гиту.— Зачем же ее подделывать?
— Я же сказала тебе. Чтобы больше заработать.
— Но ведь это обман,— продолжал я притворно возмущаться.
Гита не хотела понимать шуток и потому набросилась на меня:
— А ты что, с луны свалился! У нас всюду обман. У нас все обманывают. Только каждый делает это по-своему, чтобы его не поймали. Ради денег они готовы продать и честь, и совесть, и все, все... Они обманывают даже родных. Я могу доказать...
— Докажи.
— Но я должна говорить о своей семье. И опять это отец.
— В чем же он грешен на сей раз?
— Он живет с одной из своих сотрудниц. Для нее он ничего не жалеет, а когда я...
— Может, это все неправда?..
— Это правда, Анатол. И стоит мне подумать об этом как я... И в тебе начинаю сомневаться.
— Во мне! Как ты можешь во мне сомневаться? Гита молчала.
— Ты должна мне ответить, почему ты во мне сомневаешься!
— Не будем об этом, Анатол. Может, мне это только кажется.
— Все равно ты обязана сказать. Между нами не должно быть никаких неясностей.
— Хорошо, я скажу,— едва слышно проговорила Гита.— Иногда я... Иногда я думаю... Может, и ты меня обманываешь.
— Гита! — воскликнул я, но она с грустью продолжала:
— Может, ты только говоришь, что любишь, а сам думаешь что-то другое.
— Гита. У меня нет никого, кроме тебя. У меня только ты.
— Ты можешь это доказать? Я смутился.
— Видишь ли, дорогая,— сказал я, подыскивая слова,'— не так-то просто сразу доказать свою любовь. Ее могут доказать только годы.
— Пройдут годы, и вдруг окажется, что ты меня не любишь. А я к тебе привяжусь, у меня будет ребенок. И> может, не один...
— Второй будет девочка, мы назовем ее Гитой.
— Вот видишь,— рассмеялась Гита,— с тобой нельзя серьезно говорить.
Мы покинули бурлящий ручей в прекрасном настроении.
— Ведь ты не сердишься на меня? — через некоторое время спросила Гита.
Я в недоумении пожал плечами.
— За что?
— За то, что я усомнилась в тебе.
— Но как ты могла усомниться?
— Не то чтобы я усомнилась, Анатол,— сказала она, взглянув на меня так, словно просила прощения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128