Его слова были для меня словно ушат холодной воды. Неужели положение под Теруэлем настолько серьезно? Но эти люди казались достаточно сведущими, чтобы сомневаться в их словах. Мне вспомнился вечер в Кордовской провинции, когда мы, узнав о взятии Теруэля, на радостях открыли огонь по мятежникам. Весь фронт тогда салютовал героям Теруэля, и вдруг... Вдруг мне говорят, что Теруэль едва ли сможет удержаться!.. Но если фашисты снова займут Теруэль и ринутся дальше, что тогда? Оттуда недалеко и Валенсия, море. А если они прорвутся к Средиземному морю, территория республики окажется расчлененной надвое, и тогда победа республиканцев еще больше ставится под вопрос. Я не сомневался, что все мы в глубине души допускали самое худшее, но взятие Теруэля разогнало мрачные мысли. А теперь?..
В гостинице меня ждали Борис и Жан Сурум. Это была шумная, радостная встреча. Жан Сурум, как и Борис, после блестящей разведывательной операции был произведен в младшие лейтенанты. Перед наступлением на Теруэль он со своим отрядом на лыжах перешел через горы, углубился в тыл противника и там взорвал несколько шоссейных и железных мостов, чтобы не допустить подвоза свежих сил и боеприпасов.
— Эх, ребята, видели бы вы! — то и дело восклицал Жан Сурум, вспоминая взятие Теруэля.— Ночью, в снег, в метель вдруг вспыхнули прожекторы, и сотни орудий прямой наводкой стали громить крепость на горе. Потом пошла пехота. Удар был внезапный. Десять тысяч фашистов сражались, как львы, пока их не окружили...
— А как там теперь? — осторожно спросил я.
— Теперь скверно,— с тяжким вздохом ответил Жан.— С Севера противник перебрасывает подкрепления. Чем это все кончится, не знаю.
— Кончится тем, чем и должно кончиться: разобьем фашистов! — бодро сказал Борис.— Даю голову в заклад и свой кошелек. Идем в ресторан. Заранее хочу угостить вас ужином.
Жан Сурум, успевший освоиться с Валенсией, привел нас в «Хунгарию», где все сверкало и переливалось. Это был офицерский ресторан, подозрительных женщин туда не впускали, да и кухня была лучше, чем в других местах. Мы потягивали коктейли, а разговор снова и снова возвращался к несчастьям Бориса.
Жан Сурум заночевал у нас в номере. Назавтра они с Борисом с утра поехали к морю позагорать, искупаться — день обещал быть теплым, солнечным,— а я остался в номере, ожидая Роситу Альварес. Она приехала в полдень и, как было предсказано Борисом, пришла в восторг от наших комнат. Осмотрев все, она воскликнула:
— Да, Анатолио, здесь можно жить!
— Это верно,— согласился я,— жаль, у нас на фронте нет таких удобств.
— Надо учиться у мадридцев,— сказала Росита.— Недавно читала в газете, что в Мадриде устроили конкурс на лучшее по комфорту бомбоубежище. И знаете, кто занял первое место?
— Нет, не знаю.
— Один архитектор. У него в убежище был паркетный пол и пианино...
— Откуда он все это натаскал?
— Из разрушенных домов.
— Слишком большие удобства на фронте излишни,— заметил я.— С ними трудно расставаться.
— Но зачем жить в грязи и мокнуть под дождем, когда можно устроиться с комфортом? Я тоже хочу жить с комфортом. Больше не поеду на фронт с санитарным поездом.
— И чем же думаете заняться?
— Отец обещал устроить в какой-нибудь госпиталь в городе. Он это может, у него много друзей. В конце концов не все ли равно, где работать. Врачи повсюду нужны, в Валенсии тоже.
— Росита, на фронте врачи нужнее, чем здесь,— сказал я.— И потом, у вас есть опыт, другому на вашем месте придется трудно.
— Ничего, пускай помучается,— отрезала она.— Сейчас столько развелось шкурников, симулянтов.
— Вы преувеличиваете,— возразил я.— Но даже если это так, мы с вами еще решительней должны бороться за победу. Война требует смелости, отваги. Трусы никогда не побеждали. Побеждали смелые. И вот вы тоже испугались. Чего, бомбежки?
— Не я испугалась,— тихо сказала Росита,— моя мама испугалась. Когда узнала, что разбомбили наш эшелон, она строго-настрого запретила мне ездить на фронт. Но не сидеть же мне сложа руки. И... тогда я решила... работать в Валенсии,— почти прошептала она.— Здесь тоже будет нелегко, Анатолио. На Валенсию тоже что ни день — налеты. Столько раненых, убитых. Я останусь здесь. Это лучше, чем ничего... По крайней мере буду приносить какую-то пользу...
За окном, словно стая голодных гиен, завыли сирены. По улице побежали в укрытия люди. Ударили зенитки, в небе появились дымки разрывов.
— Идемте в убежище,— сказал я, но она отказалась.
— Давайте останемся, Анатолио. Что будет, то будет. Надоело бегать от смерти. Пускай сама бегает от меня. Останемся.
— Останемся,— согласился я, в душе порадовавшись храбрости Роситы.— А вы смелая женщина.
Росита усмехнулась.
— Видимо, вы принадлежите к тем, кто считает смелость даром исключительно мужским? А вам известно, сеньор Анатолио,— продолжала она холодно,— что в начале войны целые батальоны женщин-анархисток сражались с марокканцами в парке Каса-дель-Кампо, и сражались, как тигрицы. Даже когда их резали кинжалами, били прикладами, они не сдавались. Испанки всегда были отчаянно храбры. Дева из Сарагосы не менее знаменита, чем Жанна д'Арк. О, вы плохо знаете испанок, сеньор Анатолио.
Желая подзадорить Роситу, я весело отпарировал:
— А вот вы, сеньорита, наследница Сарагосской девы, испугались первой же бомбежки и хотите покинуть свой пост.
Росита побледнела. Закусив губу, меча глазами злые искры, она на мгновение застыла в глубоком и мягком
кресле, потом величаво поднялась и сказала дрожащим голосом:
— Сеньор Анатолио, мне искренне жаль, что я отняла у вас время. Я не желаю быть с вами столь же груба, сколь вы были со мной, и потому не стану дольше утруждать вас своим присутствием.
Я рассыпался в извинениях, ст&л всячески уговаривать ее остаться, но Росита была неумолима. На улице все еще гремели зенитки. Я выглянул в окно, город казался вымершим. И только Росита с гордо поднятой головой шагала по опустевшей улице в сторону вокзала.
Черт меня дернул так глупо шутить, ругал я себя. Ведь Росита вовсе не из тех, кто пугается первой бомбежки. Убежала из монастыря и под наведенными дулами ружей бесстрашно крикнула: «Да здравствует республика!» И если она решила остаться в тылу, конечно, тут виновата ее мать.
После отбоя я отправился на поиски своих друзей. Я знал, они где-то на пляже Пуэбло-Нуэво-де-Мар. Это было недалеко, километрах в десяти от центра, и я сначала шел пешком, желая поближе познакомиться с Валенсией. После суровой, мужественной красоты Мадрида Валенсия, несмотря на следы бомбежек, напоминала легкомысленную красавицу южанку, решившую вопреки всему веселиться до последнего вздоха. Сравнительно глубокий тыл, постоянный приток беженцев, солдат, инвалидов, дезертиров, переполненные кинотеатры, бары, рестораны, погребки, отели и недавно закрытые, но бойко торговавшие с черного хода публичные дома — все это накладывало на город неизгладимый отпечаток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128